Фото: Прокудин-Горский. ТобольскТакже для несения караульной службы был отправлен отряд особого назначения в составе трёх рот – по одной от запасных батальонов трёх лейб-гвардейских полков. Начальником отряда был назначен полковник Евгений Кобылинский, до этого занимавший должность коменданта Александровского дворца, а в качестве коменданта от Временного правительства ехал Макаров.
Все уезжавшие были размещены в двух поездах, следовавших под флагом Японской миссии Красного Креста: в первом ехала царская семья, свита, часть прислуги и одна рота солдат, во втором – все остальные.
«Дом свободы»
Большие города – Вологду, Вятку, Пермь и Екатеринбург – проследовали без остановок. Для пополнения запасов угля и воды делали остановки на маленьких станциях, где иногда пассажирам разрешалось выходить на прогулку.
«Гуляли днём с нашими стрелками, собирали цветы и ягоды, – записал государь в своём дневнике. – Едим в ресторане, кормит очень вкусно кухня Вост.-Китайской ж. д.»
Вечером 4 августа царская семья приехала в Тюмень, где их уже ждал пароход «Русь» – для дальнейшего следования по рекам Туре и Тоболу до места назначения. Второй пароход со стражей на борту шёл следом.
Государь писал: «У Аликс, Алексея и у меня по одной каюте без удобств, все дочери вместе в пятиместной, свита рядом в коридоре; дальше к носу хорошая столовая и маленькая каюта с пианино... Целый день ходили наверху, наслаждаясь воздухом. Погода была серая, но тихая и тёплая... Забыл упомянуть, что вчера перед обедом проходили мимо села Покровского, – родина Григория. Целый день ходили и сидели на палубе».
Под вечер второго дня плавания, 6 августа, день праздника Преображения Господня, пароход подошёл к пристани Тобольска, где царя (а в Сибири не понимали столичных фокусов с «отречением») встречала толпа подданных, стоявших на коленях. Солдаты попытались их было разогнать, тогда люди заходили в реку и стояли на коленях в воде.
Для жительства царской семье власти Тобольска выделили губернаторский дом, иронично названный местными советами «Домом свободы». Это была одна из самых старых построек города – бывшая резиденция местного купца-миллионщика, построенная ещё в конце XVIII века. В 1817 году купец разорился, а его дом был взят за долги в казну. И к приезду царской семьи выяснилось, что капитального ремонта в доме не было несколько десятилетий.
Тобольск. Дом свободы, 1917 год«Многие комнаты ещё не отделаны и имеют непривлекательный вид, – писал Николай Александрович. – Затем пошли в так называемый садик – скверный огород, осмотрели кухню и караульное помещение. Всё имеет старый, заброшенный вид».
Обнаружились и неприятности с канализацией: «нижний WC заливался мерзостями из верхних WC, поэтому пришлось прекратить посещение сих мест; всё от того, что выгребные ямы малы и что никто не желал их чистить».
И пока слуги пытались хоть как-то придать губернаторскому дому подобающий вид, царской семье пришлось ещё неделю томиться в каюте парохода.
Из 18 комнат «Дома свободы» они заняли только три, в остальных жить было решительно невозможно.
Свиту же поместили в доме купца Корнилова, расположенном по другую сторону улицы, почти напротив губернаторского дома.
На следующий день государь попросил пригласить священника, который совершил по случаю благополучного прибытия благодарственный молебен с водоосвящением, и все комнаты были окроплены святой водой.
В храм под конвоем
Условия жизни в Тобольске были спартанскими, но всё-таки первые полтора месяца в заключении стали самыми спокойными для царской семьи. Власть была в руках полковника Кобылянского, который, будучи честным строевым офицером и дворянином, делал всё возможное, чтобы облегчить условия заточения арестантам.
Большим утешением для всей царской семьи стала возможность посещения церкви, чего они были лишены в Царском Селе. Вечерние богослужения совершались дома, а на литургию им разрешали ходить в расположенную неподалёку Благовещенскую церковь.
Великая княжна Ольга писала: «Три раза мы были в церкви – такое было утешение и радость! По субботам и остальные раза у нас была всенощная и обедница. Конечно, и это хорошо, но всё же не может заменить нам церковь. Ведь более полугода мы не были в настоящей... Время проходит быстро и однообразно. Работаем, читаем, играем на рояле, гуляем, уроки есть. Вот и всё».
