Потомок гетмана
Согласно семейной легенде, их род происходил от грозного гетмана Петра Сагайдачного, что прославился своими морскими походами на турок. Дед Паустовского хранил семейные реликвии: медную печать с гербом и пожелтевшую, написанную по латыни гетманскую грамоту – «универсал». Правда, что было написано в этом универсале, писатель не сообщает, хотя прочесть он вполне мог. В 1-й киевской гимназии, где учился Паустовский, латынь преподавали хорошо.
Тёте Дозе, у которой подолгу гостил будущий писатель, Библию заменял «спрятанный в окованном сундуке “Кобзарь” Шевченко». Дед писателя, Максим Егорович, был ветераном Русской армии (служил ещё при Николае I), но вспоминал о своих предках-запорожцах и любил петь чумацкие песни. Чумаки – торговцы солью и рыбой, возившие свой товар из Крыма в Поднепровье. Некогда чумацким делом зарабатывал и сам Максим Егорович. В те времена кобзари и бандуристы, исполнявшие народные думы, были редкостью. Однако во многих городах и местечках, не исключая и самого Киева, встречались музыканты другого рода – лирники. Лирник садился в тени под тополем или каштаном, в его холщовой торбе «были спрятаны хлеб, лук, соль в чистой тряпочке, а на груди висела лира. Она напоминала скрипку, но к ней были приделаны рукоятка и деревянный стержень с колёсиком. Лирник вертел рукоятку, колёсико кружилось, тёрлось о струны, и они жужжали на разные лады, будто вокруг лирника гудели, аккомпанируя ему, добрые ручные шмели».
Паустовский с детства слышал рассказы о славном и кровавом козацком прошлом, о гайдамаках, о битвах с поляками, хотя среди его предков по материнской линии были и поляки. Его бабушка Викентия Ивановна носила траур со времён поражения польского восстания 1863 года и до конца жизни. Однажды она взяла маленького внука с собой на богомолье в знаменитый Ченстоховский монастырь. Предупредила, чтобы там он не смел говорить по-русски… В гимназии он будет даже сбегать с уроков Закона Божьего от православного священника к поляку-ксёндзу, который ему больше нравился.
Константин Паустовский (1892-1968 годы) среди гимназистов, фотокопия. Фото: Столяров / РИА НовостиНо однажды дядя пригласит мальчика погостить к себе в Орловскую губернию. Эта поездка как будто перевернёт всю жизнь будущего писателя.
Русский выбор
«Я впервые увидел Среднюю Россию. Она мне нравилась больше Украины. Она была пустыннее, просторнее и глуше. Мне нравились её леса, заросшие дороги, разговоры крестьян», – вспоминал Паустовский. «С этого лета я навсегда и всем сердцем привязался к Средней России. Я не знаю страны, обладающей такой огромной лирической силой и такой трогательно живописной – со всей своей грустью, спокойствием и простором…»
Русская природа и даже русская идентичность стали его эстетическим выбором. Русские леса оказались ему ближе, чем украинские степи. Богатство украинской земли было ненадёжным, эфемерным. Налетавшие из засушливых степей и далёких пустынь суховеи губили урожай и уничтожали все труды селян. Когда дул горячий степной ветер, казалось, что хата воспламенится, сгорит от нестерпимого жара. В Брянских лесах, а тем более в лесах и болотах Мещёрской стороны не было ничего подобного. Писателю нравились «свежесть природы» средней полосы России, «обилие чистых и прохладных вод, сырые лесные чащи» и даже «моросящие, пасмурные дожди».
Русская природа станет главной темой его творчества, а частые путешествия – образом жизни.
Экологическая ниша
Свои первые рассказы Паустовский напишет и опубликует ещё до начала Первой мировой войны, однако профессиональным писателем станет уже после революции и даже после НЭПа.
В СССР жизнь писателя была легка и приятна, если он слушался руководящих указаний начальства и не отступал от генеральной линии партии. Писатель должен был прославлять труд советского человека, индустриализацию, социалистическое строительство. Фёдор Гладков уже напечатал свой «Цемент», Мариэтта Шагинян – «Гидроцентраль». Валентин Катаев вместо любимого Парижа поехал в строящийся Магнитогорск работать над романом «Время, вперёд!». Константин Паустовский взялся писать о строительстве химкомбината в закаспийских пустынях. Но он никогда не умел работать по заданному плану. Не получалось писать «как надо». И вместо книги о социалистическом строительстве получилась у Паустовского повесть об удивительном природном феномене – заливе Кара-Бугаз в Каспийском море – и об интересном человеке – геологе Шацком. Украсил повесть и в общем-то вставной сюжет об афганке Начар, «освобождённой женщине Востока», что надела европейское платье и отправилась работать на швейную фабрику: «Товарищ дорогой, – сказала мне Бариль, – посмотрите на неё! Какая поразительная красавица! <…> Но надо, чтобы раньше она перестала пугаться мужчин и автомобилей».
Книгу приняло и начальство, и читатели. Константин Георгиевич, прежде зарабатывавший на жизнь в газете, теперь начал жить только на доходы от своего творчества. До конца жизни его книги будут печатать большими тиражами. Удивительно, но он продолжал писать так, как ему нравилось. Иначе просто не получалось. Но ему позволяли. Паустовский нашёл свою экологическую нишу. Он мог не кривить душой, но и не бросать самоубийственный вызов режиму.
