Пациент: перевозить нельзя оставить

История с отравлением и омским «пленением» известного оппозиционера Алексея Навального отозвалась во мне личным опытом

Фото: Hans Martin Paul

Фото: Hans Martin Paul

Предварю её кратким замечанием: я уже что-то знаю про фактическую сторону дела. Например, про то, что законодательство в России не считает любых родственников, кроме родителей и опекунов, «законными представителями» пациента. Знаю и то, что дело врача сложное и попираемое: каждый готов выносить о нём свои непрофессиональные суждения. Врач-анестезиолог-реаниматолог высшей категории, сотрудник НМХЦ им. Пирогова Борис Теплых, побывавший в Омске, кратко выразил распространённую позицию цеха: мол, пока СМИ трезвонили о профнепригодности специалистов, лечащих Навального, об их ангажированности спецслужбами и грязных туалетах в больнице, «главный токсиколог, зав. токсикологической реанимацией и ещё много умных, добрых, и профессиональных омских врачей и сестёр продолжали свою уже 36- часовую вахту». Это всё понятно, и меньше всего хотелось бы унижать их труд.

Я-то собиралась рассказать о личной истории. Четыре года назад, тоже в районе Преображения, очень неудачно упал на даче мой отец. Дело было вечером субботы, и в ночь его доставили по «скорой» в районную подмосковную больницу. Уже когда его госпитализировали, он говорил, что отнимаются ноги, но на месте сделали рентген: повреждений нет. Оставили в обычной палате – приходите утром, посмотрим. Утром воскресенья я пришла: было не время приёма: давайте, говорят, потом. Санитарочки, которых удалось поймать в коридоре и спросить об отце (телефона у него не было), сказали купить очиститель воздуха в туалет (он до сих пор стоит в моей кладовке), перчатки, какую-то ещё мелочь, в которой отчего-то нуждалась больница, передать пакет с этим скарбом из ближайшей «Пятёрки» и уйти.

Я не очень понимала проблемы, когда вдруг позвонил дежурный врач: приезжайте срочно, девушка. Оказывается, у вашего отца перелом шейного отдела позвоночника, в лучшем случае он никогда не будет ходить, в худшем – состояние нестабильное, сами понимаете.

Ну что было дальше? Мы разговаривали в кабинете этого дежурного врача. Он очень держал мундир, общался, кажется, на латыни. Терминами. И уверял, что, конечно, сейчас нужна операция, потому что осколок позвонка зажимает костный мозг и что его больница в состоянии провести эту операцию.

Я меньше всего хочу унижать чей-то труд. Но вот вам ситуация: родственник в больнице, которая не смогла вовремя поставить ему диагноз (при наличии жалоб пациента) и которая нуждается в закупках очистителя воздуха для туалета. Сложно доверять ей в таком необычном деле, как проведение операции на позвоночнике, – по-человечески сложно.

Но день недели – воскресенье. Чтобы перевезти пациента из одной больницы, нужно, чтобы другая (например, московская) была готова его принять. Готова принять на официальном уровне – консилиума врачей, главврача или как это правильнее назвать. На уровне бумаг, в общем. Но ведь никого нет на рабочем месте: воскресенье. Операция срочная, отец слабеет.

Это была бы ловушка, если бы не опять-таки привычное телефонное право. Кто-то из родных имел знакомого, друг которого… ну, вы понимаете. Так мы вышли на одного главврача московской больницы, который поднял трубку, хотя был в отпуске, и дал отмашку перевозить папу. И реанимобиль (в нашем случае не самолёт, конечно) заполучил пациента, повёз.

Папа в итоге всех этих пертурбаций умер, хотя операция прошла успешно и в Москве. С другой стороны, последние дни его жизни в московской реанимации были не в пример более комфортными, чем могли бы, останься он в районной больнице.

Повторюсь: не хочется унижать чужой труд. Тем более что медики только что, на фоне эпидемии COVID, проявили свою самоотверженность и заботу, получили нашу любовь и поддержку. Не вина районной больницы, что она привыкла лечить так, не вина хороших врачей, что не могут спасти всех, а главврачей – что имеют выходные. Не стоит навязывать никому чувство вины.

И всё же потрясает разница между отношением к тебе «по протоколу» и «по телефонному праву». Кажется, что где-то в этом зазоре лежит огромный ресурс для изменения не просто нашей системы здравоохранения, а самосознания всех её участников, декоммунизации, что ли. Врач сегодня играет странную роль в постсоветском больничном театре: он либо супергерой, спаситель человеческих душ (как в фильме 60-х «Дети Дон Кихота»), либо «убийца в белом халате», служитель карательной психиатрии и т. д. Оба образа, оба мифа – из Советского Союза, и оба похожи тем, что не предназначены для диалога, общения на равных. Одним можно восхищаться, другого – проклинать, но лечиться у обоих странно.

Своей реакцией на описанную проблему со «Столом» поделился Алексей Эрлих, зав. отделением реанимации и интенсивной терапии для кардиологических больных, врач-кардиолог ГБУ3 «Городская клиническая больница № 29 им. Н.Э. Баумана»:

– В моей практике это почти ежедневная история: когда человек стоит перед выбором, где ему получать врачебную помощь, – у нас или в другой больнице, у нас или вообще за рубежом. Строго говоря, вопрос выбора лечебного учреждения оговорен законом, в некоторых случаях, когда врачи признают, что не способны оказать пациенту положенную помощь, они могут сами инициировать его перевод, но чаще перевести куда-то больного хотят его родственники. По закону прав у них не так много, но такие вещи сложно решать по закону: каждый раз мы имеем дело с уникальным случаем, конкретным пациентом, по-своему неповторимой ситуацией. Поэтому столь значимую роль здесь играют человеческие отношения. Если врач человечный, он не будет создавать препятствий для лечения пациента в другом учреждении, если менее человечный, будет настаивать на соблюдении протоколов, которые, позволю себе заметить, не всегда так уж оправданны.

И раз речь идёт о человеческих отношениях, сказывается ещё и самосознание врача. Если амбиции, воспитание, представление о профессии не дают ему признать, что он чего-то может не знать, не уметь – его линия поведения выстраивается одним образом. Если он готов видеть собственные ошибки и ограниченность – другим. Признание ошибок, понимание своего места здесь и сейчас важны. Я работаю в городской московской больнице: у нас есть много возможностей помочь людям, но я знаю, что и они не безграничны.

Проблема ещё и в том, что теоретически равноценные больницы в стране на практике лечат по-разному. И если об уровне гостиниц, ресторанов, даже школ вы можете как-то судить, опираясь на независимые рейтинги, «звёзды», оценки, то в случае с больницами такое суждение затруднено. У нас есть больницы первичного и вторичного уровней (где вторичный – более совершенный), но это деление говорит только о технической оснащённости лечебного учреждения, а не о мере его профессионализма. Независимого профессионального рейтинга больниц пока не существует. Мы с коллегами пытались инициировать такой проект «Как лечили» – проводить независимую экспертную оценку работы кардиологов, но ввиду недостатка сил и средств идея пока заглохла. Хотя она была, несомненно, полезной – и не только для пациентов. Если врач не просто гордится своим белым халатом, статусом общественно-полезного специалиста, но хочет понимать, куда ему двигаться и расти (как профессионально, так и человечески), такой рейтинг был бы ему важен.

Читайте также