«Стол» в спецпроекте «Русские картинки» продолжает вспоминать русские картины, попавшие под санкции в Европе. Французские власти после выставки в Париже «Коллекция Морозовых. Шедевры современного искусства» конфисковали «Автопортрет» Петра Кончаловского, который принадлежит бизнесмену Петру Авену.
Советские люди помнили Петра Петровича Кончаловского как «художника с сиренью» – его натюрморт «Сирень в корзине» был опубликован в школьном учебнике «Родной Речи» для 5 класса, и миллионы советских школьников писали свои сочинения на тему «Как прекрасен этот мир!». «Произведениям присуще радостное, жизнеутверждающее восприятие действительности», – говорилось в учебнике.
Картина П. Кончаловского «Сирень в корзине». Фото: Государственная Третьяковская галереяКазалось, что такие картины может создавать только художник с такой же гладкой, чистой, яркой и светлой жизнью.
Но на деле же все было далеко не так.
Чаще всего картины Кончаловского называли безумной мазней, а самого художника призывали засадить в психиатрическую лечебницу.
Собственно, это для него Александр Бенуа и придумал термин авангард, описывая положение Кончаловского в русском искусстве – он идет впереди всех, в авангарде.
* * *
Кончаловский с самого раннего детства был погружен в среду искусства. Его отец – потомственный дворянин и издатель из города Славянск Харьковской губернии, был близко знаком со знаменитыми художниками – Врубелем, Суриковым, Коровиным, Серовым, Левитаном, Репиным, Васнецовыми. У отца был проект – издать всю русскую литературную классику с иллюстрациями русских живописцев, и он постоянно зазывал к себе в усадьбу художников «погостить», буквально выторговывая у них иллюстрации.
Понятно, что юный Петя, воспитываясь в такой высокохудожественной среде, и сам вскоре обнаружил свое призвание к живописи. Отец постарался дать сыну приличное художественное образование - в Харьковской рисовальной школе. Но затем по настоянию отца Кончаловский пошел учиться на факультет естественных наук в Московский университет. Потому что живопись живописью, но у мужчины должна быть и более основательная профессия.
Тем не менее, стоило Кончаловскому вырваться из-под родительской опеки, как он оставил учебу в университете и полностью погрузился в живопись.
В 1896 году молодой Кончаловский по рекомендации Коровина отправляется в Париж и становится учеником Лоранса и Бенжамена-Констана. Затем, вернувшись в Россию, он решил поступить в Петербургскую Академию художеств. Но и здесь его творческого запала хватило не ненадолго: академическое заведение вызвало в нем чувство глубокого разочарования. Он оставляет Академию и уезжает в Париж, где занимается в частной академии Родольфа Жюльена. По сути, это была мастерская, где за небольшие деньги молодые художники работали на натуре. Раз или два в неделю к ним приезжали мэтры, исправляли их работы и давали советы и рекомендации.
В конце 1911 – начале 1912 года Пётр Кончаловский с семьёй – а он был женат на Ольге, дочери знаменитого живописца Василия Сурикова – совершает замечательное путешествие в Испанию и Италию.
Петр и Ольга Кончаловские. Фото: общественное достояние* * *
Именно в Испании он понимает что и как ему сейчас нужно рисовать, чтобы заявить о себе в русской живописи. Главным его учителем становится французский художник Поль Сезанн, один из основоположников кубизма в живописи. Сам Кончаловский позднее объяснял:
– Я в те годы инстинктивно почуял, что без каких-то новых методов нет спасенья, нельзя найти дорогу к настоящему искусству. Оттого и ухватился за Сезанна, как утопающий за соломинку.
Автопортрет Поля Сезанна. Фото: Foundation E.G. Bührle CollectionПокорил Кончаловского и Анри Матисс – его ровесник, искусство которого вызвало совершенно новые, неожиданные эмоции:
– Мороз продирает по коже, и становится жутко. Матисс не трогает, а рвет на части, как коршун вырывает сердце Прометея.
В Сиене Кончаловский написал несколько знаковых вещей. Прежде всего, это «Бой быков», в котором испанский сюжет неожиданно соединилась с русским народным искусством, которое так хорошо вспминается на чужбине Кончаловский очень любил:
– Помните этих троицких игрушечников, которые всю свою жизнь резали из дерева какого-нибудь игрушечного медведя с мужиком. С какой простотой и силой передавали они самое существо зверя и человека, пуская в дело элементарнейшие средства, все сводя к двум-трем характернейшим деталям. Вот так именно, «по-мужицки», «по-игрушечному» и хотелось мне дать быка во время боя. Хотелось, чтобы он казался не то игрушкой, не то самим «дьяволом», как изображали его в средние века в церковных притворах».
* * *
Надо сказать, что в те годы русское искусство было жестко структурировано – как и сейчас. Причем, не столько по стилям, сколько по художественным тусовкам. Реализм был уделом передвижников. Да и превзойти Репина или Серова, казалось, было уже невозможно. Другим популярным в те годы направлением была «Голубая Роза» – участники этого художественного объединения предпочитали голубые пастельные тона, музыкальность, символизм; на другом же конце спектра располагались декаданты «Золотого руна» – художники, проповедовавшие настроение увядания и упадка, холодные и темные цвета.