Сестре вторила и княжна Татьяна: «Сидим много в садике или на дворе перед домом, где огорожен для нас кусочек улицы, за которой Городской сад. Дороги все, то есть улицы, деревянные, и во многих местах доски прогнили и большие дыры. К счастью, никто не падает, но во время дождя очень скользко. Ужасно приятно, что у нас есть балкон, на котором солнце греет с утра и до вечера, весело там сидеть и смотреть на улицу, как все ездят и проходят. Это единственное наше развлечение. У нас тут развелось целое хозяйство. Много кур, индюшек, уток и пять свиней, которые живут в бывшей губернаторской конюшне. Алексей каждый день кормит всех животных. Папа устроил играть в городки перед домом, а мы играем вроде тенниса, но, конечно, без сетки, нечто вроде практики. Потом ходим взад и вперед, чтобы не забыть, как ходить, в длину 120 шагов, короче гораздо чем наша палуба на яхте «Штандарт». По воскресеньям ходим в церковь, ты можешь себе представить, какая это для нас радость после шести месяцев заточения».
Княжны РомановыВ то же время солдаты всё время напоминали царской семье, что они находятся под арестом. Например, государю и государыне нельзя было перемещаться по Тобольску без вооружённого конвоя.
«Чтобы попасть в нашу церковь, нам нужно пройти городской сад и пересечь улицу – всего шагов пятьсот от дома, – писал Николай. – Стрелки стоят редкою цепью, справа и слева, и когда мы возвращаемся домой, они постепенно сходят с места и идут сзади, а другие – вдали сбоку, и всё это напоминает нам конец загона, так что мы каждый раз со смехом входим в нашу калитку».
Цензор для царя
Но затем Керенский решил постепенно «закручивать гайки» в отношении царской семьи.
Всё началось с раскрытия «заговора» Маргариты Хитрово – молодой фрейлины императрицы, которая работала с великими княжнами санитаркой в Царскосельском госпитале. Узнав о том, что царскую семью перевели в Тобольск, она решилась отправиться следом за великими княжнами – на обычном поезде. На вокзале её провожала мать, и женщины так увлеклись беседой о будущем путешествии, что не заметили, как их разговор подслушал сидевший рядом мелкий клерк военного министерства. Решив, что дело пахнет «монархическим заговором» с целью освобождения арестованного царя, ретивый чиновник тут же состряпал донос, который через несколько дней лёг на стол Керенскому. В панике Керенский и приказал отбить в Тобольск телеграмму с приказом арестовать любого, кто приедет в гости к сосланной царской семье.
И вот 18 августа Маргарита Хитрово прибыла в Тобольск. Но едва она появилась на пороге «Дома свободы», как была арестована полковником Кобылянским, который тут же отправил её назад, в Петроград.
«Заговор» вроде бы разрешился, но Керенский понял, что вопрос охраны царской семьи требует личного контроля.
И он послал в Тобольск цензора Панкратова, который контролировал не только переписку Николая, но и каждый шаг семьи, не выпуская людей из дома. Николай Романов в своих записках назвал его «бывшим учителем», но на самом деле Василий Семёнович Панкратов имел славное уголовно-политическое прошлое. Он член боевого отряда эсеров, ещё в 1884 году был осуждён за убийство жандарма к 20 годам каторги. Отсидев 12 лет, Панкратов был освобождён из Шлиссельбургской крепости и отправлен в ссылку в Якутию, где находился вплоть до 1912 года.
Василий Семёнович ПанкратовТак что Керенский знал, кого поставить в надзиратели к царю: Панкратов мстил царю методично, мстил по мелочам и крупно (например, чтобы царские дети могли выходить из дома, потребовалось личное разрешение, подписанное Керенским).
Панкратов установил и «сухой закон». Николай писал в своём дневнике: «Между вещами (доставленными из Царского Села) было три-четыре ящика с винами, о чём проведали солдаты здешней дружины, а вот днём из-за этого загорелся сыр-бор. Они стали требовать уничтожения всех бутылок. После долгого увещевания со стороны комиссара было решено всё вино отвезти и вылить в Иртыш».
Также Панкратов запретил царской семье посещать церковь только за то, что местный священник во время празднования Рождества призвал молиться за здоровье государя императора, назвав Николая Александровича полным титулом. После долгих просьб Панкратов отменил своё решение и позволил посещать храм, приказав посадить под арест «контрреволюционного» священника.
