О том, чего ждали и не дождались за целый век, о русском Нюрнберге, которого не было, и о набате, звук которого нагонял свет полыхающего пламени пожара целое столетие – об этом заставили голоса поэтов думать современников. Их современников и наших – читателей книги «1917: сборник стихов». Книгу, изданную в конце лета, представили в Москве. На встрече с читателями присутствовали составители, филологи и поэты.
Ольга Александровна Седакова, поэт, переводчик и философ, так отозвалась об издании: «Это захватывающая книга. Взгляд из той красоты, которая кончилась. Ее больше не будет. Этой поздней красоты Блока и всего того, что представляла собой изысканная русская культура, которая сознавала свое родство со своими самыми древними корнями и с европейским движением искусства в то время, – этого больше не будет. Что-то случилось».
Выступление Ольги Седаковой на презентации сборника стихов. Фото: Максим СоболевОднако тогда, когда революция перестала быть мечтой, а стала действительностью, поэзия со всей своей изысканностью оказалась наблюдательницей в эпицентре катастрофы. «Поэзию уважают только у нас – за неё убивают», – так Мандельштам утешал жену. А Седакова продолжает его мысль через столетие:
– Искусство всегда привлекает величие. Тому, что произошло, в величии уж никак не откажешь. Это событие эпохальное, такие события случаются очень редко в тысячелетии. Погибла огромная империя со всеми своими свойствами – и материальными, которые исчезли сразу как сметенные декорации, и внутренними – все исчезло.
Она замечает, что кто-то из поэтов воспевал в революции мечты о свободе, о труде и равенстве, но одновременно звучало и что-то гробовое, «как в рабочих песнях, которые похожи на похоронные марши». Ведь если вдуматься, даже крепостной в сравнении с советским колхозником был свободнее, «по крайней мере в душу крестьянам не лезли». За ликвидацией частной собственности пришла смерть свободному труду, который стал практически невозможен. А мертвый наёмный труд в конце концов показал свое «качество».
Вспомните, даже Бродского на допросе спрашивали, кто его обучал профессии «поэта». Как будто нельзя больше писать стихи без надзора. Такое понятие «качества» парадоксальным образом пытались применить даже к поэзии. Но, видимо, без большого успеха.
– Не было ни одного поэта в то время, который оказался бы на месте, пристроенным, – считает Александр Михайлович Копировский, искусствовед, один из составителей «1917: сборник стихов». – Не обошлась без гонений жизнь даже несчастного «евангелиста революции» Демьяна Бедного. Он как-то сказал, что Сталин берет у него почитать книги и оставляет на полях следы жирных пальцев.
Александр Копировский и Кирилл Мозгов на презентации книги «1917: сборник стихов». Фото: Максим Соболев«Его толстые пальцы, как черви, жирны…» – откуда у Мандельштама эта деталь? Не стоит пояснять, почему после этого Демьян Бедный пропал из передних рядов советских писателей.
«Красный поэт» Маяковский, который писал Блоку: «Лафа футуристам, фрак старья разлазится каждым швом», тоже не обрел под ногами твёрдой почвы. Даже, казалось бы, постамент поэта социалистической революции держал его «в бронзе», а не в свободе. Такого Маяковского боялись и ненавидели. А за продвижение футуризма наркома просвещения Луначарского Ленин однажды предлагал высечь. Откуда столько уважения к слову у вершителей тогдашних судеб?
– Русская культура всегда была литературоцентричной. Она привыкла осмыслять себя через художественное слово, – считает филолог Юлия Валентиновна Балакшина. – Русская литература была пространством, где происходило постижение смыслов прошлого и настоящего.
– Однако такое осмысление революции не рассудочно, – замечает Ольга Седакова, – оно менее всего походит на трактат или анализ – это самый прямой отклик. И вот примеры:
«...На рву у места Лобного у церкви Покрова возносят неподобные нерусские слова», – писал Волошин.
« ...Сознанье страшное обмана всех прежних малых дум и вер» – Блок.
«...В душе и в мире есть пробелы, Как бы от пролитых кислот» – Ходасевич.
«...И голос воли смолк» – Бальмонт.
«...Страшно оттого, что не живется – спится» – Гиппиус.
«...Никто не любит друг друга» – она же.
«...Оглянуться страшно на Бога» – и тоже она.
В этих строках – прикосновение к судьбам людей, обнаженным, как нервы. Куда ведёт этот странный опыт? К осознанию чего-то? К покаянию? Александр Копировский находит, что эти вопросы ждут ответа от того, кто открыл этот необычный сборник.
– Одна из тем сборника, – продолжает Седакова, – это плач по России, которой больше нет. Она погибает на глазах. Само это событие в поэтических рассказах предчувствовалось давно, и оно пропитало собой культуру прошлого века. Блок особенно чувствовал это приближение: «неслыханные перемены, невиданные мятежи...». С самого начала в этом была заметна погибель. Но гибель в каком-то смысле желанная.
Этот смысловой ряд издатель книги и филолог Кирилл Мозгов подытоживает так:
– Само слово сильно девальвировалось в течение 20-го века. Его убили. Но их слово имеет силу. Главное, что они сделали – они таким донесли это слово до нас.
Именно поэтому автор предисловия, поэт и общественный деятель Виталий Шенталинский, отозвался об этом сборнике коротко: «Вот это и есть Нюрнберг!»
Над кем? Над историей? Над большевиками? Или над самими собой?
