...Это только со стороны кажется, будто бы всеми делами в империи заправляют сами монархи. На самом же деле король или император подчас являются не более чем парадными символами власти для простых подданных, а вот реальная власть принадлежит свите. Так было и в России середины XVIII века: императрица Елизавета Петровна предпочитала веселиться на званых обедах и куртагах, а вместо неё правил триумвират чиновников – три партии, или скорее клана, давно уже договорившиеся между собой о разделе сфер влияния.
Первый клан – это уже знакомые нам братья Воронцовы, пользовавшиеся особым доверием у императрицы. Михаил Илларионович был даже женат на двоюродной сестре императрицы – графине Анне Скавронской.
Анна Карловна Воронцова, жена канцлера графа Михаила Илларионовича Воронцова, двоюродная сестра императрицы Елизаветы Петровны. Русский музейВторую группировку возглавлял канцлер Алексей Павлович Бестужев-Рюмин, представитель старой аристократии, в руках которого находилась как внешняя политика страны, так и все назначения на ключевые посты в министерства. «Его несравненно больше страшились, чем любили, – так характеризовала Бестужева Екатерина. – Чрезвычайный пройдоха, подозрительный, твердый и неустрашимый, по своим убеждениям довольно-таки властный, враг непримиримый».
Третий клан – последний по счёту, но не последний по значению – составляли братья Шуваловы, которые в своё время также входили в число заговорщиков, расчистивших дорогу к трону для Елизаветы Петровны. Старший – Александр Шувалов – был директором Государственного инквизиционного суда (так тогда называли Тайную канцелярию, «грозу двора, города и всей империи»). Генерал-фельдмаршал Пётр Шувалов занимал фактическое положение главы правительства Елизаветы. В историю страны Пётр Иванович вошёл как создатель системы «откупов», благодаря которой братья Шуваловы получили монопольное право на торговлю различными продуктами – к примеру, табаком, солью, медью, треской и моржовым салом. Почти половина стоимости с каждого мешка соли шла в карман Шуваловых, которые в мгновение ока превратились в самых богатых олигархов России. Наконец, их двоюродный брат Иван Шувалов был любовником императрицы и её самым доверенным лицом в придворных интригах.
Спокойная жизнь этого триумвирата закончилась в самом начале 1757 года, когда здоровье 48-летней императрицы вдруг резко ухудшилось. Приближённым стало очевидно, что эпоха Елизаветы Петровна подходит к концу, многие стали прикидывать, как им жить при власти наследника.
* * *
Первым, кто начал интригу, был канцлер Бестужев, тайком предложивший Екатерине «протолкнуть» через императрицу завещание с формулировкой, что после её смерти великий князь Пётр Фёдорович будет объявлен «императором по праву», а царица Екатерина – «его соучастницей в управлении». За свои услуги канцлер потребовал сущие «мелочи»: пост главнокомандующего гвардией и председательство в трёх государственных коллегиях – в коллегии иностранных дел, военной и адмиралтейской, то есть, по сути, статус третьего правителя, в руках которого были бы сосредоточены все силовые рычаги.
Екатерина взяла время на размышление, но о «плане Бестужева» узнал Александр Шувалов. Дело в том, что агенты Тайной канцелярии уже давно присматривали за неким итальянским ювелиром Бернарди, ловким интриганом, вхожим во все аристократические салоны Петербурга.
«Так как он постоянно бывал везде, то все друг для друга давали ему какие-нибудь поручения, – вспоминала позже Екатерина. – Словечко в записке, посланной через Бернарди, достигало скорее и вернее, нежели через прислугу. Таким образом, арест Бернарди интриговал целый город, потому что он ото всех имел поручения, от меня так же, как и от других».
И вот, изучив записочки ювелира, Шувалов понял, что Бестужев с Екатериной затеяли свою игру.
Луи Токе. Портрет графа А.П. Бестужева-Рюмина. Третьяковская галерея.Но свалить всесильного канцлера было не под силу даже начальнику Тайной канцелярии. Тогда Шуваловы объединились с Воронцовым и совместными усилиями добились у государыни согласия на арест Бестужева. Екатерину тогда спасло лишь чудо: накануне, словно предчувствуя опалу, Алексей Павлович сжёг в камине всю переписку с женой наследника. Но отсутствие улик никак не повлияло на «дело Бестужева»: его всё равно отстранили от всех дел и отправили под домашний арест в одно из его поместий. Пост канцлера империи перешёл к Михаилу Воронцову.