Но вернувшемуся в Россию «сезанисту» Кончаловскому и его друзьям по Академии, все эти тусовки казались слишком тесными и ограниченными. Да и доказывать свою лояльность местночтимым духовным гуру ему казалось пустой тратой времени и сил.
Что же оставалось? И тогда он со своим другом Ильей решил создать свою художественную группу – раз уж к другим они присоединиться никак не могли.
В сентябре 1910 года Илья Машков и Петр Кончаловский познакомились с Аристархом Лентуловым – третьим основателем нового направления «авангардистов». Лентулов позже вспоминал:
Автопортрет Аристарха Лентулова. Фото: Русский музей– Я начал разговор об организации общества художников, работающих в противовес царящему в то время настроению «Голубой розы» и «Золотого руна» – совсем в другом направлении… Я говорил о том, что случайное участие таких молодых мастеров, как мы трое, на выставке декадентско-символистического пошиба является нецелесообразным, поскольку уже явно и очевидно нарождается новая сильная группа с новыми идеями и новыми целеустремлениями, которая культивирует методы нового французского течения экспрессионизма, представителями которого были Гоген, Матисс, Ван Гог и которое завершалось абсолютным влиянием великого Сезанна. В этом отношении мы очень быстро поняли друг друга и как-то сразу объединились и слились с этой мыслью, в результате чего мы так же быстро сделались друзьями и сейчас же, кажется, в этот же день мы со свойственной художникам быстротой решения условились познакомиться семьями.
* * *
Выставку начали готовить в тот же месяц. Лентулов привел Давида Бурлюка, а тот подключил к работе Михаила Ларионова, который и придумал название «Бубновый валет».
– Имя это дал я. – вспоминал Ларионов. – Оно – случайное. Могло быть и иным. Под него не подводился крепкий фундамент. Только для выставки того года.
Сами участники объединения объясняли необычное название так: «Бубновая масть – это горячее увлечение, порыв, а валет – молодость».
– Всех нас объединяла тогда потребность пойти в атаку против старой живописи, – вспоминал Кончаловский.
Лентулов нашел и спонсора – родственника своей жены купца Кузьму Григорьевича Лобачева, весьма известного в Москве мецената, которые был членом Московского кружка любителей музыки.
* * *
На первой выставке «Бубнового валета», которая открылась 10 декабря 1910 года, оказались работы абсолютно разных молодых художников, каждый из которых вызвал бурную реакцию критиков. Репортер «Нового времени» писал: «Третьего дня я провел несколько часов в сумасшедшем доме, притом среди буйно помешанных. Короче – я был на выставке картин: «Бубновый валет».
Картина Ильи Машкова «Автопортрет и портрет Петра Кончаловского». Фото: Русский музейЕму вторил критик из московской газеты «Ранее Утро»: «Участники выставки «Бубновый валет» все прекрасное, ради чего стоит и нужно жить, решили повергнуть в прах, затоптать и оплевать слюной злобы и отчаяния перед своим бессилием познать истинную красоту. Как бы в корчах предсмертных мук хватались они за кисть и, не разбирая красок на палитре, судорожно бросали на холст нелепые мазки, превращая лицо и фигуру человека в безобразную мешанину язвенных пятен».
Зато Казимир Малевич назвал выставку «первым бушующим вулканом на поляне векового почивания изобразительного искусства». Еще одним из немногих сторонников «бубновых валетов» оказался поэт Максимилиан Волошин: «На «Бубновом валете», конечно, есть много вещей «pour épater», много наивных подражаний наиновейшим образцам, много неверных теорий, заводящих в живописные тупики, но вместе с тем – много действительной талантливости и «веселого ремесла», а главное – молодости».
Своеобразным манифестом первой выставки «валетов» стала огромная – два на три метра! – картина Машкова «Автопортрет и портрет Петра Кончаловского»: два художника в образке цирковых борцов готовятся дать концерт: спорт и физическое здоровье для него были прочно связаны с энергией живописи.
Тут стоить пояснить, что более всего в передовом искусстве начала ХХ века ценился «сюжет» – оригинальная, не избитая тема, мотив. Поэтому Ларионов писал солдат, Татлин – рыбаков и моряков, Гончарова – святых, похожих на крестьян, а Шагал – евреев. Но Машков пошёл еше дальше, написав не только своеобразную пародию на академические парадные портреты, которые прославили, например, Валентина Серова, наставника Машкова из Училища живописи, ваяния и зодчества, но и своего рода пародию на коллег по цеху. Дескать, не надо никуда ходить за моделями, потому что самое оригинальное необычное в искусстве – это мы сами.
