«В эту первую минуту радостного свидания, – писала фрейлина императрицы Анна Вырубова, – казалось, было позабыто всё пережитое и неизвестное будущее. Но потом, как я впоследствии узнала, когда Их Величества остались одни, Государь, всеми оставленный и со всех сторон окружённый изменой, не мог не дать воли своему горю и своему волнению и, как ребёнок, рыдал перед своей женой».
Когда в тот же день бывший государь захотел выйти в сад прогуляться, шесть солдат-охранников преградили ему путь. Они, по словам Вырубовой, даже подталкивали его прикладами:
– Господин полковник, вернитесь назад! Туда нельзя ходить!
Спокойно взглянув на них, Николай Александрович вернулся обратно во дворец.
Царское СелоПод арестом
В своём дневнике Николай записал: «Боже, какая разница, на улице и кругом дворца, внутри парка часовые, а внутри подъезда какие-то прапорщики! Пошёл наверх и там увидел душку Аликс и дорогих детей. Она выглядела бодрой и здоровой, а они все лежали в тёмной комнате. Но самочувствие у всех хорошее, кроме Марии, у которой корь недавно началась. Завтракали и обедали в игральной у Алексея. Погулял с Валей Долгоруковым (генерал-майор свиты Его Императорского Величества) и поработал с ним в садике, т. к. дальше выходить нельзя! После чая раскладывал вещи. Вечером обошли всех жильцов на той стороне и застали всех вместе».
Жизнь под домашним арестом была однообразной: Николай Александрович много гулял с детьми, копал землю в садике, создавая свой собственный огород, читал исторические труды о падении Византийской империи, а также делал с наследником Алексеем уроки: несмотря ни на что, образование детей продолжалось. Весь процесс возглавил Жийяр, преподаватель французского; сам Николай учил детей географии и истории; баронесса Буксгевден взяла на себя уроки английского и музыки; мадемуазель Шнайдер преподавала арифметику; графиня Гендрикова – рисование; доктор Евгений Сергеевич Боткин – русский язык; Александра Фёдоровна – Закон Божий.
Боткин с кн. Анастасией и МариейНужно знать стиль личных дневников государя: практически никаких эмоций и жалоб, никакой политики, только записи о хозяйственных делах для памяти. Но иногда и в этом телеграфном стиле проскальзывают характерные приметы времени, указывающие, что императора содержали хоть и в комфортабельной, но тюрьме.
Вот запись от 27 марта 1917 года: «После обедни прибыл Керенский и просил ограничить наши встречи временем еды и с детьми сидеть раздельно; будто бы ему это нужно для того, чтобы держать в спокойствии знаменитый Совет Рабочих и Солдатских Депутатов! Пришлось подчиниться, во избежание какого-нибудь насилия».
В записи от 23 марта государь впервые задумался о возможности эмиграции: «Разбирался в своих вещах и в книгах и начал откладывать всё то, что хочу взять с собой, если придётся уезжать в Англию».
Надеждам не суждено было сбыться: король Георг V фактически предал семью своего двоюродного брата, отказавшись предоставить царской семье убежище.
«В остальном мне безразлично...»
Были и другие «приметы времени». Вот запись от 30 марта: «Сегодня происходили похороны «жертв революции» у нас в парке против середины Александровского дворца недалеко от Китайского. Слышны были звуки похоронного марша и марсельезы.
2 апреля: «Вчера мы простились с 46 нашими служащими, которых, наконец, выпустили из Александровского дворца к их семьям в Петроград. Пошли к обедне и причастились Св. Христовых тайн со свитой и остальными людьми... Перед завтраком христосовался со всеми служащими, а Аликс давала им фарфоровые яйца, сохранившиеся из прежних запасов. Всего было 135 человек. Днём начали работать у моста, но вскоре собралась большая толпа зевак за решёткой – пришлось уйти и скучно провести остальное время в саду».
Иногда государь допускал и политические комментарии о ходе смуты в России. Например, запись от 18 апреля: «За границей сегодня 1-е мая, поэтому наши болваны решили отпраздновать этот день шествиями по улицам с хорами музыки и красными флагами. Очевидно, они вошли к нам в парк и принесли венки на могилу!»
И далее: «Вчера узнали об уходе ген. Корнилова с должности главнокомандующего Петрогр.[адским] воен.[ным] окр.[угом], а сегодня вечером об отставке Гучкова, всё по той же причине безответственного вмешательства в распоряжения военною властью Сов.[ета] Рабоч.[их] Депутатов и ещё каких-то организаций гораздо левее. Что готовит провидение бедной России? Да будет воля Божья над нами!»
