«Ева ты иль Лилит?», или Как мужчины боялись женщин

В конце марта в издательстве «Новое литературное обозрение» вышла книга историка религии Пера Факснельда «Инфернальный феминизм». Автор – преподаватель Стокгольмского университета. Исследователь предлагает читателю посмотреть на женский вопрос не с точки зрения христианской догмы, а с ракурса романтиков, модернистов и современников. Предложение соблазнительное, хотя не бесспорное, потому что в ходе рассуждений адвокат понадобится не только женщине и её инфернальному «союзнику», но и мужчинам, рассуждавшим о природе женщины много столетий назад, в частности – об образе роковой героини.

Обложка книги Пера Факснельда «Инфернальный феминизм». Фото: Издательство Новое литературное обозрение

Поэт Марбод Реннский родился около 1035 года во Франции. Сегодня о нём стоит вспомнить как об авторе сочинения «Книга десяти глав», где он пишет о женщине: «Хоть и старается быть на вид непорочною девой <...> она вся змеиным наполнена ядом». Поэт в своих суждениях шёл в ногу со временем, оригинальностью не отличался и был не одинок. Предостережение Марбода клирикам, внимательно изучавшим его труд, было вполне ясным: сторонитесь женщин. А на женской репутации тавро греховного создания появилось не в Средневековье, а раньше…

Ева и Лилит

Ева, жена Адама, соблазнила мужа запретным плодом и тем самым обрекла всё человечество на муки, скажет средневековый толкователь Библии. В любом случае у праматери свои отношения с Творцом, и не будь грехопадения, человеческая история сложилась бы иначе. Еве – первой женщине – вменяют в вину её грех, забывая о том, что первую кровь пролил мужчина, о чём подробно рассказано в Ветхом завете, щедром на образ положительных героинь. Однако образы благочестивых Руфи или Сары несколько блёкнут на фоне отрицательных героинь всё той же Библии. Зло удобнее романтизировать.

Демоница Лилит – популярный инфернальный женский персонаж, который не вполне верно связывают с Библией. Средневековый еврейский фольклор говорит о Лилит как о первой жене Адама, которая отказалась ему подчиняться и сбежала от мужа. В Ветхом завете она упомянута всего однажды как некая ночная тварь (Ис. 34:14). Романтики с их тягой к тёмному и неоднозначному по-своему прочитали средневековые легенды и зацепились за образ Лилит как отвергнутой жены праотца. Так уродливая демоница стала роковой красавицей. Лилит, которая, по мысли Пера Факснельда, в мировой культуре превращается в своего рода феминистскую икону.

Картина Джона Кольера «Лилит». Фото: Atkinson Art Gallery and Library

Ещё один типаж роковой женщины мировой культуре подарил Новый Завет, не называя её имени. В Новом Завете имя Саломея носит только одна женщина – ученица Иисуса Христа. По преданию, падчерица царя Ирода Антипы, женившегося на Иродиаде, супруге своего брата, попросила по наущению матери голову Иоанна Крестителя после того, как царь, пленённый танцем девушки, пообещал исполнить её желание. Саломеей эту царевну называет историк Иосиф Флавий. В мировую культуру Саломея вошла как губительница мужчин, неистовая и злобная. Своей инфернальной эротической популярности она обязана, конечно, не Библии, а живописи и литературе. Пьеса Оскара Уайльда как раз воплощает миф о кровожадной танцовщице.

Автор монографии о Саломее Розина Нежинская пишет: «Для Библии и Отцов Церкви женщины делились на три категории: святая, грешница и раскаявшаяся грешница. Образ святой <...> был связан с Девой Марией. Образ грешницы, испытавшей все муки и радость покаяния, – с Марией Магдалиной. Саломею же относили к типу глубоко закоренелой грешницы, не знающей раскаяния, истинной наследницы Евы». По мнению Нежинской, мужчины изображают женщин как роковое зло, поскольку чувствуют, что в реальности от них исходит настоящая опасность.

Героинь, связанных с сатаной, в Библии нет. Почти не разрабатывается и образ колдуньи, да и вообще тема колдовства всплывает редко (до странного редко, ибо оно существовало). И очень редко говорится о женском колдовстве. Вот разве что рассказ про аэндорскую колдунью, к которой приходит Саул.

