«Обитель» в умах многих и многих россиян как раз укладывается в перспективную «предвыборную» заявку. Роман о жизни Соловецкого лагеря (знаменитого СЛОНа) в конце 20-х годов прошлого века, сопровожденный пояснением автора: «В этом произведении я на самом деле говорю о последних событиях жизни страны», – неминуемо выпадает из литературы в публицистику, плодит комментаторов. Сам факт, что кто-то из молодых и популярных, в наши дни, поверх голов грандов вроде Солженицына и Шаламова, обратился к лагерной теме – уже провокация. Сознательная или нет, неважно, но общество восприняло. Восприняло.
Не будем, повторюсь, о самом романе: благо, обсужден уже полгода назад. Будем о выводах читателей, которые аккуратно отобраны на авторском сайте под заголовком «Блогеры о романе «Обитель»» и теперь – в связи с награждением – плодятся и плодятся, порождая срез общественного мнения. Собственно, они распадаются на три генеральные линии.
Первая – благодарность автору за то, что тот показал картины лагерной жизни. Как оказалось, потребность в этом есть. Далеко не все россияне осилили Шаламова и Солженицына и далеко не все чувствуют, что те как-то связаны с сегодняшним днем, а Прилепин вдруг – хоп – и связал, породив большой читательский восторг. Вот Анна Сухачева пишет: «Я не читала ни Солженицына, ни Шаламова. Смотрела экранизации Шаламова и "Дети Арбата" на эту тему только, не густо. Я не думала, что лагерная жизнь настолько актуальна и в сегодняшнем дне, когда в сумерках покидая электричку, переводила взгляд от электронной книги на идущих с поезда людей к выходу через турникеты, и вспоминая прошедший день на работе. Тягостная смиренность висит над людьми». А вот читатель Сергей Мешковский: «Вообще-то первое впечатление, как во дворе моего детства - зэк откинулся, сидит у сараев на корточках, малышню собрал и про зону травит - как и что. И слушать его страшно, но понятно - про будущего каждого говорит».
Вторая линия читательских выводов покоится на счастливой догадке, что в лагере все было не так-то просто: и правые, и виноватые, и ужас, и красота – все вперемешку. Серебряный век, цветущая сложность, а не «кровавое колесо». Главный герой, считает читатель pozdnyakoff_69, «был в лагере по-настоящему счастлив и люди в той стране бывали красивыми». 3loy3ebr бесхитростно добавляет: «Хотя книга и про лагеря и всякую лагерную жуть — это совсем не то, что например Солженицын. За Россиюшку не стыдно. Здесь даже пытают русского человека не обидно, не из садизма, а как бы с прицелом на перековку и выращивание из него образцового советского гражданина. Такие были романтические времена. Серебряный век, Есенин, только-только умер, даже Ленин ещё недалеко ушел». И наконец, Денис Нейманд прямо радуется: «Ну всё, слава Б-гу, Захар Прилепин написал чудный роман, солж ушёл навсегда».
Последний значимый аккорд блогерского обсуждения – самый философский. К нему присоединяются любители крупных и серьезных обобщений. «Обитель», по их мнению, это вся Россия: насилие у нас якобы искони принято и «согласно с гением нации». «Причем в тексте не раз говорится прямым текстом, что насилие на Соловках - вещь очень старая, еще с давних веков. Вопрос исторического прошлого Соловков вообще занимает в романе немало места. Получается, жестокость и насилие - это что-то вроде вечного проклятия России?», - спрашивает voencomuezd. «Лимонов сравнивал в «Торжестве метафизики» аскезу лагеря с монашеским служением, а на Соловках лагерь и помещён прямо в монастырь; причём у Прилепина, как и у Лимонова, лагерники ухаживают за розами», - утвердительно пишет Василий Авченко.
Эти выводы удивительно характерны. Заговорили о самом больном и позорном – лагерях, и вот, обнажилось. Вышло наружу большое неспокойствие нашей исторической памяти, с одной стороны, и большое желание ее успокоить в некоем синтезе всего со всем – с другой. Кто-то сравнивал историческую память с личной совестью: законы ее мучений приблизительно те же, как и способы от них избавиться. Но поскольку идея исторического раскаяния, зазвучавшая было в Перестройку, у нас не прижилась: «раскаять» хотели партийную номенклатуру, ничем не повредив себе, - теперь ищется другой вариант. Эдакий примиряющий синтез – поверх красных и белых, поверх жертв и палачей, чтобы ни за кого не краснеть и не стыдиться. Но этот синтез очень сложно дается массовому читателю. Как только начинаем сопрягать все со всем, так лагерное насилие тут же путается с монашеским усилием, «перековка» людей – со свободной волей к лучшему, а приказ с личным подвигом. Добро и зло неразличимы; выходит почти, что чем ярче огонь, тем прекраснее, самобытнее ад. Синтез, впрочем, только ищется, его еще нет, и «Обитель» здесь попала в зону общественных ожиданий, оправдывая, по крайней мере, особый статус литературы в России. Печальнее, что церковь, о которой у Прилепина так много сказано и так много в корне нелестного, молчит дольше литературы, не отвергая почти полного сличения себя и «обители».
