«Бродский создал неслыханную модель поведения, – писал Сергей Довлатов. – Он жил не в пролетарском государстве, а в монастыре собственного духа. Он не боролся с режимом. Он его не замечал. И даже нетвёрдо знал о его существовании». Поэт никогда не изменял себе, поэтому вся его биография – сплошное противоречие. Неполные 8 классов образования и профессура Мичиганского и Колумбийского университетов, тюрьма, ссылка и Нобелевская премия. Он даже не стал диссидентом, хотя был широко известен в советском андеграунде, в том числе благодаря высокой оценке Анны Ахматовой. И всегда считал себя русским, однако умер в 1996 году в Нью-Йорке, а похоронен в Венеции. К юбилею Иосифа Александровича мы собрали цитаты из его интервью, диалогов, эссе и стихов, как нам кажется, отражающие его взгляд на жизнь.
* * *
Я немногое помню из своей жизни, и то, что помню, – не слишком существенно. Значение большинства мыслей, некогда приходивших мне в голову, ограничивается тем временем, когда они возникли.
* * *
Больше всего меня занимает процесс, а не его последствия.
* * *
Я всегда верил, что человека определяет не раса, религия, география или гражданство. Прежде всего человеку нужно спрашивать себя: «Трус ли я? Или я лжец?» Об этом думает каждый человек, способный свести счёты со своей совестью.
Иосиф Бродский, 1995 год. Фото: Сергей Бермениев* * *
Рассказывая, ты как бы удлиняешь реальность того, что с тобой произошло, а этого не следует делать. Нельзя этому сообщать дополнительное измерение.
* * *
Старайтесь не выделяться, старайтесь быть скромными. Жаждать чего-то, что имеет кто-то другой, означает утрату собственной уникальности. Старайтесь носить серое. Мимикрия есть защита индивидуальности, а не отказ от неё. Я посоветовал бы вам также говорить потише, но, боюсь, вы сочтёте, что я зашёл слишком далеко. Однако помните, что рядом с вами всегда кто-то есть: ближний. Никто не просит вас любить его, но старайтесь не слишком его беспокоить и не делать ему больно; старайтесь наступать ему на ноги осторожно.
* * *
Если искусство чему-то и учит (и художника – в первую голову), то именно частности человеческого существования. Будучи наиболее древней – и наиболее буквальной – формой частного предпринимательства, оно вольно или невольно поощряет в человеке именно его ощущение индивидуальности, уникальности, отдельности – превращая его из общественного животного в личность.
* * *
Когда ты молод и занимаешься своим делом, ты меньше всего думаешь о таких вещах, как «сохранение культуры». Но тем не менее это сидит в тебе: то, что ты должен как-то оградить культуру от идиотов, защитить её основы. Поэтому у каждого из нас подспудно были эти сантименты, этот если не пафос, то по крайней мере этос защиты. Мы защищали культуру, но в самом широком смысле слова, не русскую или еврейскую культуру, а просто – цивилизацию от варваров.
* * *
Если человек начинает меняться, в лучшую или худшую сторону, я бы не стал объяснять эти перемены обстоятельствами внешними, это исключительно трение времени о его шкуру.
* * *
Страшный суд – страшным судом, но вообще-то человека, прожившего жизнь в России, следовало бы без разговоров помещать в рай.
* * *
Когда речь идёт о политической системе, отсутствие логики есть признак здоровья.
* * *
Болезнь и смерть – вот, пожалуй, и всё, что есть общего у тирана с его подданными. Уже в этом смысле народу выгодно, чтобы правил старик. И внутренние, и международные периоды затишья прямо пропорциональны числу болезней, грызущих вашего Генерального Секретаря или Пожизненного Президента. Средняя продолжительность хорошей тирании – десять-пятнадцать лет, двадцать самое большее. За этим пределом неизбежно соскальзывание в нечто весьма монструозное. Тогда мы имеем дело с величием, проявляющимся в развязывании войн или террора внутри страны или того и другого вместе.
* * *
Тюрьма – ну что это такое, в конце концов? Недостаток пространства, возмещённый избытком времени. Всего лишь. В тюрьме имеешь дело с крайне одомашненным понятием врага, что делает всю ситуацию приземлённой, обыденной. По существу, мои надзиратели или соседи ничем не отличались от учителей и тех рабочих, которые унижали меня в пору моего заводского ученичества.
Суд над Иосифом Бродским по статье «Об усилении борьбы с лицами, уклоняющимися от общественно полезного труда и ведущими антиобщественный паразитический образ жизни», 1961 год. Фото: Wikimedia Commons / Н.Якимчук* * *
Самое важное – пространство, в котором находишься. Помню, когда мне было года двадцать три, меня насильно засадили в психиатрическую больницу, и само «лечение», все эти уколы и всякие довольно неприятные вещи, лекарства, которые мне давали, и т. д., не производили на меня такого тягостного впечатления, как комната, в которой я находился. Это здание было построено в девятнадцатом веке, и размеры окон были несколько… Отношение величины окон к величине самой комнаты было довольно странным, несколько непропорциональным, то есть окна были, думается, на какую-нибудь восьмую меньше, чем должны были быть по отношению к размерам комнаты. И именно это доводило меня до неистовства, почти до помешательства.