Картина Тициана «Саломея». Фото: Галерея Дориа-Памфили

Монахи испугались

Притчи Соломона предостерегают мужчин от распутниц, ведь «дом её – путь в преисподнюю», ну и о вавилонской блуднице Апокалипсиса не стоит забывать. Опять же, если читатель именно этот фрагмент Библии хочет взять как руководство к действию и пониманию сути человека, он рискует несколько однобоко расслышать сказанное. Это касается и трудов Отцов Церкви, которые немало рассуждали о природе женщины и браке. Отцы Церкви нередко монахи. И конечно, современник с этими трудами вряд ли знаком, а если и знает что-то из них, то, скорее всего, отдельные цитаты – чаще всего женофобские.

В рассуждениях Отцы Церкви подхватили мысли своих античных предшественников, добавив к их словам пламени и пепла. Аристотель декларировал, что «мужчина по своей природе выше». У него даже есть трактат «О возникновении животных», где подробно приведено биологическое обоснование превосходства мужчины. Раннехристианский философ Тертуллиан назвал женщину «вратами дьявола».

Средневековый человек был стреножен запретами Церкви, зорко следившей за тем, чтобы душу не поразил грех похоти. Фома Аквинский предостерегал: в браке мужчина несёт лишь потери. Он полагал, что мужчина в совокуплении подобен зверю, а повинна в этом женщина, толкающая его к похоти. Святому, конечно, виднее. Да и обобщать – дело опасное. Отцы Церкви женщину как существо порочное и вторичное порой клеймили, но воспевали брак. Были ли Отцы Церкви женофобами? Кто-то был, кто-то нет. Августин, человек с богатым сексуальным опытом в молодости, считал, что секс ради удовольствия не грех, а женская красота ниспосылается Богом. Женоненавистнические и сексофобские сентенции монахов не были официальным учением Церкви. Тезиса «женщина – сосуд греха» в Библии нет. Страх перед женщиной начал стихать в Новое время.

Глеб Ястребов. Фото: sfi.ru

«Не все духовные авторы считали женскую красоту демонической, – уточняет библеист Глеб Ястребов, старший преподаватель СФИ, научный сотрудник Института востоковедения. – Например, богослов Иоанн Лествичник пишет про Песнь Песней: “Некто, воззрев на красоту, весьма прославил за неё Творца и от одного взгляда погрузился в любовь Божию”. Факснельд хочет сказать, что и Библия, и последующая традиция женщин притесняла, а сатанизм их освобождал. Но про Библию эта трактовка неверная, а даже и про Средневековье – крайне односторонняя, с очень тенденциозной подачей фактов».

Грешить и каяться

Патриархальная культура подразумевает зависимость женщины от мужчины, скромность, ну и, конечно, чадородие. Кроткая «женщина-мать» архетипически противостоит «женщине-блуднице», которая нередко обнаруживает в себе инфернальное начало. Нормы светского общества брали своё: ведь в римском праве подчинение женщины было в порядке вещей, да и Ветхий завет патриархален. Потому формалисты-законники боялись женской духовности, а монахи-аскеты – женской сексуальности. Для монахов женщина представляла собой высшую степень испорченности и наиболее наглядное воплощение смерти и греха. Впрочем, читать тексты прошлого глазами настоящего нельзя.

В Средние века образ женщины был глубоко двойственным. Через женщину пришла смерть и через женщину пришла жизнь. Рассказ Книги Бытия о грехопадении интерпретировался как то, что грех вошёл в мир через женщину. То есть в женщине есть нечто избыточно роковое и опасное. И поскольку подавляющее большинство теологов и духовных авторов – монахи, это наслаивалось на опасность, которую они ощущали от женщины лично для себя. Позитивность женщины в Средневековье измеряется в соответствии с тем, насколько она приближается к образу Девы Марии или удаляется от него. Но у Марии – как она виделась античному и средневековому христианству – две роли: мать и дева. Соответственно, в проекции на женщин это даёт две добродетельные опции: мать семейства и монахиня.

Картина У. Х. Ханта «Пробудившийся стыд». Фото: Британская галерея Тейт

«Каждая религия отражает ценности определённой культуры, – размышляет Станислав Панин, кандидат философских наук, религиовед и исследователь эзотеризма. – Религия сакрализует эти ценности. Поскольку общество развивается, его ценности постепенно меняются, а вот религия по своей природе консервативна и не склонна к быстрым изменениям. Следовательно, в любой религии рано или поздно возникает конфликт, когда её ценности перестают отражать ценности общества, в котором она существует. Это становится вызовом для последователей этой религии и открывает несколько возможностей, включая отрицание социальных изменений в пользу буквального следования религиозным нормам (религиозный фундаментализм), радикальное переосмысление существующей религии или прямое противопоставление себя ей, в том числе через то, что Факснельд называет контрмифом, переворачивающим оригинальный миф. В контрмифах, к которым относится инфернальный феминизм, то, что раньше оценивалось положительно, начинает оцениваться отрицательно, и наоборот. Инфернальный феминизм появляется как реакция на то, что социальная роль женщины меняется, а религиозные идеалы остаются теми же, что и тысячу лет назад. Инфернальный феминизм – лишь одна из возможных стратегий ответа на этот вызов».

