Изначальное название декрета – «О свободе совести, церковных и религиозных обществах», под ним и поставили свои подписи члены Совнаркома. Но буквально через несколько дней при публикации в «Собрании Узаконений РСФСР» №18 он уже вышел как «Декрет об отделении...» и под этим именем вошел в историю, позволяя советской власти цинично попирать свободу, совесть и подвергать дискриминации все религиозные общества и культы, кроме собственного. Надо ли говорить, что декрет этот – сугубо запретительный и не гарантирует верующим никаких прав и свобод? Вот набор основных глаголов из 13 пунктов этого небольшого закона: отделяются, запрещается, отменяются, не сопровождаются, никто не может уклоняться, подчиняются, не допускаются, не имеют права…
Об авторах
Над текстом декрета работали потерявший веру священник и революционер. Первый писал, второй – председатель Совнаркома Владимир Ленин – редактировал. Документ сохранил его рукописные правки и, кажется, вобрал всю ненависть и презрение к церкви и вообще всякой вере. Первый пункт, гласивший: «Религия есть частное дело каждого гражданина Российской Республики», он изменил на лаконичное: «Церковь отделяется от государства». Точка. Все дальнейшие оценки и распоряжения лидера большевиков показали, что «отделение» церкви означает ее тотальное уничтожение. Через год он напишет Дзержинскому: «Необходимо как можно быстрее покончить с попами и религией. Попов надлежит арестовывать как контрреволюционеров и саботажников, расстреливать беспощадно и повсеместно. И как можно больше. Церкви подлежат закрытию. Помещения храмов опечатывать и превращать в склады».
ЛенинПроект декрета «О свободе совести» писал потомственный священник Михаил Владимирович Галкин, военный капеллан в годы Первой мировой войны, награжденный «За отлично-усердное исполнение пастырских обязанностей на поле брани под неприятельским огнём» орденом «Святой Анны 3-й степени с мечами». До войны отец Михаил был известным духовным писателем, его книга о подвижниках христианского благочестия «На службе Богу» не только была популярна в церковной среде в годы первой революции – в 1996-м, не смутившись биографией автора, ее издал Сретенский монастырь г. Москвы.
Предав единоверцев, отец Михаил Галкин вскоре оставил сан, вступил в РКП(б) и встал в ряды открытых борцов с церковью и христианской верой. Под псевдонимом М. Горев он написал несколько десятков пропагандистских книг и статей, будучи активным членом Союза безбожников. Но плоды его первого труда на ниве большевистской атеистической идеологии трудно переоценить.
Подвох и покушение
Подвох в Декрете заметили не все и не сразу. Так, один из учеников знаменитого историка Василия Ключевского Юрий Готье, директор Румянцевского музея, написал в дневнике: «Декрет об отделении церкви от государства может иметь силу только в зависимости от того, как его будут осуществлять». В самом деле, что плохого можно сказать, например, о таком пункте (п. 3): «Каждый гражданин может исповедывать любую религию или не исповедывать никакой. Всякие праволишения, связанные с исповеданием какой бы то ни было веры или неисповеданием никакой веры, отменяются. (Лениным зачеркнуто, что они отменяются «навсегда». – О.Г.)»? Лукавство опубликованного закона вскоре можно будет испытать, отказавшись от исповедания веры в марксизм-ленинизм, причем в его «правильном» на данный политический момент изводе, но не только. Этот же п. 3, оказывается, ставит под угрозу открытое исповедание веры в обществе, которое скоро подпадёт под определение «религиозной пропаганды». Еще один пункт, 6-й, отменяет религиозную присягу или клятву, давая «право на бесчестие», клятвопреступление, на которое вскоре решатся многие соблазненные, нарушив священнические, иноческие, брачные обеты и обеты крещения. Пункт 9-й наносил удар по духовному образованию, разрешив его только как частное, читай семейное дело – домашнее обучение. Еще два пункта сделали Русскую церковь бездомной и нищей, запретив всякую институализацию собраний верующих и лишив их собственности (п. 12): «Никакие церковные и религиозные общества не имеют права владеть собственностью. Прав юридического лица они не имеют». Последний, 13-й пункт давал официальное право на разграбление церкви всему народу, объявляя «все имущества существующих в России церковных и религиозных обществ народным достоянием».
