До самой смерти художника его «Демон» не покидал стен мастерской в доме миллионера Морозова, и лишь немногие гости этого особняка могли видеть огромное страшное полотно, о котором ходило столько слухов и домыслов… Говорили, что Врубелю будто бы позировал сам Князь тьмы, лишивший художника рассудка, что видения преисподней явились живописцу после языческих мистерий в древних храмах Италии. Говорили и об оскорблении чувств. Ошарашенного московского градоначальника Рукавишникова, как рассказывают очевидцы, удалось успокоить только объяснением, что эта дикость – «проба красок для мозаики».
Потрясенный Александр Блок, видевший картину, писал: «Демон Врубеля – символ нашего времени, ни ночь, ни день, ни мрак, ни свет… Перед тем, что Врубель и ему подобные приоткрывают человечеству раз в столетие, я умею лишь трепетать…»
* * *
Врубель – это по-польски значит «воробей». Он и правда походил на бойкого воробья – всегда нахохлившийся, быстрый и резкий в движениях, всегда готовый клюнуть.
Родился он в Омске в семье военного юриста Александра Михайловича Врубеля – выходца из небогатого польского рода. Рано лишился матери – воспитывала его мачеха, от которой Миша с братом и сестрой часто сбегали из дома. В 1869 году от чахотки умирает его младший брат Саша, и отец, опасаясь за здоровье детей, добивается перевода на юг – в Одессу, где Михаил с золотой медалью окончил престижную Ришельевскую гимназию, потом поступил на юридический факультет Санкт-Петербургского университета.
Столичная богемная жизнь с головой захватила Михаила, и он, забросив учебу, вдруг понял, что всю жизнь мечтал рисовать. В итоге в 24 года, с трудом окончив университет и отбыв краткую воинскую повинность, Врубель решается изменить жизнь – он становится вольнослушателем Академии художеств. Именно там Врубель знакомится с законодателями художественной моды конца столетия – Репиными, Суриковым, Поленовым и тогда еще никому не известным Серовым. Ему преподает профессор Павел Чистяков, который придумал метод структурного анализа формы: рисунок, по Чистякову, надлежало строить разбивкой на мелкие планы, передаваемые плоскостями; стыки плоскостей и образуют эффект объема. Этот урок Врубель воспринял буквально – он словно не рисует, но выкладывает из красочных мазков византийскую мозаику, превращая любой предмет в многогранные кристаллы.
И вскоре Врубеля ждет первый успех: в 1883 году ему присуждают серебряную медаль Академии, а профессор Адриан Прахов отдает ему выгодный заказ на реставрацию Кирилловской церкви – храма Святых Кирилла и Афанасия Александрийских XII века.
Тогда это был ничем не примечательный храм, известный разве только тем, что в крипте находится усыпальница киевского князя Святослава Всеволодовича – одного из героев «Слова о полку Игореве». В 1860-х годах при очередном поновлении стен храма под слоем штукатурки были открыты древние фрески, и новость об этом моментально достигла столицы. В Киев приехал профессор Прахов, который и начинал работы по расчистке старинных фресок. Там же, где восстановить старинную стенопись не представлялось более возможным (а до наших дней дошло не более пятой части фресок), профессор Прахов предложил Врубелю заново сделать роспись в византийском стиле. И Михаил принялся за дело, нарисовав несколько монументальных сцен, из которых выделяется знаменитая фреска «Сошествие Святого Духа на апостолов».
Также он написал несколько икон для иконостаса, среди которых была и знаменитая «Богоматерь с младенцем». Лик Богородицы он списал с 32-летней супруги профессора Прахова – Эмилии Львовны, в которую он, как утверждали его друзья, был страстно влюблен.
Следом поступил заказ и на роспись Владимирского собора в Киеве, посвященного 900-летию Крещения Руси. Строительство этого храма, начавшееся в 1862 году, было настоящим «долгостроем» эпохи – работы растянулись почти на четверть века. Когда же собор был достроен, все работы по стенописи отдали Виктору Васнецову. Сын священника, сам учившийся в духовной семинарии, Васнецов с огромным трепетом взялся за работу, которая вскоре стала для него делом всей жизни, путем постижения великого Божьего замысла.