* * *
Ленинград формирует твою жизнь, твоё сознание в той степени, в какой визуальные аспекты жизни могут иметь на нас влияние. Удивительное чувство пропорции, классические фасады дышат покоем. И всё это влияет на тебя, заставляет и тебя стремиться к порядку в жизни, хотя ты и сознаёшь, что обречён. Такое благородное отношение к хаосу, выливающееся либо в стоицизм, либо в снобизм.
* * *
Деревня дала мне нечто, за что я всегда буду благодарен КГБ, поскольку, когда в шесть утра идёшь по полю на работу, и встаёт солнце, и на дворе зима, осень или весна, начинаешь понимать, что в то же самое время половина жителей страны, половина народа делает то же самое. И это даёт прекрасное ощущение связи с народом. За это я был безумно благодарен – скорее судьбе, чем милиции и службе безопасности. Для меня это был огромный опыт, который в каком-то смысле спас меня от судьбы городского парня.
* * *
По мере возможности стараюсь вообще не обращать внимания на историю, по крайней мере на политическую сиюминутность. Всё, что происходит с человеком, как правило, уже происходило с кем-то другим, и у меня есть впечатление, что вообще то, что происходит со мной, – только повторение – можно сказать – истории и по этой причине уже неинтересно.
* * *
У меня никогда не было ненависти к режиму. По крайней мере я не мог его персонифицировать. Меня губила всегда одна вещь – я всегда понимал, что это люди. Для борца это вещь совершенно лишняя, то есть вредная смертельно. Стало быть, я не борец. Может быть – наблюдатель.
* * *
Вот, смотрите, кот. Коту совершенно наплевать, существует ли общество «Память». Или отдел идеологии при ЦК. Так же, впрочем, ему безразличен президент США, его наличие или отсутствие. Чем я хуже этого кота?
* * *
Амбивалентность, мне кажется, – главная характеристика нашего народа. Нет в России палача, который бы не боялся стать однажды жертвой, нет такой жертвы, пусть самой несчастной, которая не призналась бы (хотя бы себе) в моральной способности стать палачом.
* * *
Я всего лишь сожалею о том, что столь развитым понятиям о зле, каковыми обладают русские, заказан вход в иноязычное сознание по причине извилистого синтаксиса.
* * *
Россия – это мой дом, я прожил в нём всю свою жизнь, и всем, что имею за душой, я обязан ей и её народу. И – главное – её языку. Если что- то нас отличает от животного царства, так это язык, а потом поэзия: последняя есть средство эволюции нашего биологического вида, его антропологическая цель. И тот, кто считает её «искусством», совершает преступление против человека как вида, и прежде всего – против себя самого.
Иосиф Бродский в ссылке на поселении в Архангельской области, 1965 год. Фото: Wikimedia Commons* * *
Жизнь конечна, а язык бесконечен, – следовательно, знание своей меры приходит от умения вместить в себя живую мысль, которая может быть сформулирована только живым языком. Когда же объём памяти и дарование мыслить иссякают, заканчивается и жизнь. Не познав несчастий, не достигнешь и предела жизни, потому как невозможно пребывать в постоянном умственном молчании. Этим даром не обладали ни ветхозаветные старцы, ни святые отшельники Древней Церкви. Да и бессмертие, если честно, пугает, вызывает недоверие, что ли…
* * *
Я не мыслю себе своё существование более в одном языке. Английский язык мне колоссально дорог, это язык ясности, на этом языке невозможно ввести в заблуждение… Разница между английским и русским – разница между теннисом и шахматами. В шахматах главное – это комбинации, а в английском мяч немедленно отскакивает вам в физиономию.
* * *
Хороший поэт – всегда орудие своего языка, но не наоборот. Хотя бы потому, что последний старше предыдущего.
* * *
Я не знаю, что в поэзии главное. Наверное, серьёзность сообщаемого. Его неизбежность. Если угодно – глубина. И не думаю, что этому можно научиться или достичь за счёт техники. До этого доживаешь или нет. Как повезёт.
* * *
Поэта долг – пытаться единить края разрыва меж душой и телом. Талант – игла. И только голос – нить. И только смерть всему шитью – пределом.