Для людей церковных, впрочем, постановление СНК «О свободе совести» большой интриги в себе не заключало. Так, будущий новомученик митрополит Петроградский Вениамин (Казанский) писал, увещевая новых законодателей: «Осуществление этого проекта угрожает большим горем и страданиями православному русскому народу… Считаю своим нравственным долгом сказать людям, стоящим в настоящее время у власти, предупредить их, чтобы они не приводили в исполнение предполагаемого проекта декрета об отобрании церковного достояния».
Незамедлительно и однозначно отреагировал на Декрет и проходивший в эти дни в Москве Поместный собор Российской церкви, определив его как «злостное покушение на весь строй жизни Православной Церкви и акт открытого против неё гонения». Всех принявших участие в его издании и проведении в жизнь Собор счел несовместимыми с принадлежностью к Православной церкви и достойными отлучения – анафемы.
О видимом и невидимом
Отдавая должное зоркости участников Собора в отношении закона, задающего новые отношения церкви и государства, надо сказать и о том, что всего коварства ситуации они не разглядели. Не только комиссары, но и массово переходящие под их влияние толпы уже не боялись церковных анафем. Декрет стал исчерпывающим ответом революционного правительства на предложенный ему Собором двумя месяцами ранее проект «О правовом положении Российской церкви». Проект этот, который составили профессора Московской и Киевской духовных академий Сергий Булгаков и Фёдор Мищенко, производит впечатление, что в самых образованных церковных кругах не хватало понимания происходящего и происшедшего в церковно-государственных отношениях. Сама модальность обращения в новых условиях могла только раззадорить власть: «Государством должны быть приняты следующие основные положения…» А сами положения – и вовсе взбесить:
- Православная Российская Церковь… занимает в Российском Государстве пе́рвенствующее среди других исповеданий публично-правовое положение;
- Православная Церковь в России в учении веры и нравственности… и сношениях с другими автокефальными Церквами независима от государственной власти и… пользуется в делах церковного законодательства, управления и суда правами самоопределения и самоуправления;
- Государственные законы, касающиеся Православной Церкви, издаются не иначе, как по соглашению с церковною властью;
- Глава Российского Государства, Министр Исповеданий и Министр Народного Просвещения и Товарищи их должны быть православными;
- Церковное венчание по православному чину признается законною формой заключения брака.
Интоксикация советской идеологией мешает нам разглядеть за перечисленными требованиями и аргументами, помимо инерции синодальной эпохи, исторические основания, к которым они апеллировали. Многовековое особое положение церкви в Российском государстве, которое всеми своими духовными и культурными основаниями обязано церкви, вытекало не только из логики константиновской эпохи. Церковь никогда не была в России просто религиозной или идеологической организацией. И привычка воспринимать ее сегодня именно так – последствие большевистской пропаганды, одним из инструментов которой и был декрет, именно так представлявший историческое положение дел.
Все требования Собора были проигнорированы, как если и имеющие отношение к жизни, то к какой-то совсем другой, навсегда ушедшей в прошлое. Единственная «полезная» функция церкви – регистрация рождений, браков, разводов и смертей – была передана специальному ведомству, который в проекте Михаила Галкина назывался «отдел записи браков, рождений и смертей». Слово «смертей» Ленин прагматично зачеркнул, видимо, понимая, что в ближайшие десятилетия этот показатель не будет поддаваться никакому учету.