Но вот для Врубеля работа в соборе была чем-то иным.
«Рисую и пишу изо всех сил Христа, а между тем, вся религиозная обрядность, включая и Христово Воскресение, мне даже досадны, до того чужды», – писал он сестре.
Именно тогда он и сделал свои первые наброски с изображениями падших ангелов, которых он предлагал изобразить во Владимирском соборе. Но Васнецов отверг эти наброски – уж слишком эти горделивые демоны были похожи на тех ангелов, которых за деньги писал Врубель.
О чем же он думал в эти минуты, работая над образом Христа, но сердцем пребывая с «врагами небес»? Возможно, он вспоминал древнюю фреску «Страшный суд», сохранившуюся в Кирилловской церкви. Эта картина и сегодня поражает воображение: грустный архангел с печальным и строгим лицом сворачивает небосвод в свиток. И все, никаких кошмарных пыток и казней, никаких змеев и рогатых чертей, пожирающих души грешников, ничего такого, чем так любят пугать наивную публику в храмах. Нет, просто небосвод стал больше не нужен Творцу, вот его и сворачивают, как старую декорацию, чтобы затем отправить в пыльные запасники. А вместе с ним в утиль отправятся и все мирские дела и царства, ставшие в один момент никому не нужными и бессмысленными, все наши надежды, страсти и мечты, представлявшиеся такими важными и значительными, но оказавшиеся суетными и абсолютно пустыми. Именно это полное обесценивание всего мирского и является тем Божьим судом, страшнее которого не может быть ничего… Как об этом узнал живописец XII века, современник крестовых походов, – уму непостижимо.
Но Врубель слишком любил этот мир, чтобы отвергнуть его, – даже ради Христа.
Он любил жить с размахом. Порой жил впроголодь, но тратил последние деньги на парикмахера и портного, чтобы выглядеть настоящим лондонским денди. Мог купить самые дорогие духи и выпрашивать у друзей деньги на еду. Все, что он получал за свои работы, часто пропивал за один день – просто шел в самый дорогой ресторан и заказывал самые изысканные яства и вина. Он любил вкусно поесть. В воспоминаниях Коровина есть характерный момент, повествующий о вечере в Абрамцеве, когда Врубель обедал с месье Таньоном, французом, бывшим ранее гувернером у Мамонтова. «Поднялся по лестнице, вошел в комнату Таньона и увидел Врубеля и Таньона за работой: с засученными рукавами, тупым ножом Таньон открывал устрицы, а Врубель бережно и аккуратно укладывал их на блюдо. Стол с белоснежной скатертью, тарелки, вина, шабли во льду… Но что же это? Это не устрицы! Это из реки наши раковины, слизняки.
– Неужели вы будете это есть?! – спросил я.
Они не обратили на мой вопрос и на меня никакого внимания. Они оба так серьезно, деловито сели за стол, положили на колени салфетки, налили вина, выжали лимоны в раковины, посыпая перцем, глотали этих улиток, запивая шабли…
– Ты этого никогда не поймешь, – обратился ко мне Врубель. – Нет в вас этого. Вы все там – Репин, Серов и ты – просто каша. Нет у вас утонченности…»
Наконец, Врубель любил женщин. Долгих и серьезных отношений он избегал, зато предпочитал волочиться за кафешантанными певичками и цирковыми актрисами. Но порой в душе живописца бушевали и серьезные страсти. Художник Константин Коровин вспоминал, как однажды летом на реке он увидел на груди Врубеля большие белые шрамы. На вопрос, что же это, Михаил Александрович ответил, что резал себя ножом:
– Не знаю, поймете ли вы меня, я любил женщину, а она меня не любила, даже любила, но многое мешало ее пониманию меня. Я страдал, а когда резал себя, страдания уменьшались».