Станислав Панин. Фото: nlobooks.ru

Дьявол становится героем

Древнееврейское слово «сатан» происходит от корня со значениями «противиться». В высоком Средневековье вырос интерес к демонологии. Блаженный Августин считал, что дьявол был злым ангелом, который продолжал воевать с Богом и после своего падения. Это он соблазнил Еву в Эдеме, а потом постоянно пытался сбить род человеческий с праведного пути. Дьявол лишён добра и света, но, несмотря на его враждебность Богу и человеку, своими поступками он невольно служил интересам обоих.

Слово «сатан» в нескольких местах встречается в Ветхом Завете как существительное с указанным выше значением. А ещё оно появляется как эпитет одного из ангелов Господних – того, что встал на пути у злого Валаама в Книге Чисел. Сатана как существо, специально называемое этим словом, появляется в Книге Иова, где он, как один из сынов Божиих, предлагает испытать набожность Иова. На греческий его перевели словом διάβολος – «клеветник», «противник». Из греческого оно разошлось потом дальше, дав в латыни слово «diabolus».

Заметный разрыв с традиционными учениями о сатане как воплощенном зле произошёл благодаря романтикам конца XVIII века, которых Пер Факснельд называет «литературными сатанистами», вспоминая поэму Джона Мильтона «Потерянный рай», оговариваясь, что автор «наверняка не вкладывал такой смысл в образ дьявола и очень бы удивился, узнав, что его толкуют именно так». Романтики героизировали сатану (создаётся впечатление, что это делает и Факснельд). Из этой новой этической системы библейский текст стал выглядеть по-новому: персонажи, традиционно считавшиеся отрицательными, приобрели обаяние. В «Потерянном рае» дьявол представлен как отчаянный борец за свободу.

Иллюстрация Гюстава Доре к «Потерянному раю». Фото: общестенное достояние

Дерзкая и красивая

Конец XVIII с его разочарованием в идеях века Просвещения вызывал интерес ко всему иррациональному, пугающему. Начиная с XIX века новая система этических ценностей воплотилась не только в мужских персонажах, но и женских, предложив читателю множество инфернальных героинь: прекрасная демоница, влюблённая покойница, вампиресса-лесбиянка… Это были не просто порочные грешницы, искушающие нетвёрдых в добродетели мужчин и губящие добрые души, но литературный антиклерикальный и профеминистический манифест, вызов устоям старого времени. Особенно наглядны в качестве образчиков готические произведения, в которых нередко добродетельная скромная героиня противопоставлена демонической и дерзкой – как, например, роман «Монах» Мэтью Грегори Льюиса, новелла «Кармилла» Шеридана Ле Фаню или знаменитый «Дракула» Брэма Стокера – тексты, написанные в разное время. Кроткой непорочной жертве противостоит беспощадная губительница-мучительница. Причём инфернальная героиня может быть и лесбиянкой, но всегда – хищной охотницей. Поскольку дьявол олицетворял похоть, гедонизм и гордыню, его приспешницы наделены именно этими качествами, тем самым ломая привычные гендерные роли. Раскованная, смелая женщина претендует на место мужчины, искушает и женщин, и мужчин, которые на её фоне выглядят вяло и скучно.

Героиня романа «Монах» Матильда – красавица, соблазняющая монаха Амброзио, – на самом деле бес, воплотившийся в образе девушки, с которой писали изображение Девы Марии. Молодой монах, знаменитый на весь Мадрид своей добродетелью и пылкими речами, на поверку оказывается распутником, ханжой, насильником и убийцей, готовым продать душу Сатане. И весь этот чудовищный клубок пороков обнаруживается в нём после грехопадения с Матильдой, которая, подталкивая нечестивца к гибели, пробуждает дремлющие в нём низменные страсти. Опасной Матильде противостоит наивная Антония – девушка, которую погубит Амброзио.