Воронцов не питал никаких иллюзий по поводу своего союза с Шуваловыми. Он понимал, что следующим они попытаются сожрать его самого. И сразу же перешёл в наступление против недавних союзников, стараясь выдавить из власти всех шуваловских ставленников.
Наибольшего же накала эта закулисная война достигла осенью 1759 года, когда при дворе появилась вакансия обер-гофмейстера, то есть воспитателя малолетнего наследника Павла.
Надо сказать, что вряд ли можно было бы найти при дворе более престижную и безопасную должность. С одной стороны, перед воспитателем цесаревича были всегда открыты все двери, и в первую очередь двери кабинета императрицы, что превращало обер-гофмейстера в одну из самых влиятельных фигур. С другой же стороны, положение воспитателя было мало подвержено интригам и колебаниям придворной конъюнктуры. Но самое главное, что пост воспитателя был хорошей ступенькой к самым вершинам власти: воспитанники, привыкшие всегда полагаться на мнение своего учителя, нередко поручали воспитателям управление всей страной.
Так что, когда Михаил Илларионович узнал, что на должность обер-гофмейстера претендует сам Иван Шувалов, он тут же предложил кандидатуру своего давнего приятеля – графа Панина, бывшего любовника императрицы.
* * *
Сохранился портрет графа Панина работы неизвестного художника: проницательные насмешливые глаза, полное холёное лицо любителя плотских удовольствий и хорошей кухни, мягкая улыбка. Говорят, он своей неторопливостью вальяжного кота часто выводил порывистую императрицу – даром что немка! – из себя.
Денис Фонвизин, когда-то служивший у Панина личным секретарём, посвятил Никите Ивановичу немало тёплых строк: «Нрав графа Панина достоин был искреннего почтения и непритворной любви. Твердость его доказывала величие души его. В делах, касательных до блага государства, ни обещания, ни угрозы поколебать его были не в силах. Ничто в свете не могло его принудить предложить монархине свое мнение противу внутреннего своего чувства. Коли-ко благ сия твердость даровала отечеству! От коликих зол она его предохранила! Други обожали его, самые враги его ощущали во глубине сердец своих к нему почтение, и от всех соотечественников его дано было ему наименование устного человека...»
Никита Иванович Панин родился в 1718 году, когда Россия переживала непростое время реформ Петра Великого. Его отец – Иван Васильевич Панин – был во всех отношениях человеком этой бурной эпохи. Преданный царю-преобразователю, он всю жизнь провёл на военной службе и вышел в отставку в чине генерал-поручика. Несмотря на долгую и добросовестную службу, он был небогат и по смерти оставил своим четырём детям лишь доброе имя, прекрасное по тому времени образование и четыреста душ крепостных на всех.
Портрет графа Никиты Ивановича Панина. Неизвестный автор.Женился он удачно – на племяннице знаменитого князя Меньшикова Аграфёне Васильевне Еверлаковой.
Благодаря родству с Меньшиковыми Никита Панин ещё ребёнком был представлен высшему петербургскому обществу, в том числе и великой княгине Елизавете Петровне, будущей императрице. Неудивительно поэтому, что карьеру свою он начал довольно успешно.
Панин проходил службу, по обычаю того времени, с самых нижних чинов, однако зачислен был в привилегированный Конногвардейский полк и в 1741 году оказался в числе тех гвардейцев, которые своими штыками расчистили Елизавете путь к престолу. За что и был пожалован новой императрицей в чин камер-юнкера двора.
Но судьба, как известно, обладает ветреным характером. Однажды стоявшего в карауле красавца Панина пригласила к себе в спальню Елизавета Петровна, и это не ускользнуло от внимания её прежнего фаворита Ивана Шувалова. И Панина тут же отправили подальше от августейших глаз – посланником в Данию.
* * *
В Дании Никита Иванович пробыл недолго. В 1748 году шведский король потребовал отозвать из Стокгольма русского посланника И.А. Корфа. Срочно понадобилась замена, и по протекции канцлера Бестужева-Рюмина молодого гвардейца перевели в столицу Швеции, где ему предстояло прожить долгие двенадцать лет.