Грабёж и оскорблённые чувства
Надо ли говорить, что декрет вскоре послужил поводом для ограбления церкви – немалой части населения – и «правовым» основанием для жестоких репрессий. Уже 24 августа 1918 года Народный Комиссар Юстиции Дмитрий Курский подписал Постановление № 685 с инструкцией о порядке проведения данного декрета в жизнь. Церковная недвижимость подпадала под национализацию еще ранее – в тексте декрета «О земле», декрет же «О свободе совести» отнимал у церкви не только здания, но и остальное имущество, ценности, предметы искусства и прочее.
Все капиталы церковных и религиозных обществ подлежали «истребованию» в двухнедельный срок. Не исполнившие этого подвергались уголовной ответственности как за их растрату. Все преподаватели религиозных вероучений должны быть «лишены всякого рода довольствия». У этого постановления есть и своя этико-эстетическая религиозная составляющая – «защита чувств верующих» в революцию. Оно предписывает устранять «из храмов и других молитвенных домов, составляющих народное достояние, все предметы, оскорбляющие революционное чувство трудящихся масс».
Религиозность антирелигиозного декрета очевидна. Он просто «зачищал» пространство для новой веры: в коммунизм, мировую революцию, пролетариат и право на бесчестие. Запретив упоминать в документах о принадлежности к разным конфессиям, он сохранял в анкетах пункт о членстве в партии. Устранив «религиозные церемонии» во время «государственных и публично-правовых установлений», расчистил дорогу большевистским митингам, гимнам, демонстрациям и парадам. Отменив религиозные клятвы и присяги, не коснулся военных и партийных, которые в последующие 70 лет будут приноситься с первых классов школы. Истребляя религиозное образование и воспитание, как бы подразумевал приходящую им на смену систему идеологической подготовки от октябрят-пионеров до совпартшкол.
Так росчерком перьев десятка комиссаров Российская церковь была лишена: имени, лица, бытия, средств к существованию, голоса, юридических и исторических прав – и по сути обречена на массовое истребление, которое не замедлило прийти. Заметим, что злая суть принятого сто лет назад декрета имела юридическую силу и транслировалась в последующих законодательных актах 72 года – вплоть до отмены его постановлением ВС РСФСР от 25 октября 1990 года.
Казус Картавцева
Таковых, как известно, и культивировали в церкви советские отделы по делам религии, не пуская в духовные академии людей образованных, насаждая стукачество и разные безобразия. Один такой красноречивый случай описан в книге исповедника веры протоиерея Павла Адельгейма «Своими глазами» о некоем священнике Картавцеве, который «служил пьяный, засыпал на аналое при чтении акафиста, … устраивал скандалы в храме». На просьбу убрать его из храма уполномоченный беззастенчиво заявил, что для атеистической пропаганды от Картавцева больше пользы, чем от всех агитаторов. «Они работают с неверующими. Картавцев – с верующими. Они работают языком, Картавцев – личным примером… И вы хотите, чтобы я отказался от такого ценного сотрудника?» Селекция, направленная прежде всего на клириков и иерархию, конечно, не прошла даром.
Российская церковь, весь Синодальный период отказывавшаяся замечать, что так и остается «малым стадом» среди непросвещённости и двоеверия, не нашла должной поддержки в обществе и оказалась не готова к радикальному изменению своего положения. Русская церковь не просто лишалась своего привилегированного положения. В большевистском атеистическом и антихристианском государстве, с его идеей строительства нового мира после разрушения старого «до основанья», больше не было места Богу, христианству и, значит, церкви. Ведь новое государство само решило стать и Богом, и церковью, стараясь поработить страхом неволи и смерти всех и каждого, и во многом преуспело. Мы живем на земле, где люди рождаются в обезбоженный мир: семью, двор, школу, рабочий коллектив. Доброта, взаимопомощь, милосердие, доверие, вера и верность – скорее исключение, чем правило.