Иллюстрация: Павел РыженкоПосле этого режим содержания царской семьи заметно ужесточился. В караул заступили проверенные революционные бойцы («Лица солдат и их развязная выправка произвели на всех отвратительное впечатление», – записал Николай), а самого царя в его прогулках повсюду сопровождало до 6 конвоиров.
Или вот эпизод, происшедший 10 июня: караульный солдат выстрелил в окно детской спальни: ему показалось, что великая княжна Анастасия, сидя у окна, равномерным покачиванием своей головы на фоне лампы производит «сигнализацию». И выстрелил в голову княжне.
Вести извне
В это время в Петрограде начинается работа так называемой «Чрезвычайной следственной комиссии для расследования противозаконных по должности действий бывших министров, главноуправляющих и прочих высших должностных лиц как гражданских, так и военных и морских ведомств». В общей сложности было заведено 700 дел, под следствием находилось 60 высших чиновников бывшей империи, из них – 20 министров и 4 бывших премьер-министра.
Но постепенно дела разваливались – многие министры постепенно освобождались из тюрем.
Тогда Керенский, желая спасти лицо, высказал предложение допросить Николая II и императрицу Александру Фёдоровну, но это предложение было решительно опротестовано большинством членов комиссии. И Керенский пошёл на уловку.
В записи от 3 июня 1917 года государь пишет: «После утреннего чая неожиданно приехал Керенский на моторе из города. Остался у меня недолго: попросил послать следственной комиссии какие-либо бумаги или письма, имеющие отношение до внутренней политики. После прогулки и до завтрака помогал Коровиченко в разборе этих бумаг. Днём он продолжал это вместе с Кобылинским (Коровиченко и Кравченко – коменданты Царско-Сельского гарнизона)».
Но сам государь на эту политическую возню не обращал почти никакого внимания: «Ровно три месяца, что я приехал из Могилёва и что мы сидим, как заключённые, – писал он 9 июня. – Тяжело быть без известий от дорогой мам'а, а в остальном мне безразлично...»
Из состояния апатии его вывели вести с фронта: 18 июня 1917 года началось последнее наступление Российской армии в Великой войне. 8-я армия под командованием Лавра Корнилова наносила сокрушительный удар по австрийцам и с ходу взяла Галич. Успех Корнилова не остался незамеченным – вскоре он был назначен командующим всем Юго-Западным фронтом.
Николай писал: «Перед самым обедом пришла добрая весть о начавшемся наступлении на юго-западном фронте. На Золочовском направлении, после двухдневного артиллерийского огня, наши войска прорвали неприятельские позиции и взяли в плен около 170 офицеров и 10 000 чел., 6 орудий и пулемётов 24. Благодарение Господу! Дай Бог, в добрый час! Совсем иначе себя чувствовал после этой радостной вести».
Но достижения на фронте развить не удалось. Соседние части 7-й и 11-й армий, которые должны были нанести основной удар по австро-венгерской армии, практически безо всякого давления со стороны противника начали откатываться назад, оголяя фланги, чем не замедлили воспользоваться австрийцы, нанесшие сокрушительный контрудар под Тарнополем (ныне Тернополь). Тарнопольский прорыв фактически поставил крест на кампании 1917 года: фронт рухнул, армия побежала домой.
Николай тут же получил тревожные известия из Ставки: «За последние дни нехорошие сведения идут с юго-западного фронта. После нашего наступления у Галича многие части, насквозь заражённые подлым пораженческим учением, не только отказались идти вперёд, но в некоторых местах отошли в тыл даже не под давлением противника. Пользуясь этим благоприятным для себя обстоятельством, германцы и австрийцы даже небольшими силами произвели прорыв в южной Галиции, что может заставить весь юго-западный фронт отойти на восток.
Просто позор и отчаяние! Сегодня наконец объявление Временным Правительством, что на театре военных действий вводится смертная казнь против лиц, изобличенных в государственной измене. Лишь бы принятие этой меры не явилось запоздалым...»
На восток!
В Царском Селе Государь с семьёй и приближёнными находился до середины июля – до так называемого «Июльского восстания» в Петрограде, когда большевики попытались силой взять власть в свои руки. Восстание здорово напугало Временное правительство. Причём Керенский испугался как угрозы слева, со стороны большевиков, так и угрозы справа – со стороны военных, которые могли бы попытаться восстановить монархию.