В середине XVIII века Стокгольм, по европейским масштабам, был городом небольшим, малонаселённым и ничем особенно не примечательным. Но по накалу политических страстей он мог смело соперничать с любой другой столицей. После того как шведский король Карл XII положил свою армию под Полтавой и довёл страну до полного разорения, шведское дворянство возроптало и в 1720 году приняло конституцию, урезавшую права короля. Власть в стране перешла к риксдагу и государственному совету. Но депутаты этих почтенных учреждений постоянно ссорились между собой, чем не преминули воспользоваться иностранные державы. Их стараниями в Стокгольме были созданы две партии, именовавшиеся в просторечии «шляпами» и «колпаками». Первые призывали к дружбе с Францией, за что получали финансовую помощь от французского посланника. Вторые предлагали вступить в союз с Россией, а деньги тянули, соответственно, из посланника русского. Существовала ещё третья партия – «королевская». Её сторонники надеялись со временем восстановить власть монарха, но встречали дружное сопротивление «шляп» и «колпаков».
Ко времени приезда Панина в Стокгольм «шляпы» одержали над своими противниками решительную победу. Дело осложнялось и тем, что канцлер Бестужев-Рюмин, без толку истратив немалые деньги на подкуп шведских вельмож и сановников, махнул рукой на дела в Швеции. Постепенно в Петербурге забыли и о самом Панине. Порой ему несколько месяцев подряд забывали прислать жалованье, и тогда российский посланник, к своему стыду, был вынужден даже брать в долг у знакомых ростовщиков и мелких лавочников, чтобы купить себе хоть какой-нибудь еды.
К тому же недруги распустили слухи, будто бы Панин по ночам собственноручно производит поджоги. Никите Ивановичу с трудом удалось отбиться от разъярённой толпы, намеревавшейся с ним расправиться. Но вскоре нападавшие подожгли его дом. Всё его имущество сгорело дотла, и Панин остался на улице, да ещё без гроша в кармане. Сложно сказать, как сложилась бы его дальнейшая судьба, но тут он получил срочные депеши от канцлера Воронцова и от самой императрицы Елизаветы с приказом срочно вернуться домой и взяться за воспитание Павла.
Возвращение Панина ко двору сразу же произвело настоящий фурор: он резко выделялся из толпы чиновников своей «шведской» сдержанностью, европейскими манерами и мягкой хваткой прирождённого дипломата. Уже через несколько месяцев его называли «самым сановитым вельможей империи», а вчерашние недоброжелатели заискивающе домогались его расположения. Тем более что его покровитель Михаил Воронцов добрался до самых вершин власти.
* **
Казалось, сами небеса благоволили Воронцовым. Во-первых, император Священной Римской империи Франц I – союзник России по Семилетней войне – даровал новому канцлеру и его брату Роману титул графа. По этому случаю Романа Воронцова избирают сенатором и вводят в состав Комиссии по новому законодательству.
Во-вторых, после смерти Елизаветы Петровны само собой испарилось и могущество клана Шуваловых. Следом за императрицей – буквально через две недели – от сердечного приступа скончался и Пётр Шувалов, и тут же как карточный домик обрушилась и вся монопольная торговая империя братьев. Далее последовала отставка и Александра Шувалова: по совету графа Воронцова император Пётр III просто ликвидировал Тайную канцелярию.
Братья Пётр (слева) и Александр Шуваловы. Фото: Wikimedia CommonsНо не успели братья Воронцовы отпраздновать победу над соперниками, как судьба преподнесла им новый подарок: стало известно, что царица Екатерина тайно родила бастарда от того самого Орлова, что когда-то увёл любовницу у покойного Шувалова!
Что ж, Воронцовы сделали всё, чтобы эта новость как можно скорее достигла ушей императора.
В итоге всё произошло так, как и хотели братья: Пётр III решил разорвать брак с неверной Екатериной и объявил о намерении взять в жёны Елизавету Воронцову. В доказательство серьёзности своих намерений он наградил Елизавету Романовну орденом Святой Екатерины, а прежде такой чести удостаивались только лишь члены царской фамилии.
Смысл происходящих перемен лучше всего понял французский посланник Брейтель, отправивший срочную депешу в Версаль: «Многие полагают, что если у любовницы родится мальчик, император провозгласит её женой, а мальчика сделает наследником».