Иллюстрация Д. Фристона к новелле «Кармилла» Шеридана Ле Фаню. Фото: общественное достояние

Матильда открывается Амброзио в монастырском саду и просит сорвать для неё розу, после чего монаха жалит змея. Библейские параллели очевидны. Матильда искушает любовника тайным знанием и сообщает ему о службе Сатане. Чистая Антония пребывает в мире иных знаний. Она читает Библию, но с купюрами, сделанными её матерью, которая «была убеждена, что для юной девушки нет более неподходящего чтения. Многие места могли лишь пробудить мысли, не приличествующие порядочной женщине».

Русская инфернальница

Слово «инфернальница» произносит Митя Карамазов в романе Достоевского, узнав о выходке Грушеньки. Сам автор «Братьев Карамазовых» этого слова не употреблял, однако оно обкаталось в языке, прижилось и полюбилось. И сегодня представить русскую литературу без мятежных красавиц-губительниц невозможно. Инфернальницы Достоевского, носительницы дьявольской прелести в текстах Толстого, лесковская Катерина Измайлова, демоническая «красногубая гостья» Сологуба и ведьма Маргарита Булгакова – нанизывать имена роковых героинь русской литературы бессмысленно: всех не упомнить.

Лев Толстой говорил о плотском искушении в рассказах «Дьявол» и «Отец Сергий», в романе «Анна Каренина». Позиция классика напоминала учения средневековых догматиков страхом перед женщиной, сексом и дьявольским искушением, с которым бороться сложно, но нужно, пусть и ценою жизни. «В плотском соединении есть что-то страшное и кощунственное. В нём нет кощунственного только тогда, когда оно производит плод. Но всё-таки оно страшно, так же страшно, как труп. Оно тайна», – писал он в дневнике 1870 года. Не случайно пугающая «прелесть» Анны Карениной «демоническая». И после соития Анны с Вронским писатель сравнивает этот акт с убийством и расчленением трупа.

Вивьен Ли в образе Анны Карениной. Фото: British Lion Films

«Какая-то сверхъестественная сила притягивала глаза Кити к лицу Анны. Она была прелестна в своём простом чёрном платье, прелестны были её полные руки с браслетами, прелестна твёрдая шея с ниткой жемчуга, прелестны вьющиеся волосы расстроившейся прически, прелестны грациозные лёгкие движения маленьких ног и рук, прелестно это красивое лицо в своём оживлении; но было что-то ужасное и жестокое в её прелести», – описывает Толстой сцену на балу в романе «Анна Каренина» глазами изумлённой Кити – девушки чистой, что принципиально для выбора ракурса. Слово «прелестно» в церковно-славянском языке означает дьявольское прельщение, а не милое очарование, и в тексте повторяется не случайно. И Кити прозревает: «Да, что-то ужасное, бесовское и прелестное есть в ней». Ну а встреча с дьяволом неминуемо ведёт к гибели физической или нравственной. Классик в этом вопросе был твёрд.

Эстетика декаданса с тягой к эсхатологическим ожиданиям освежила образ роковой женщины в литературе. Поэты Серебряного века попали под её чары, вспомнив образы Евы и Лилит – нежной матери и прекрасной возлюбленной, как в стихотворении Николая Гумилева «Ева или Лилит» (1911): «У Лилит – недоступных созвездий венец, / В её странах алмазные солнца цветут: / А у Евы – и дети, и стадо овец, / В огороде картофель, и в доме уют». Поэтические игры с образами приведут к перестановке смыслов: в стихотворении Гумилева «Царица» (1909) возникает сравнение «светла, как древняя Лилит».

***

Романтики дали женщинам шанс «постоять за себя», а их последователи – декаденты и символисты – эстетическую эстафету подхватили и пронесли на два столетия вперед. И ужас в глазах мужчины перед женщиной, похоже, один из самых живучих. Одно хорошо: неприятные, но сильные эмоции веками дают импульс для творчества.

Иллюстрация Альберта Жозефа Пено «Отъезд на шабаш». Фото: общественное достояние

Образ роковой соблазнительницы, чары которой представляют опасность для мужчины, парализуют его волю и позволяют женщине использовать его в собственных целях, – это один из архетипов мировой культуры и мифологии. Их объединяет умение женщин использовать свою природу как оружие, позволяющее им доминировать над очарованными мужчинами. Роковая женщина – вулкан, и живёт она в мире страстей.

Она не просто сексуально раскованная героиня, порой коварная и хищная, но и бунтарка, которая не готова вписываться в патриархальный уклад и рожать детей. Любовница, не мать. Разрушительница судеб, устоев, претендующая на удовольствие, в том числе сексуальное, о чём патриархальный мир и помыслить не смел. В ней бушуют стихии Эроса и Танатоса, а враг рода человеческого может быть как господином и учителем, так и – простите – отражением смотрящего.