Максим Горький выдвинул идею, или, как сказали бы сейчас, разработал проект: пусть писатели создают историю заводов и фабрик. Работают не в одиночку, а бригадами. Паустовский отказался вступать в бригаду, но на призыв откликнулся. Он решил написать о Петровском заводе в Петрозаводске. Надеялся «протащить в эту книгу о Петровском заводе пленившие меня черты севера – белые ночи, тихие воды, леса, черёмуху, певучий новгородский говор, чёрные челны с изогнутыми носами, похожими на лебединые шеи, коромысла, расписанные разноцветными травами».
О заводе Паустовский напишет очерк, а главным итогом поездки станет повесть «Судьба Шарля Лонсевиля» – о пленном офицере наполеоновской армии, что последние годы жизни провёл в Петрозаводске. Паустовский любил писать об интересных людях. Среди его героев Орест Кипренский, Исаак Левитан, Тарас Шевченко, Ганс-Христиан Андерсен, Эдвард Григ. Но самый любимый, главный с юности, вечный, постоянный, но неисчерпаемый и бесконечно разнообразный герой Паустовского – это русская природа, точнее – природа средней полосы России. Не всем она по душе. Н.В. Гоголь вырос на Полтавщине. Природу Великороссии он так и не полюбил. Писателю казалось, будто ненавистные сосны гонятся за его экипажем. Зато для Паустовского русские леса были «величественны, как кафедральные соборы».
«Повесть о жизни»
Наверное, в числе самых читаемых книг Паустовского – его знаменитые мемуары «Повесть о жизни». Он начал их писать сразу после Второй мировой и продолжал дополнять почти до конца своих дней.
Я читал много мемуаров, в том числе и тех, что были написаны в свободных странах. Авторы могли не опасаться цензуры, писать что угодно и как угодно. А получалась у них подчас третьесортная публицистика, которую и читать никто не хочет.
Паустовский начал писать книгу воспоминаний в последние годы жизни Сталина. Наверное, самое несвободное время в отечественной истории XX века. Но книга Паустовского получилась увлекательной, информативной. Великолепная память помогла сохранить множество ценных подробностей. Чего там только нет! Паустовский видел своими глазами покушение на Столыпина и арест террориста Богрова. Он служил в сердюках – гвардии гетмана Скоропадского. Видел своими глазами революцию и гражданскую войну. Жил в Киеве, Москве, Одессе. Побывал в Кобрине, Юзовке (Донецке) и множестве других городов. Память писателя сохранила множество деталей, подробностей жизни. Сейчас читатель узнает из его мемуаров о том, как в разгар петлюровской осады Киева офицеры, вместо службы, катались с барышнями на роликовых коньках. Или о том, как пели птицы на Трубной площади, где был знаменитый на всю Москву птичий рынок. Из книги Паустовского я узнал, что московские кондукторы называли трамвайную линию А на Бульварном кольце серебряной (пассажиры платили там серебром), маршрут Б на Садовом кольце – медной линией (пассажиры платили медью). Паустовский был, наверное, единственным дореволюционным кондуктором (да, был и такой эпизод в его жизни), который оставил воспоминания. И теперь история столичного трамвая не обойдётся без его свидетельства.
Конечно, писатель должен был хвалить революцию и осуждать дореволюционные порядки. Например, порядки в гимназии. Однако внимательный читатель узнавал из мемуаров Паустовского, что гимназистам немецкий язык преподавал настоящий немец, французский язык – француз. И выпускники 1-й киевской гимназии читали в оригинале стихи Леконта де Лиля, Поля Верлена и Теофиля Готье.
Забытый классик
Паустовский пользовался заслуженной славой превосходного стилиста и живого классика русской литературы. Тогда расстановка литературных сил была совсем иной. Михаила Булгакова, гимназического товарища Паустовского, знали лишь как автора «Дней Турбиных». Немногие публикации 1920-х давно позабылись. Только в шестидесятые заново напечатают «Белую гвардию», выйдут «Театральный роман», «Мастер и Маргарита». В это время у Паустовского выходило целое собрание сочинений, причём не первое. Сейчас ситуация обратная. Булгаков – читаемый и любимый классик, а Паустовского подзабыли. Он как будто отошёл в историю литературы. Иногда, впрочем, появляются поводы о нём вспомнить. Оказывается, Константина Георгиевича трижды выдвигали на Нобелевскую премию. Он стал бы её четвертым русским лауреатом: после Бунина, Пастернака и Шолохова.
Привлекла внимание читателей история о Марлен Дитрих, которая опустилась на колени перед Паустовским. Так она выразила своё восхищение его рассказом «Телеграмма». Но не коленопреклонением Марлен Дитрих интересен Паустовский и даже не историями номинаций на Нобелевскую премию. Совсем нет. Сейчас Паустовского назвали бы «атмосферным» писателем. Ему удавались не сюжет, не герои. Его дар был редким. Трудно «передать словами слабый запах травы», – писал Паустовский. Вот это он как раз умел лучше всех: передать слабый запах травы. Рассказать о том, как солнце «просвечивало» «жёлтые добрые глаза» собаки. Как коты в Мещёрском крае собирались вокруг подвешенного высоко на дереве кукана с рыбой, старались достать его лапами, и со стороны казалось, будто коты играют в волейбол.
«Пейзаж – не довесок к прозе и не украшение, – учил Паустовский молодых писателей – В него нужно погрузиться, как если бы вы погрузили лицо в груду мокрых от дождя листьев и почувствовали их роскошную прохладу, их запах, их дыхание».