«Позор величайший»
Вести о большевистском перевороте в Петрограде пришли в Тобольск с опозданием на две недели. Именно для обеспечения режима секретности «переворота» Ленин и приказал первым делом захватить в столице почту и телеграф.
Николай Александрович на новую «революцию» отреагировал лаконично: «Тошно читать описания в газетах того, что произошло две недели тому назад в Петрограде, – записал он в дневнике. – Гораздо хуже и позорнее событий Смутного времени».
На крыше оранжереиТакже в его бумагах появляется список главарей большевиков: Ленин, Стеклов, Зиновьев, Троцкий, Каменев...
Государыня же императрица Александра Фёдоровна в своих записках предрекла скорое падение революционного правительства: «Многие уже сознаются, что все было – утопия, химера... Их идеалы рухнули, покрыты грязью и позором, ни одной хорошей вещи не сделали для Родины. Анархия полная, вот до чего дошли. Жаль мне даже этих идеалистов, но поблагодарю Бога, когда у них глаза откроются. Проснутся многие, ложь откроется, вся фальшь, а весь народ не испорчен, заблудились, соблазнились. Некультурный дикий народ, но Господь не оставит, и Святая Богородица заступится за Русь бедную нашу...»
Однако потом пришли ещё более худшие известия: большевики приняли Декрет о мире и объявили о готовности начать сепаратные переговоры с Германией.
«Боже мой, эти переговоры о мире – позор величайший, – писала императрица в письме к своей подруге фрейлине Анне Вырубовой. – По моему глубокому убеждению, Господь этого не допустит. По-моему, самое худшее прошло – хотя много ещё тяжёлого впереди. Но душа как-то чувствует свет. Невозможно падать духом. Чувствуешь, что что-то свыше поддерживает всё время и даёт надежду на лучшие дни, светлые. Но надо терпеть ещё и молиться, милая, читайте теперь почаще акафист «Нечаянной Радости».
Великосветские развлечения
Между тем наступила суровая сибирская зима, которая тяжело далась царской семье: в декабре все дети переболели краснухой (ныне эта инфекционная болезнь уже считается побеждённой).
Затем пришёл черед простуды.
«Холод минус 23 градуса, мы в комнатах все мёрзнем, – писала императрица. – У нас у всех chilbiains – обмороженные места на пальцах. Одежда вся изношенная, у Государя брюки страшно заштопаны, рубашки у дочек все в дырах...»
Княжна Ольга в письме от 21 января 1918 года писала: «Несмотря на усиленную топку, в комнатах всё равно страшно холодно и сильно дует от окон, которые покрыты льдом. В коридорах чуть теплей – мы там и сидим. Когда мёрзнем и там, ходим отогреваться на кухню, где масса тараканов...»
Княжна Ольга колет дроваЕдинственным утешением для царской семьи в эти дни стали домашние спектакли: великие княжны с педагогами стали ставить разнообразные пьесы. Например, комедию «У подъезда» француза Южена Верконсена или «Флюиды Джона» англичанина Мориса Хеннекэна – тогдашних корифеев драматургии, ныне уже практически позабытых.
Первый спектакль состоялся 6 декабря – в день именин Николая Александровича.
«Мои именины провели спокойно и не по примеру прежних лет, – записал он в дневнике. – Был отслужен молебен. Стрелки в саду, бывшие в карауле, все поздравили меня, а я их – с полковым праздником. Получил три именинных пирога и послал один из них караулу. Вечером Мария, Алексей и Gilliard (Пьер Жильяр – учитель Алексея) сыграли очень дружно маленькую пьесу «Le fluide de John»; много смеху было».
Пьер Жильяр в своей книге «Император Николай II и его семья» писал: «Так мы дожили до Рождества. Государыня и Великие Княжны в течение долгого времени собственноручно готовили по подарку для каждого из нас и прислуги. Её Величество раздала несколько шерстяных жилетов, которые сама связала: она старалась таким образом выразить трогательным вниманием свою благодарность тем, кто остался им верен... Мы чувствовали, что представляем собой одну большую семью; все старались забыть переживаемые горести и заботы, чтобы иметь возможность без задних мыслей, в полном сердечном общении, наслаждаться этими минутами спокойствия и духовной близости».