Речь, конечно же, шла об Эмилии Праховой, его богине и кумире, которая была вовсе не восторге от настойчивого поклонника. Она еще терпела его ухаживания, когда шла работа над росписью собора, но едва Врубель получил расчет, как она решительно отказала ему от дома. И Михаил едет в Одессу, в гости к приятелю, затем отправляется в путешествие по Италии – лечить сердечные раны и знакомиться с лучшими образцами итальянской живописи.
И он снова и снова возвращается к образу падшего ангела, который, как говорил сам художник, «олицетворяет собой вечную борьбу мятущегося человеческого духа, ищущего примирения обуревающих его страстей, познания жизни и не находящего ответа на свои сомнения ни на земле, ни на небе…» Еще цитата: «Демон – дух не столько злобный, сколько страдающий и скорбный, при всем этом дух властный, величавый…»
Что ж, так бывает: отворачиваясь от Христа, люди часто оказываются нос к носу с лжепророками и демонами, способными принимать самые пленительные и романтические образы. Собственно, и сам образ демона в мировой культуре стал следствием наваждения эпохи романтизма, когда люди, отворачиваясь от официальной и порядком наскучившей церкви, стали искать источник вдохновения в столкновении страстей и характеров. Ведь в библейских текстах практически нет наглядного описания сатаны – собственно, слово «сатана» означает всего лишь «противник». В Средневековье, изображая дьявола, художники стали наделять его исполинским телом уродливых пропорций, животными чертами, многорукостью – это была метафора всепроникающего зла. Но в начале XIX века образ сатаны – как символ бунтаря-одиночки, бросающего вызов закостенелому обществу и небесной монархии – становится почти положительным. В искусстве появляется целая галерея мятежных демонов, – и у Байрона, и у Гёте, и у Лермонтова, соблазнявших не одно поколение молодых душ. Например, не случайно в культовом советском романе «Молодая гвардия» приговоренные к смерти подпольщики читают наизусть лермонтовского «Демона» – как молитву нового мира. Увы, слишком поздно многие обманутые люди понимали, что за всей этой пафосной мишурой на деле таится пустота и бездна.
* * *
Осенью 1889 года Врубель возвращается в Россию и едет в Москву, где по протекции Васнецова его принимают в кружок живописцев в Абрамцеве. Там находилась собственная дизайн-студия миллионера Саввы Мамонтова, занятого разработкой русского народного стиля. Миллионер даже поселил художника в мастерской при своем особняке на Садовой-Спасской улице. Как утверждали некоторые современники, приглашение было сделано «не без внимания к его гувернерским навыкам». Впрочем, отношения с покровителем складываются далеко не безоблачно: супруга миллионера совершенно не переносила Врубеля и открыто называла его «богохульником и пьяницей». Поэтому Врубель довольно быстро переехал жить к новому заказчику – Алексею Морозову, выходцу из старинной купеческой семьи, который самым старательным образом вытравливал из себя какие бы то ни было следы русского и купеческого происхождения. Будь это возможно, он бы исправил и имя с отчеством: Алексей Викулович – разве это звучит по-европейски?
Они с Врубелем словно нашли друг друга, и специально для эстетствующего миллионера Михаил Александрович взялся оформить кабинет хозяина особняка во Введенском переулке в «готическом» стиле – с иллюстрациями сцен «Фауста» Гёте.
Под крылом Морозова Врубель вновь вернулся к своим демонам – его в составе целой группы художников пригласили иллюстрировать юбилейный, к пятидесятилетию со дня гибели поэта, двухтомник сочинений Лермонтова. Оригинальное издание. Задумано было своего рода приношение мастеров изобразительного искусства гению поэзии. Каждый живописец мог выбрать наиболее близкие себе сюжеты, и Врубель взялся иллюстрировать «Демона» – поэму о соблазнении монахини скучающим посланцем преисподней.
Я опущусь на дно морское,
Я полечу за облака,
Я дам тебе все, все земное –
Люби меня!..