* * *
Но такой сценарий как раз и не устраивал Панина.
Никита Иванович прекрасно знал, что у разведённых цариц в России есть только одна дорога – в монастырскую келью до конца жизни. Но куда больше он беспокоился за 8-летнего наследника Павла, которого ждал вовсе не монастырь на краю света, а холодная одиночная камера в Шлиссельбурге.
В 1741 году Панин сам арестовал правительницу Анну Леопольдовну с полуторагодовалым императором Иваном VI на руках и отвёз всё «Брауншвейгское семейство» в Петропавловскую крепость – после переворота Елизавета побоялась проливать августейшую кровь родственников прусского короля, поэтому смертную казнь им заменили на пожизненное заключение.
Иоанн Антонович (1740-1764), младенец-император, царствовал с 1740 по 1741 г. источник: Wikimedia CommonsПричём хуже всего новая власть обошлась именно с маленьким Иваном. Когда мальчику исполнилось четыре года, его отобрали у родителей. Видимо, Елизавета Петровна опасалась, что мать сможет воспитать из него «императора в изгнании». Поэтому тюремщики постарались даже стереть у Ивана память, кем он был на самом деле. Его имя было изменено на Григория, а охранявшим его солдатам было категорически запрещено даже говорить с узником, которого тайком перевезли в крепость Холмогоры. Даже на этом краю света с маленьким узником обращались крайне сурово: никто, кроме охранников, не должен был его видеть. Днями напролёт он сидел в темнице, слушая лишь глухой шум за стенами своей камеры, видел только лица своих тюремщиков, которые не отвечали ни на один его вопрос, а порой, напившись, жестоко избивали своего узника. Незадолго до смерти Елизаветы Петровны секретного узника зачем-то перевезли в Шлиссельбургскую крепость, где его однажды посетил и сам Панин. Иван произвёл на него удручающее впечатление.
«Разум его был повреждён, – вспоминал позже Панин. – Он говорил, что Иоанн умер, а сам он – Святой Дух. Он возбуждал к себе сострадание, одет был худо».
Панин не сомневался, что точно такая же участь ожидает и его воспитанника, ведь Воронцовы сделают всё, чтобы убедить императора отказаться от якобы «незаконнорожденного» сына и посадить на трон империи своего внука. Кроме того, Панин имел все основания опасаться и за собственную жизнь: скорее всего, он бы тоже отправился в Шлиссельбург вслед за своим воспитанником.
* * *
С самой середины апреля Воронцова – уже на правах полноправной супруги – жила в покоях императора в Ораниенбауме, и весь двор только и говорил, что о предстоящей свадьбе.
Екатерина же металась в покоях Петергофского дворца, не находя себе места от отчаяния.
Братья Орловы строили различные планы покушения на императора и побега за границу, но что могли поделать эти бравые кутилы против всесильной государственной машины в лице Воронцовых?
Последний «звонок» для царицы прозвенел 9 июня 1762 года, когда на званом обеде Петр III из-за какой-то мелочи накинулся на Екатерину с оскорблениями, а потом отдал распоряжение дежурившим гвардейцам об аресте жены. Тогда будущую императрицу спас её дядя – принц Георг Голштинский, уговоривший Петра не торопиться и соблюдать приличия. Дескать, вот дождёмся официального развода, а там уж карайте по всей строгости закона…
Анна Розина де Гаск. Портрет Великого князя Петра Федоровича и Великой княгини Екатерины Алексеевны, 1755 годИ тут в дело вступил Никита Панин.
Понимая, что времени осталось в обрез, он действовал быстро, решительно и крайне осмотрительно. Первым делом он привлёк к заговору своего брата генерал-аншефа Петра Панина, командовавшего войсками в столице; следом – своего старого приятеля графа Кирилла Разумовского, командира Измайловского полка и младшего брата бывшего фаворита императрицы Елизаветы. В число заговорщиков вошёл и начальник петербургской полиции барон Николай Андреевич Корф – да, тот самый Корф, что когда-то по заданию императрицы тайно вывез малолетнего принца Карла Петера Ульриха из Германии в Россию. Теперь же Корф был намерен увезти подросшего принца ещё дальше. Интересно, что у него, как и у Разумовского, были свои мотивы для участия в заговоре: оба сановника принадлежали к партии Бестужева и искренне презирали «выскочек» Воронцовых.