Как большевики царя делили
Зимой 1918 года революционные настроения понемногу стали проникать и в далекий Тобольск.
Николай Александрович в одном из писем сообщил: «На днях в нашем отрядном комитете обсуждался вопрос о снятии погон и других знаков отличия. Очень ничтожным большинством было решено погон не носить. Причины было две: то, что их полки в Царском Селе так поступили, и другое обстоятельство – нападение здешних солдат и хулиганов на отдельных стрелков на улицах с целью срывания погон. Все настоящие солдаты, проведшие три года на фронте, с негодованием должны были подчиниться этому нелепому постановлению. Но всюду происходит та же самая история – два–три скверных коновода мутят и ведут за собой всех остальных».
Другим решением солдаты изгнали Панкратова – дескать, ваши временные полномочия, товарищ временный комиссар, кончились с разгоном Временного правительства. Василий Панкратов уехал в Уфу, где участвовал в Уфимском государственном совещании и поддержал приход к власти адмирала Колчака, за что был исключён из партии социалистов-революционеров. Умер он в 1925 году в Ленинграде.
Между тем по стране поползли самые разнообразные слухи: одни газеты сообщали, что царь развёлся с царицей и сбежал в неизвестном направлении. Другие газеты муссировали слухи о «монархическом заговоре», во главе которого стоит некто Борис Соловьёв – бывший адъютант Гучкова, лидера партии «Союз 17 октября», и зять самого покойного Распутина, женатый на его младшей дочери Матрёне. Дескать, Соловьёв привлёк для освобождения царя 120 офицеров, входящих в некое «Братство святого Иоанна Тобольского», а у причала на Иртыше уже стоит в полной готовности лёгкая шхуна «Святая Мария» – специально для того, чтобы умчать царскую семью в Америку.
Фото: Прокудин-Горский. Тобольск. ПароходИ вот в марте 1918 года в Тобольск из Екатеринбурга прибывают первые большевики. Сначала это агитаторы: к примеру, бывший кочегар броненосца «Император Александр Второй» Балтийского флота Павел Хохряков, ставший депутатом Уралсовета.
Прибыв в Тобольск, он основывает отряд под названием «Карательная экспедиция Тобольского направления» и становится председателем Исполкома Тобольского Совета депутатов.
Затем прибывает отряд «Красной гвардии» из Омска. Командует отрядом «красный латышский стрелок» Владимир Дуцман (Валдис Дуцманис), также претендующий на пост комиссара Тобольска.
«Прибытие этой «красной гвардии», как теперь называется всякая вооружённая часть, возбудило тут всякие толки и страхи, – писал Николай Александрович. – Просто забавно слушать, что говорят об этом в последние дни. Комендант и наш отряд, видимо, тоже были смущены, так как вот уже две ночи караул усилен и пулемёт привозится с вечера! Хорошо стало доверие одних к другим в нынешнее время».
Следом в Тобольск из Омска прибывает ещё отряд красногвардейцев, которым командует некий Аврамий Демьянов – «комиссар Западно-Сибирского Совета в Тобольской губернии», который решил лично проверить слухи о «похищении» царя.
Ему навстречу из Тюмени едет ещё один отряд красногвардейцев под командованием некоего Семена Заславского, трижды судимого политического каторжанина, члена РСДРП с 1904 года.
Комиссар Заславский с ходу потребовал, чтобы царская семья была немедленно переведена в местную каторжную тюрьму. С огромным трудом полковнику Кобылинскому удалось урезонить жаждавшего мести каторжника: полковник завил, что в таком случае охране также придётся перебраться в тюрьму. Солдаты взбунтовались, и в итоге за решёткой чуть было не оказался сам Заславский.
В итоге каторжанин Заславский был изгнан, и Николай сделал пометку в дневнике: «Утром слышали со двора, как уезжали тюменьские разбойники-большевики на 15 тройках, с бубенцами, со свистом и с гиканьем. Их отсюда выгнал омский отряд».
В Москву?
Между тем пока «красногвардейцы» всех мастей ещё только готовились к войне за Тобольск, в Москве на заседании Совнаркома было принято решение об организации грандиозного судебного процесса против бывшего царя.
Только представьте себе: Ленин с трибуны читает обвинительную речь против «Николая Кровавого», а на Красной площади по проекту Бориса Иофана сооружают грандиозную виселицу или красную революционную гильотину.