То ли благодаря, то ли вопреки размытости формулировок, декрет оказался эффективным средством в борьбе со всякой религией и верой. При всей своей краткости и неконкретности, он показал смену парадигмы церковно-государственных отношений. Вместе со старой Россией в 1917 году ушел в прошлое более чем полуторатысячелетний константиновский период, навсегда похоронив идею построения «симфонии» – полной взаимности дел и чаяний государства и церкви. Но хотя эта идея была смыта революционным цунами, мишенью большевиков была не симфония и не ее искажения, на которых они успешно спекулировали – война велась против Бога и человека, против народа, против культуры, общества и государства. Взамен симфонии кесарева и Богова насаждалась более страшная симфония – кесаря и сатаны. И постконстантиновской церкви, чтобы освободиться от этого наследия, надо иметь мудрость, чтобы пройти «царским путем» – увидев и осознав искажения константиновской эпохи, отказавшись от ее пленительных образов и преодолев ее соблазны, не потерять того доброго, что есть в историческом православии.
О новых надеждах
Опустив перипетии церковной истории XX века, мы можем сказать, что декларируемого декретом отделения не произошло. Родился замешанный на всевластии тайной полиции новый альянс церкви и государства – сначала советский, потом постсоветский. Дело даже не в том, что он наследует дореволюционный примат государства, и церковь продолжает жить во многом по его лекалам (идеологическим, территориальным, административным) и часто за его счет, а в том, что делает это так, будто 20 века, когда государство последовательно уничтожало церковь, вообще не было.
Однако справедливо будет сказать, что начавшаяся Октябрьским переворотом новая эпоха несла и новые надежды, которым доселе не суждено сбыться. «В октябре 17-го года была не революция – суд Божий, – писал свидетель эпохи исповедник веры архимандрит Сергий (Савельев). – Но суд Божий был не к смерти, он нес собою надежду на воскрешение духа русского народа для построения жизни в большем соответствии с правдой Божией».
Нам из мирного сегодня трудно оценивать возможность и перспективы возрождения церкви в эпоху гонений, беспримерных в истории по продолжительности и жестокости. Принципиальным отличием новой эпохи отношений церкви и атеистической власти после 1917 года стало то, что с советских пор государство вбивало и вбивает клин между церковью и обществом, продолжая положенную декретом стратегию. Церковь до сих пор показывает свою неспособность к свободе и самостоятельности, не имеет дерзновения и сил выйти к людям со словом правды и утешения, а главное, показать пример доброй и красивой жизни, чтобы этому слову поверили. Не может совершить главного шага, который один способен снять и древнее, и новое проклятие с церковно-государственных отношений – навстречу обществу. Чтобы этот шаг совершить, церкви нужно принести покаяние в служении кесарю и кесаревому. Это и станет началом «созидания жизни» на этой земле, как писал архимандрит Сергий (Савельев): «Мы занимаемся Бог знает чем. Нам нужно плакать о своих грехах. Чем занимается наша иерархия? Почему она нас не призывает к покаянию? А мы что? Не мы ли должны показать пример покаяния?.. Вместо того, чтобы думать о созидании жизни, вместо того, чтобы плакать о грехах, мы чем занялись?»
Но и общество, даже наиболее образованная и либеральная его часть, все эти годы слишком легко критикует и судит церковь, не принимая в расчет все беды, болезни и разрушения, которые пришлось перенести Русской церкви в XX веке. В этой «легкости» лукавое по сути забвение самого общества, что в разорении церкви и клевете оно участвовало. И выступая лицемерно с позиции гневного судьи, таким образом продолжает это делать.
Покаяние должно произойти и в обществе, допустившем злодейство в 1917. И в государстве, в тех, кто имеет дерзновение быть у власти. Оно не может быть массовым и повальным – только личным. Но лишь став общим делом, оно приведет к исцелению. Принесшие покаяние и станут у начала новой церкви, нового общества и новой власти, которые смогут хоть в какой-то степени унаследовать подлинные святость, культуру и славу исчезнувшего гения русского народа.
