Но похороны в пригороде Парижа прошли не по заслугам незаметно. Зато поминки, по воспоминаниям Владимира Набокова, были многочисленными: «Вечер был наряден, многолюден и чуточку “мимо”, – как, впрочем, сам Замятин был “мимо”». Почему Владимир Набоков, чьё «Приглашение на казнь» является во многом перекличкой с замятинским «Мы», выбрал для него это слово – «мимо»?
«Пожалуй, самые серьёзные и интересные романы не написаны мной, но случились в моей жизни», – писал о себе Евгений Иванович Замятин.
Действительно, с виду такой «благообразный джентльмен, такой приличный человек», как писал про него Корней Чуковский, «которому никогда ничего не будет», пережил три ареста, два заключения, ссылку и депортацию: и до, и после революции он всегда оказывался поперёк, его книги считали опасными и запрещали все режимы.
Он ответил тогда Чуковскому, что обижает его больше всего то, «что вы не увидели во мне главного, я и есть главный еретик – человек, стоящий под ударом. А вам я кажусь благополучным замкнутым образцовым англичанином».
«Волосы зачёсаны на пробор, на устах усмешка, в углу усмешки трубка; табак в ней крепкий, пахучий и ровный: Navy Cut. Англичанин из Лескова; колонизатор в белом шлеме; мистер Замятин, джентльмен», – так описывает писателя театральный критик Андрей Левинсон.
«Англичанином» называли его не просто из-за манер и трубки: будучи опытным инженером-кораблестроителем, в 1916 году Замятин был командирован в Англию для строительства российских ледоколов. Этот переход «от лопухов и малинников Лебедяни к грохочущим докам Нью-Кастла» произвёл на Замятина огромное впечатление. И хотя внешне он действительно теперь походил на джентльмена (сдержанный, ироничный, с трубкой), но его «вздыбленный слог», его неистовая проза, его художественная интуиция и дар социального предвидения делали его при любой власти человеком, «стоящим под ударом».
Родился Замятин в семье священника в 1884 году в уездном тамбовском городе Лебедянь. Инженерному делу учился на кораблестроительном факультете Санкт-Петербургского политехнического института, где и увлёкся идеями социализма. Вступил во фракцию большевиков, был арестован за революционную деятельность, вскоре выпущен, но ненадолго. Летом того же года он стал невольным свидетелем восстания на броненосце «Потёмкин», был снова арестован и выслан в Лебедянь. В 1911-м он написал повесть «Уездное» о затхлой российский провинции – и это было первое произведение Замятина, на которое обратили внимание в литературных кругах: в прессе было опубликовано около 300 откликов на него.
Евгений Замятин. Фото: WikipediaВ 1913 году начинающий писатель переехал в Николаев, работал на верфях и, по собственному выражению, «построил там несколько землечерпалок, несколько рассказов и сатирическую повесть “На куличках”». В ней он «в самом отталкивающем виде» описал внутренний быт небольшого военного отряда на Дальнем Востоке. Весь тираж повести был конфискован цензорами за «обличение офицерства», а сам Замятин сослан на Север, в Кемь.
«Гоголь – онемел бы перед такой вереницей харь, – писал Александр Солженицын в очерке об Евгении Замятине из “Литературной коллекции”. – Почти сплошь уроды физические и умственные, такая закрайность, когда автор становится несправедлив не к избранному только материалу, но к самой жизни на Земле». Всё это усугублялось тем, что повесть была написана прямо перед Первой мировой войной, когда тысячам русских офицеров предстояло погибнуть. Сам писатель занял во время войны антивоенную интерналистическую позицию.
Опубликована повесть «На куличках» была лишь в 1917 году, когда Замятин вернулся из Англии, буквально за месяц до революции, с которой связывал огромные надежды.
Инженер-кораблестроитель Евгений Замятин сравнивал родину с ледоколом: «Россия движется вперед странным, трудным путём, не похожим на движение других стран, её путь – неровный, судорожный, она взбирается вверх – и сейчас же проваливается вниз, кругом стоит грохот и треск, она движется, разрушая».