* * *
Поэзия – это не «лучшие слова в лучшем порядке», это высшая форма существования языка. Чисто технически, конечно, она сводится к размещению слов с наибольшим удельным весом в наиболее эффективной и внешне неизбежной последовательности. В идеале же это именно отрицание языком своей массы и законов тяготения, это устремление языка вверх – или в сторону – к тому началу, в котором было Слово. Во всяком случае, это движение языка в до-(над)-жанровые области, то есть в те сферы, откуда он взялся.
* * *
Конечно, приятнее, когда вам аплодируют, чем когда вас освистывают, но я думаю, что в обоих случаях эта реакция неадекватна, и считаться с ней или, скажем, горевать по поводу её отсутствия бессмысленно.
Бродский в аэропорту «Пулково» в день эмиграции - 4 июня 1972 г. С собой поэт взял пишущую машинку, две бутылки водки для Уистена Хью Одена и сборник стихов Джона Донна. Фото: Михаил Мильчик* * *
Ирония – вещь обманчивая. Ирония не даёт уйти от проблемы или подняться над ней. Она продолжает удерживать нас в тех же рамках. Хоть и отпускаешь шутки по поводу чего-либо отвратительного, всё равно продолжаешь оставаться его пленником. Если видишь проблему, надо с ней бороться. Одной лишь иронией никогда не победишь.
* * *
Я научился ценить ложь именно за это «почти», которое заостряет контуры правды: в самом деле, правда кончается там, где начинается ложь.
* * *
Свобода существует затем, чтобы ходить в библиотеку.
* * *
У свободы есть и печальная сторона – она в некотором смысле тупик: вам не о чем больше просить, не к чему больше стремиться. А следствием этого является вспыхивающая в людях nostalgie de la boue, и я бы не имел ничего против, если бы её поборники, поклонники Маркса, не удовлетворяли таковую за счёт живых людей.
* * *
Чтобы принципы не стали пустыми словами и не повисли в воздухе, к сожалению, надо проливать кровь. В противном случае тебя ждет просто та или иная форма рабства. Если ты уже заговорил о том, что ты хочешь свободы, ты этой свободы достоин и так далее, и так далее, – если ты уже выходишь на тот уровень, что у тебя отнята свобода, что ты не желаешь быть рабом, – то здесь надо, в общем. Новых способов бороться с рабовладельцами, кроме как оружием, не существует.
* * *
Человек двигается только в одну сторону. От места, от той мысли, которая приходит ему в голову, от самого себя. Это моя старая шутка, что на место преступления преступнику ещё имеет смысл вернуться, но на место любви возвращаться бессмысленно. Там ничего не зарыто, кроме собаки. Но дело даже не только в этом. Хотя и в этом, и в другом, и в третьем. Но дело в том, что либо просто с моим личным движением физическим, либо просто с движением времени становишься всё более и более автономным телом, становишься капсулой, запущенной неизвестно куда. И до определённого времени ещё действуют силы тяготения, но когда-то выходишь за некий предел, возникает иная система тяготения – вовне. И там, как на Байконуре, никого нет.
* * *
Когда родители умирают, ты вдруг понимаешь, что это-то и была жизнь. Ведь ты прекрасно знаешь, как нам бывает интересно входить в чужие квартиры, как это всё для нас соблазнительно. Это происходит оттого, что нам интересно входить в чужую жизнь. И то же самое можно сказать о родителях: мы вошли в некотором роде в их квартиру, эта жизнь была создана ими, мы всё в ней знаем наизусть и до поры до времени не осознаём, что мы – тоже их рукоделие. И нам ничего не стоит это перевернуть, сбежать отсюда. Но наша жизнь – это плоды наших трудов, и они, эти плоды, не так убедительны.
* * *
Мамам следовало бы рассказывать детям, что в пятидесяти процентах случаев злой серый волк действительно появляется на пороге и выглядит он совсем как мы.
* * *
Память, я полагаю, есть замена хвоста, навсегда утраченного нами в счастливом процессе эволюции. Она управляет нашими движениями, включая миграцию. Помимо этого есть нечто явно атавистическое в самом процессе вспоминания – потому хотя бы, что процесс этот не бывает линейным. Кроме того, чем больше помнишь, тем ты ближе к смерти.
Почтовая марка "75 лет со дня рождения И.А. Бродского", выпущенная в России 22 мая 2015 года. Художник-дизайнер: Сергей Ульяновский* * *
У меня нет никаких иллюзий на тот счёт, что моя душа может общаться с Всевышним, так сказать, vis-a-vis. Но, между нами, я убежден в том, что Ему – если Он существует – должно нравиться то, что я делаю, иначе какой Ему смысл в моём существовании?
* * *
Бог смотрит вниз. А люди смотрят вверх. Однако интерес у всех различен. Бог органичен. Да. А человек? А человек, должно быть, ограничен. У человека есть свой потолок, держащийся вообще не слишком твёрдо. Но в сердце льстец отыщет уголок, и жизнь уже видна не дальше чёрта.