К концу июня для переворота всё было уже готово. Среди заговорщиков насчитывалось уже несколько тысяч солдат и офицеров-гвардейцев, в университетской типографии, над которой начальствовал Разумовский, тайно печатался манифест о восшествии на престол Екатерины вследствие тяжёлой болезни Петра III. Саму операцию по аресту императора было решено провести 29 июня в Петергофе, куда должен был в тот день для «последнего объяснения» с женой из своего дворца приехать император. Пользуясь отсутствием охраны императора, Панин вместе с несколькими офицерами успел осмотреть помещения Петергофского дворца, чтобы не упустить никакой мелочи. Предусмотрено было, кажется, всё. Кроме одной единственной мелочи – болтливости людей.
* * *
Утром 27 июня капитан-поручик Измайловского полка Пётр Богданович Пассек как обычно находился в полковой канцелярии, когда к нему подошёл какой-то подпоручик – эдакий типичный представитель полковой «золотой молодёжи». Желая показать свою сопричастность к политике высших сфер, он стал громко упрекать заговорщиков в бездействии – дескать, руки чешутся добраться до этих мерзавцев, сколько же можно ждать?! Пассек, действительно посвящённый во все тонкости заговора, постарался было успокоить подпоручика, но тут их разговор совершенно некстати услышал другой офицер – капитан Измайлов. Капитан, совершенно не посвящённый в детали заговора, отправился к майору Воейкову и донёс о планах покушения на императора. Пассек тут же был арестован, а в Ораниенбаум отправили срочное донесение императору.
И тогда Панин решил действовать без всякого промедления. Один из братьев Орловых отправился в Петергоф за Екатериной, другие же братья бросились в казармы Кавалергардского, Измайловского, Семёновского и Преображенского полков поднимать гвардейцев – благо, Панин, заняв денег у знакомого английского купца, выдал им более 35 тысяч вёдер водки для поднятия боевого духа.
Уже в 5 часов утра 28 июня гвардейцы, скрутив верных императору офицеров, стояли на площади у Казанского собора и громко кричали слова присяги новой императрице:
– Ура матушке-императрице Екатерине Второй!
Екатерина II на балконе Зимнего дворца, приветствуемая гвардией и народом в день переворота 28 июня (9 июля) 1762 года. По оригиналу Иоахима Кестнера.За рядами гвардейцев, окружавших собор, теснились солдаты армейских полков и петербургские обыватели, взволнованные непонятными событиями. Кто-то из гвардейцев крикнул:
– Ура государыне императрице!
– Какой из них – Катьке или Лизавете? – зашумели сотни голосов.
* * *
После торопливого молебна Панин двинул войска на Ораниенбаум, куда накануне по случаю именин императора и дня святых Петра и Павла съехалось всё придворное общество. Разумеется, Пётр III и канцлер Воронцов, уже предупреждённые верными измайловцами, знали о приближении войск мятежников и готовили срочные меры для расправы с заговорщиками. «Железный рыцарь» Миних предложил отправить гонцов в Нарву, где находилось 80 тысяч солдат под командованием верного престолу Румянцева-Задунайского, а самому императору эвакуироваться в Кронштадт, под защиту флота.
Если бы этот план сработал, то заговор Панина был бы подавлен в крови за два дня. Только представьте себе: боевые корабли входят в Неву и расстреливают картечью пьяных гвардейцев. Высаживается десант, а разгром завершают бравые гренадёры Румянцева. Уцелевшие после кровавой бани остатки Измайловского и Преображенского полков расформированы, их командиры сосланы в Сибирь (как это позже сделал внук Петра III император Николай I). Екатерина, так и не ставшая Великой, заканчивает свои дни в монастыре, а её имя известно только лишь узкому кругу профессиональных историков.
Но Панин оказался проворнее: кронштадтский гарнизон к тому времени уже перешёл на сторону Екатерины. Яхта императора была встречена пушечным и ружейным огнём, и Миних предпочёл вернуться в Ораниенбаум, куда уже должны были прийти полки графа Румянцева. Увы, они опоздали: на пристани их уже ждали гвардейцы Екатерины. Полк голштинцев в Петерштадте благоразумно сложил оружие без всякого сопротивления.
Пётр был схвачен.