Доставить же монарха в Москву было поручено «товарищу Яковлеву» – Константину Мячину, опытному террористу и участнику боевой дружины Уфимского комитета РСДРП, за плечами которого был не один удачный «экс».
С собой у «товарища Яковлева» был мандат за подписью самого Якова Свердлова и отряд красноармейцев в 150 штыков.
Первые два дня он присматривался к царской семье, причём его особенно интересовало состояние здоровья наследника. Также он старался подчинить своему влиянию как солдатский комитет отряда особого назначения, которому фактически принадлежала власть над узниками, так и рядовых «красногвардейцев». Как раз в этот момент солдатский комитет, не желавший следовать за царём в тюрьму, и изгнал Заславского из города.
На следующий день Мячин сам собрал солдатский комитет и объявил, что ему поручено увезти царскую семью в Москву.
Правда, его планы нарушила очередная болезнь наследника: 13-летний Алексей Николаевич очень неудачно съехал с ледяной горки на жестяной гладильной доске. Цесаревич врезался в дерево и повредил оба колена, что при гемофилии было чревато самыми серьёзными последствиями.
И тогда Мячин отправил в Москву шифровку: «Мой сын опасно болен. Точка. Распутица мешает взять весь багаж. Точка. Вы меня понимаете? Точка. Если понимаете, то отвечайте, правильно ли поступаю, если, не дожидаясь хорошей дороги, пущусь только с частью багажа».
В ответ председатель ВЦИК Яков Свердлов телеграфировал: «Берите только одну главную часть багажа».
Но взять только одного Николая не получилось: императрица Александра Фёдоровна категорически отказалась расставаться с мужем. Также с родителями вызвалась вернуться в Москву и княжна Мария Николаевна. А вот остальные сёстры должны были оставаться в Тобольске до полного выздоровления Алексея.
Отъезд состоялся вечером 25 апреля. На этот раз они двигались от Тобольска в Тюмень не на комфортабельном пароходе, а на обычных крестьянских санях, которые невыносимо тряслись на разбитых дорогах.
Фото: Прокудин-Горский. ТюменьВ Тюмени их ждал специальный поезд, состоявший из четырёх вагонов, который без промедления двинулся на запад – в Москву. Однако не успели они проехать и десятка километров, как Мячина предупредили, что Екатеринбург не пропустит эшелон: обиженный комиссар Заславский, опередивший его буквально на один день, успел мобилизовать Уральский областной совет.
Тогда Мячин приказал повернуть назад и ехать на восток, чтобы попробовать пройти Европейскую Россию через южные линии –Омск и Челябинск.
Однако, не доезжая до Омска, на станции Куломзина поезд был остановлен отрядом красноармейцев. Здесь Мячин узнал, что Уральский совет объявил его вне закона за то, что он якобы пытается увезти государя за границу.
Тогда он отцепил паровоз и один отправился в Омск говорить по прямому проводу с Москвой – с председателем ВЦИК Яковым Свердловым. Тот и приказал ему ехать в Екатеринбург.
Вечером 30 апреля поезд пришёл в Екатеринбург, где на вокзале царскую семью встречала огромная толпа горожан.
Константин Мячин позже вспоминал: «Поезд стоял на пятой линии от платформы. Когда нас увидели, стали требовать вывести Николая и показать им. В воздухе стоял шум, то и дело раздавались угрожающие крики: «Задушить их надо! Наконец-то они в наших руках!» Стоявшая на платформе охрана весьма слабо сдерживала натиск народа, и беспорядочные толпы начали было надвигаться на мой состав. Я быстро выставил свой отряд вокруг поезда и для острастки приготовил пулемёты. К великому моему удивлению, я увидел, что во главе толпы каким-то образом очутился сам вокзальный комиссар. Он ещё издали громко закричал мне:
– Яковлев, выведи сюда Романова, я ему в рожу плюну!
Положение становилось чрезвычайно опасным. Толпа напирала и всё ближе подходила к поезду. Необходимо было принять решительные меры».
Но «Яковлев» выставил пулемёты и заставил толпу расступиться.
В тот же день государь император со всеми сопровождающими лицами были помещён под круглосуточную охрану в реквизированный большевиками дом инженера-железнодорожника Николая Николаевича Ипатьева.
Продолжение следует. Первая часть, вторая часть.