Одновременно с акварельными рисунками для книги он начал рисовать и огромное – метр на два – полотно «Демон сидящий», которое словно бы иллюстрировало лермонтовские строки:
Как часто на вершине льдистой
Один меж небом и землей
Под кровом радуги огнистой
Сидел он мрачный и немой…
В письме к сестре Врубель пишет: «Вот уже с месяц я пишу Демона, то есть не то чтобы монументального Демона, которого я напишу еще со временем, а «демоническое» – полуобнаженная, крылатая, молодая уныло-задумчивая фигура сидит, обняв колена, на фоне заката и смотрит на цветущую поляну, с которой ей протягиваются ветви, гнущиеся под цветами».
Крылатая фигура?! Но вообще-то «Демон сидящий» не слишком похож на лермонтовского «врага небес» – у него нет крыльев, это фигура человеческая – человека, в своей гордыне бросившего вызов и Небесам, и Преисподней.
Мираж «крылатости» создается контуром гигантских «кристаллических» соцветий за плечом, и стиль рисунка Врубеля стал еще одной причиной нападок критиков – за «грубость, уродливость, карикатурность и нелепость». Нам, нынешним, испорченным современным дизайном и разнообразными «инсталляциями», возможно, это сложно понять, но люди того времени (а среди критиков Врубеля были весьма образованные люди) воспринимали живопись не как художественный стиль декаданса или графическую метафору поэзии, но как ребус или шараду – наподобие тех картинок-загадок, в которых нужно найти какой-то символ, спрятанный художником, допустим, в густом переплетении древесных ветвей. Ребусы Врубеля раздражали, даже близкие к нему художники порой не понимали зашифрованного послания, которого вообще-то там никогда и не было. (Однажды друзья спросили Михаила Александровича, зачем в его акварели на небе изображены какие-то «черненькие червячки». Художник засмеялся: «Это дает рисунку атмосферу».)
Зато эти неразрешимые загадки привлекали к нему людей искусства, склонных наполнять его полотна своим собственным смыслом и вымыслом. Так, Александр Блок, как и многие современники, увидел в «Демоне» страшное предсказание судьбы русской интеллигенции, словно погружающейся в лиловый мрак наступающей ночи.
Мать Мария Скобцова так описывала эти ожидания перехода света в лиловую тьму: «Помню одно из первых наших посещений “Башни” Вячеслава Иванова. Вся Россия спит. Полночь. В столовой много народа. Наверное, здесь нет ни одного обывателя, человека вообще или просто человека. Мы не успели ещё со всеми поздороваться, а уже Мережковский кричит моему мужу: “С кем Вы – с Христом или с антихристом?!” И спор продолжается. Всё наружу, всё почти бесстыдно... Какое-то пьянство без вина. Пища, которая не насыщает. Опять тоска».
В 1899 году на волне этих споров и мистических «прозрений» Врубель вновь берётся за образ Демона. Он рисует «Демона летящего» – это уже не скорбный юноша в объятьях мировой тоски и одиночества, это чуждый дух Зла, нависший над Европой на рубеже веков, – словно художник каким-то шестым чувством уловил тогда ещё еле слышный подземный гул будущих потрясений. Картина испугала самого Врубеля, и по каким-то причинам художник оставил работу незаконченной.
Но просто так избавиться от образа Князя мира сего невозможно. В декабре 1901 года появляется новое воплощение Демона – картина «Демон поверженный»: вывернутое изломанное тело. Остроухов, член Художественного совета Третьяковской галереи, вспоминал, что Врубель снова и снова переписывал своё полотно, но всякий раз образ демона ускользал от него. Этот рисунок стал настоящим наваждением: «Врубель так истерзал меня своими сценами, что не могу спокойно смотреть ещё его вещь, каждый павлиний глаз крыльев Демона точно кричит мне врубелевскими изнервничавшимися криками».