Всю жизнь он оставался убеждённым социалистом, даже в эмиграции не отказался от советского гражданства. Тем не менее открыто критиковал политику большевиков во время Гражданской войны, а в марте 1919 года вместе с Блоком, Ремизовым, Петровым-Водкиным был арестован во время волнений левых эсеров.
А в 1920 году Замятин написал роман «Мы». И он стал очень важной вехой в жизни писателя: после ареста, травли, и «литературной ссылки» в 1931 году Замятин написал Сталину письмо с просьбой разрешить ему выезд за границу. Письмо это впечатляет своей смелостью: «Я ни в какой мере не хочу изображать из себя оскорблённую невинность. Я знаю, что в первые 3–4 года после революции среди прочего, написанного мною, были вещи, которые могли дать повод для нападок… В частности, я никогда не скрывал своего отношения к литературному раболепству, прислуживанию и перекрашиванию: я считал – и продолжаю считать – что это одинаково унижает как писателя, так и революцию… Но я не хочу скрывать, что основной причиной моей просьбы о разрешении мне вместе с женой выехать за границу является безвыходное положение моё как писателя здесь, смертный приговор, вынесенный мне как писателю – здесь».
.jpg)
Обложка первого полного издания романа Е. И. Замятина «Мы». Фото: Издательство имени Чехова / WikipediaПо словам самого Замятина, образ описанного в романе «Мы» тоталитарного государства, построенного на абсолютном разуме, логике, дисциплине, он вынес из «машинизированной» Англии.
Любопытно, что не только западные читатели увидели в этом обществе, отгороженном от мира стеной, где имена заменены буквами и номерами, а любовь выдаётся по талонам, пародию на общество «одинаковых Иванов». Но и сами Советы распознали себя в этом принудительном раю «Единого государства» и сразу запретили роман как «идеологически враждебный» и «клеветнический». На родине он был напечатан лишь в 1988 году.
Александр Солженицын, анализируя «Мы», предположил, что автор и сам не понимал, что написал пророчество: «По всему поведению Замятина в 20-х годах – нет, ещё не понимал, просто художественная интуиция повлекла. Вероятно он думал, что предупреждает от опасных крайностей? Его социальные предвидения выписывать можно многими десятками».
Единое Государство, Государственная газета, Институт Государственных Поэтов и Писателей – всё это даже стилистически предсказано очень точно.
«Наш долг – заставить их быть счастливыми», «дико то, что человеческие головы ещё непрозрачны», «так приятно, успокоительно чувствовать за собой зоркий глаз», «личное сознание – это болезнь», «чувствует себя отдельно только нарывающий палец, а здорового – будто и нет даже», «я снова свободен, то есть заключён в стройные ряды». Будто цитаты из газеты «Правда».
Александр Солженицын, который называл Замятина своим главным учителем, считал, что сам автор «социально-провидческого» романа «Мы» не понимал, «что высмеял идеал всей своей жизни». Как же так получилось?
Дмитрий Быков в своём цикле «Смысл и мысль», посвящённом Замятину, говорит о том, что роман «Мы» не сбылся, как и большинство антиутопий ХХ века, потому что они предупреждали о «царстве ума, о разуме, который отвергает человеческое, гуманное и победит». Мимо оказался главный страх писателя – перед дисциплиной, нормой, триумфом расчёта. По мысли Замятина, главная опасность в том, что человек может победить в себе зверя, уйти в чистое царство рациональности, и это окажется губительно для человечества. Но на самом деле, считает Быков, трагедия в том, что зверь в человеке непобедим: «Утопия разума – это вред, но утопия без разума, которая была построена отчасти в России советской, а уж полностью в России нынешней, – это ничуть не альтернатива». И фашизм, который рождался на глазах Замятина и становился главной чумой ХХ века, исходил вовсе не из разума, несмотря на дисциплину и униформу, – это торжество дикого, иррационального, звериного.
Умерев в знаковом 1937 году, он не увидел самой главной ошибки своей утопии – как мир рухнул в бездну диких людей.