Дашкова, облачённая по случаю переворота в гвардейский мундир, сияла от счастья. Не говоря ни слова, она подошла к испуганной Елизавете Воронцовой и изо всех сил влепила ей пощечину. Да, теперь эта выскочка будет знать своё место!
Затем арестованного императора с его любовницей отправили в Петергоф и заперли в подвале дворца, где Пётр Фёдорович и подписал отречение от престола.
«Я считаю несчастием всей моей жизни, – позже вспоминал Панин, – что принуждён был видеть его тогда. Я нашёл его утопающим в слезах. Он бросился ко мне, пытаясь поймать мою руку, чтобы поцеловать её, любимица его бросилась на колени, испрашивая позволения остаться при нём».
Но, разумеется, никто не собирался прислушиваться к мольбам свергнутого государя.
* * *
Сложно сказать, какие у заговорщиков были намерения насчёт низложенного императора, но, видимо, Панин настоял на сохранении жизни Петру Фёдоровичу, поскольку цареубийство ставило Екатерину вне закона и делало из неё узурпатора престола. В архивах дворца даже сохранился любопытный документ: на следующий же день после переворота Екатерина приказала коменданту Шлиссельбурга срочно «очистить самые лучшие покои и прибрать по известной мере до лучшей опрятности». Очевидно, эти покои и были приготовлены для Петра. Кроме того, Екатерина распорядилась убрать из Шлиссельбурга «безымянного колодника Григория» (то есть Ивана Антоновича) и отправить его в тюрьму Кексгольма: вероятно, императрица подумала, что два экс-императора для одной крепости всё-таки будет явным перебором.
Шлиссельбург. Крепость Орешек. Фото: Wikimedia Commons / GAlexandrovaНо тут снова вмешались Орловы.
Пока в Шлиссельбурге готовили «лучшие покои», арестованного Петра под присмотром Алексея Орлова и пятерых офицеров (Ф. Барятинский, Н. Энгельгардт, Г. Потёмкин, А. Шванович и Г. Теплов) отправили в Ропшу, что находилась в 8 километрах от Петергофа. Там Пётр III и принял смерть, обстоятельства которой до сих пор остаются тайной.
Известно лишь, что 6 июля 1762 года Алексей Орлов направил в Петербург издевательское донесение: «Урод наш очень занемог, и охватила его нечаенная колика, и я опасен, штоб он сегоднишную ночь не умер, а больше опасаюсь, штоб не ожил…». Следом пришло второе письмо: «Боюсь гнева вашего величества, штоб вы чего на нас неистоваго подумать не изволили и штоб мы не были причиною смерти злодея вашего… Он сам теперь так болен, што не думаю, штоб он дожил до вечера…».
Через неделю – 13 июля – вышел так называемый «Обстоятельный манифест о восшествии ее императорского величества на всероссийский престол», в котором впервые было указано, что Пётр скончался от «геморроидальных колик». Формулировку придумал Григорий Теплов – один из очевидцев смерти императора в Ропше. Этой же версии стала придерживаться и сама Екатерина. «В этот день он сильно напился, так как ему предоставлялось всё, чего он ни желал, за исключением свободы, – писала императрица в письме Понятовскому. – Но тут у Петра начались геморроидальные колики в сопровождении с мозговыми приливами; болел он два дня, чрезвычайно ослабел и, несмотря на усилия врачей, испустил дух… Я боялась, не отравили ли его офицеры, и приказала произвести анатомическое вскрытие тела усопшего; оно удостоверило отсутствие всяких следов отравы».
Никто, естественно, не верил этим объяснениям.
К примеру, датский дипломат Андреас Шумахер в те дни писал, что столица переполнена слухами, будто бы подручные Орлова задушили государя при помощи то ли офицерского шарфа, то ли ружейного ремня. И для таких слухов были весьма веские основания.
Смерть Петра Фёдоровича не была выгодна никому, кроме самих братьев Орловых, лелеявших смелые планы женитьбы Григория Орлова на Екатерине. И живой Пётр, пусть и навсегда заключённый в темницы Шлиссельбурга, был существенной помехой этим замыслам. К тому же ещё неизвестно, согласилась бы сама императрица Екатерина инициировать процедуру развода, ведь в таком случае возникли бы очень неудобные вопросы о внезапной «болезни» её мужа. Словом, Пётр должен был умереть. Ропша была идеальным местом для устранения императора: если бы Пётр попал в застенки Шлиссельбурга, то Орловым пришлось бы привлекать к заговору коменданта крепости, солдат охраны, а это лишние свидетели и лишние языки. Да ещё большой вопрос, согласился бы комендант крепости замарать своё имя убийством государя.