«Будто сам Князь мира позировал ему, – писал Александр Бенуа. – Врубель видел то одну, то другую черту своего божества, то сразу и ту, и другую, и в погоне за этим неуловимым он стал быстро продвигаться к пропасти…»
* * *
В 1892 году Мамонтов организовал для Врубеля второе путешествие по Италии, и на своем пути от Венеции до Рима художник обошёл не только художественные мастерские, но и многие кафешантаны. И какая-то неизвестная ночная фея наградила русского гения полным букетом бледных трепонем – в принципе, самым обычным заболеванием того времени: уровень распространения сифилиса к концу XIX века был настолько высок, что, по некоторым данным, им были заражены около 15 % населения Европы. Существовавшие же до начала XX века способы лечения были не только малоэффективны, но и зачастую небезопасны для жизни. Так, в конце XIX века для лечения стали использовать соли висмута или мышьяка. Кроме того, применялась и пиротерапия – когда тело больного заражали штаммом малярии, повышая тем самым его температуру до 40–41 градуса, и этот жар должен был убить заразу.
К несчастью, Врубель так и не избавился от своей болезни, которая со временем стала атаковать мозг художника – в тот самый момент, когда его жизнь, казалось, была готова совершенно измениться. Он женился на актрисе Надежде Забеле, ставшей для Михаила Александровича светлым ангелом, который согревал, вдохновлял и спасал от одиночества. У молодоженов вскоре родился сын Савва, и казалось, лиловый мрак рассеялся и демоны оставили его…
Кризис наступил в феврале 1902 года, когда, по словам сестры Анны, «начались последние скорбные годы брата, годы его душевной болезни, с двумя, однако, светлыми промежутками: первый с февраля по май 1903 года, – второй с июня 1904 года по март 1905, после чего, через год, наступает быстрое падение зрения, а затем и окончательная потеря его…».
Диагноз художнику поставила доктор М.И. Цубина во время пребывания Врубеля в клинике Московского университета: «При поступлении в клинику крайне возбуждён, мания величия, считает себя императором, требует только шампанское, склеивает из бумаги платки. Считает, что из платков покажется Борис и Глеб. Эротичен. Беспокоен. Через некоторое время успокаивается, рисует. После полугодичного пребывания в клинике выписывается со значительным улучшением».
К сожалению, ремиссия была недолгой, а смерть сына в 1903 году вызвала тяжелый стресс. Его кладут в клинику профессора В.П. Сербского при Московском университете. Профессор Бехтерев ставит горький диагноз: прогрессивный паралич. И, что самое страшное, паралич бьет по самому важному – по глазам художника. Врубель слепнет, и в этот момент он начинает снова рисовать.
Но сейчас основные его работы посвящены библейским темам: «Шестикрылый Серафим», «Голова Пророка», «Видение Иезекииля». «Шестикрылый серафим» – ангел, приближенный к престолу Бога. Ангел, уничтожающий всякое помрачение:
Перстами легкими, как сон,
Моих зениц коснулся он.
Отверзлись вещие зеницы…
Врубель теряет зрение, но мукой обретает вещие зеницы и духовное просветление. Поэт Брюсов, навещавший Врубеля в больнице, вспоминал, что он мог без отрыва руки от бумаги нарисовать силуэт лошади или чей-то другой, но, отрывая руку, не мог продолжать – не видел. «Вошел неверной тяжёлой походкой, как бы волоча ноги… хилый больной человек, в грязной измятой рубашке, – писал Брюсов. – Но едва рука Врубеля брала уголь или карандаш, она приобретала необыкновенную уверенность и твердость. Линии, проводимые им, были безошибочны. Творческая сила пережила в нем все».
Последние четыре года Врубель доживал в петербургских психиатрических клиниках. Его жена приходила к нему и пела, пела только для него. Михаил Александрович умер 1 (14) апреля 1910 года в возрасте 54 лет.
«Демона сидящего» купил у вдовы известный московский коллекционер Владимир Гиршман, который перед самым бегством за границу в 1918 году успел передать картину в дар Третьяковской галерее.
Видимо, Гиршман понимал, что «демоны» Врубеля должны остаться в России.