И хотя первоначально речь шла об эвакуации царской семьи в Крым – в Ливадию, Керенский принимает решение направить арестантов как можно дальше на восток – в Тобольск.
ТобольскПочему именно в Тобольск?
Сам Керенский в своих мемуарах объяснял это так: «Было решено (в секретном заседании) изыскать для переселения царской семьи какое-либо другое место, и всё разрешение этого вопроса было поручено мне. Я стал выяснять эту возможность. Предполагал я увезти их куда-нибудь в центр России, останавливаясь на имениях Михаила Александровича и Николая Михайловича. Выяснилась абсолютная невозможность сделать это. Просто немыслим был самый факт перевоза Царя в эти места через рабоче-крестьянскую Россию. Немыслимо было увезти их и на Юг. Там уже проживали некоторые из Великих Князей и Мария Фёдоровна, и по этому поводу там уже шли недоразумения. В конце концов я остановился на Тобольске. Отдалённость Тобольска и его особое географическое положение, ввиду его отдаленности от центра, не позволяло думать, что там возможны будут какие-либо стихийные эксцессы. Я, кроме того, знал, что там удобный губернаторский дом. На нём я и остановился».
Кроме того, ближайшая железная дорога находилась в 260 верстах от Тобольска, и потому свергнутому монарху было бы труднее оттуда бежать. Да и революционерам было бы труднее там достать государя: всё «триумфальное шествие Советской власти» после переворота 1917 года распространялось по железным дорогам и потому дошло до Тобольска только в марте 1918 года.
Николай Александрович так описал последние дни своего заточения в Царском Селе:
«28 июля, пятница.
Чудесный день; погуляли с удовольствием. После завтрака узнали от гр. Бенкендорфа, что нас отправляют не в Крым, а в один из дальних губернских городов в трёх или четырёх днях пути на восток! Но куда именно, не говорят, даже комендант не знает. А мы-то все так рассчитывали на долгое пребывание в Ливадии!
Убирал и укладывал все свои вещи, так что комнаты имеют опустелый вид.
30 июля, воскресение.
Сегодня дорогому Алексею минуло 13 лет. Да даст ему Господь здоровье, терпение, крепость духа и тела в нынешние тяжёлые времена!
Ходили к обедне, а после завтрака к молебну, к которому принесли икону Знаменской Божьей матери. Как-то особенно тепло было молиться её святому лику вместе со всеми нашими людьми.
Поработал на той же просеке; срубили одну ель и начали распиливать ещё две. Жара была большая. Всё уложено теперь, только на стенах остались картины. До обеда видел Бенкендорфа, а вечером – коменданта.
31 июля, понедельник.
Последний день нашего пребывания в Царском Селе. Погода стояла чудная. Днём работали на том же месте; срубили три дерева и распилили вчерашние. После обеда ждали назначения часа отъезда, который всё время откладывался. Неожиданно приехал Керенский и объявил, что Миша скоро явится (то есть Михаил Александрович Романов). Действительно, около 10 ½ милый Миша вошёл в сопровождении Керенского и караульного начальника. Очень приятно было встретиться, но разговаривать при посторонних было неудобно.
Когда он уехал, стрелки из состава караула начали таскать наш багаж в круглую залу. Там же сидели Бенкендорфы, фрейлины, девушки и люди. Мы ходили взад и вперёд, ожидая подачи грузовиков. Секрет о нашем отъезде соблюдался до того, что и моторы, и поезд были заказаны после назначенного часа отъезда. Извод получился колоссальный!
Царская семья в Царском СелеАлексею хотелось спать; он то ложился, то вставал. Несколько раз происходила фальшивая тревога, надевали пальто, выходили на балкон и снова возвращались в залы. Совсем рассвело.
Выпили чаю, и, наконец в 5 часов появился Керенский и сказал, что можно ехать. Сели в наши два мотора и поехали к Александровской станции. Вошли в поезд у переезда. Какая-то кавалерийская часть скакала за нами от самого парка. У подъезда встретили: И. Татищев и двое комиссаров от правительства для сопровождения нас до Тобольска. Красив был восход солнца, при котором мы тронулись в путь на Петроград и по соединительной ветке вышли на Северную ж.-д. линию. Покинули Царское Село в 6:10 утра».
Продолжение следует. Начало тут.