* * *
Ещё один момент, который часто упускается из вида. Алексей Орлов вовсе не случайно выбрал Ропшинский дворец в качестве пересыльной тюрьмы. Первым владельцем этой усадьбы был знаменитый князь-кесарь Фёдор Ромодановский, глава зловещего Преображенского приказа – тайной полиции императора Петра Великого.
Дворец в Ропше в 70-е годы 20 века. Фото: Витольд Муратов«Ромодановский был человек нрава жестокого, один вид, взгляд и голос его вселяли во всех ужас», – так писали о нём современники. И, как гласила народная молва, в подвалах Ропши по приказу Ромодановского была построена секретная подземная тюрьма, где сам князь-кесарь пытал особо важных узников – непокорных бояр, приверженцев царевны Софьи, вожаков стрелецких бунтов. О наличии в Ропше пыточных камер свидетельствовал и Николай Карамзин, посетивший замок в самом начале XIX века: «Я видел глубокие ямы, где сидели несчастные; видел железные решётки в маленьких окнах, сквозь которые едва проходил воздух и свет».
И вот горькая ирония судьбы: теперь в этих ямах, стены которых были насквозь пропитаны кровью, болью и страхом сотен казнённых, оказался и сам внук Петра Великого!
Любимой же изуверской «забавой» Ромодановского было посажение на кол. Например, по приказу Петра I именно таким жутким способом, когда агония несчастного могла продолжаться целый день, был казнён капитан Степан Глебов, любовник опальной царицы Лопухиной. Впрочем, в XVIII веке это была обычная казнь для бунтовщиков и государственных изменников, которая практиковалась не только в «варварской» России, но и в «просвещённой» Европе: на кол сажали и в Швеции, и в Польше, и в Испании.
И в этом свете слова Алексея Орлова о «геморроидальных коликах» могли оказаться самой жуткой правдой. В тюрьме Ромодановского имелся в наличии богатый пыточный инвентарь, в том числе и оборудование для посажения на кол. Возможно, смерть на колу грозила бы и самому Григорию Орлову, если бы их заговор провалился. Так что ошалевшие от скуки и недельного пьянства гвардейцы Орлова вполне могли поддаться соблазну устроить садистское «возмездие» своему пленнику: ну-ка, ваше величество, попробуйте сами то, что вы охотно прописываете другим. Вполне в духе Алехана Орлова, славившегося своим жестоким необузданным нравом.
В. Эриксен. Портрет графа Алексея Орлова-ЧесменскогоВ пользу этой версии говорит и тот факт, что после мученической смерти Петра Фёдоровича Екатерина резко изменила отношение к своим поверженным врагам. После того, что произошло в подвалах Ропшинской тюрьмы, её совесть не могла больше позволить ей никого карать.
Она простила даже Воронцову. На собственные деньги она купила особняк в Москве и подарила его Елизавете, никогда не имевшей никакого собственного жилья. В Первопрестольной Воронцова прожила три года, следуя негласному наказу императрицы: «Жить в тишине, не подавая людям причин о себе говорить». Впрочем, вряд ли после всего пережитого у Елизаветы Романовны могло возникнуть желание к бурной светской жизни. В 1765 году Екатерина Великая разрешила своей бывшей сопернице вернуться в столицу и даже выдала её замуж за 44-летнего сенатора и статского советника Александра Полянского, от которого Елизавета Романовна родила двоих детей – дочь Анну и сына Александра.
При дворе остались и братья Воронцовы, причём Михаил Илларионович даже сохранил за собой пост канцлера империи. Правда, это была уже скорее номинальная должность, а через два года Панин окончательно оттёр своего бывшего благодетеля из политической жизни.
И даже личный секретарь Петра III Дмитрий Волков остался на государственной службе: императрица лишь удалила его из столицы, определив вице-губернатором в Оренбург.
А вот зловещий Ропшинский замок императрица сразу же после коронации подарила Григорию Орлову. Подарок, согласитесь, был с большим значением.
Продолжение следует