И неслучайно, что именно из-за этой картины накануне открытия вспыхнул конфликт Михаила Ларионова с другими «валетами»: его не устраивало, что огромное полотно перетягивает на себя все внимание публики. Вскоре Ларионов собрал вокруг себя единомышленников: Наталию Гончарову, Владимира Татлина, Казимира Малевича и других – и объявил о подготовке собственной выставки под названием «Ослиный хвост».
* * *
К организации новой выставки «валеты» по инициативе Кончаловского привлекли известных коллекционеров, среди которых были Сергей Щукин и Иван Морозов. В январе 1912 года посетителям представили около 600 полотен, среди них были и работы иностранных художников – например, Анри Матисса. А еще на этой выставке Москва впервые увидела картины кубистов и беспредметные импровизации Василия Кандинского.
Но сами «валеты» сделали упор на автопортреты – Кончаловский для этой выставки подготовил серию автопортретов и семейных портретов.
Семейный портрет П. Кончаловского. Фото: Русский музейКоллеги, критика, публика вновь были в замешательстве: художник представил себя солидным мужчиной, нормально одетым и удручающе обычным. Кстати, похожую реакцию отмечал в свое время и Поль Сезанн, также написавший серию автопортретов в образе самого обычного обывателя. Критики тогда изумлялись: как же так?! – вас же называют дикими варварами, ниспровергателями устоев, а вы одеваетесь как все люди, да так, что по виду вас нельзя отличить от обычных буржуа?
Но Сезанн только молча ухмылялся: разве талант зависит от таких пустяков, как одежда? Но он уже тогда изобрел то, что столетие спустя назовут «инста-эффектом»: главный объект искусства это не просто человек, но сам художник! Сюжет неважен, модели больше не важны, ведь даже самая банальная картинка (а что может быть банальнее, чем автопортрет художника?!) в руках талантливого мастера превращается в шедевр нового искусства.
Кстати, «Автопортрет» с майоликовым блюдом на стене Петра Кончаловского был своеобразным «приветом» Валентину Серову и его «Девочке с персиками», в композиции которой ведущая роль также была отдана тарелке на стене.
Но эту «пасхалку» от Кончаловского оценили немногие критики.
«Под массой уродов, пестрящих стены, только и подписи: портрет, портрет, портрет, – писал знаменитый Владимир Гиляровский в газете «Голос Москвы». – Хорошо, что еще полных фамилий не выставлено, а только инициалы. Смотришь и ужасаешься: рыжий войлок на голове, проваленные щеки, опухший ярко-лиловый нос, кровавое пятно вместо рта и зеленые круги вокруг мертвых глаз… И это портрет одной очень красивой в натуре барышни!»
Газета «Студия»: «Пачкотня их, конечно, ни в каких отношениях с искусством не находится. Кроме нарочитой грубофальшивой наивности, переходящей в жалкое юродство, ничего в изделиях «валетов» нет»
Но разгромные отзывы и скандальные открытые диспуты с публикой, в которых помимо самих художников принимали участие и приглашенные поэты-футуристы, принесли огромный успех выситавке «валетов». За месяц ее посетило 8000 человек и было продано около двадцати картин на 4000 рублей – огромная сумма по тем временам.
* * *
В 1913 году на заседании «Бубнового валета» в квартире Лентулова избрали новое правление общества. Приняли решение устроить сразу две выставки – в Москве и в Петербурге.
Но петербургский дебют взрывного впечатления не произвел. Газета «Петербургский листок» констатировал, что выходки «валетов» в пресыщенной столице империи вряд ли могут рассчитывать на такой же успех, как в провинциальной Москве: «Разные кубисты, футуристы и прочие художественные пачкуны неоднократно выставляли такого рода «картины», стараясь, по-видимому, перещеголять друг друга в безобразии и уродстве… во всяком случае, глаз публики, посещающей художественные выставки, видел такие невозможные сочетания красок, такой художественный бред и такое уродство, что теперь его ничем не удивишь… «Бубновый валет» значительно опоздал со своей выставкой. Ни ахать, ни пожимать плечами, ни возмущаться здесь особенно не приходится».
В феврале 1914 года прошла еще одна выставка «Бубнового валета», в которую вошло и несколько картин Пабло Пикассо.
«Московский листок» писал: «Раньше всего просят не смешивать футуристов с «бубновыми валетами». Разница та же, что между обыкновенными идиотами и идиотами по глубокому убеждению. Вот почему на «Бубновом валете» нет таких художников по убеждению, как Наталия Гончарова и Михаил Ларионов. Но зато есть зауряд Кончаловский, Аристарх Лентулов, Машковы и т.п.».
* * *
С началом Первой мировой войны Петр Кончаловский ушел на фронт, а без него «Бубновый валет» начал рассыпаться. В последний раз художники собрались вместе в 1915 году на «Последней футуристической выставке картин «0,10», после которой одни «валеты» объявили о своем уходе из искусства – в знак протеста против войны, другие же, напротив, просили больше не считать себя декадентами а из патриотических побуждений подали заявления с просьбой принять их в Московское общество любителей художеств.
Еще больше распаду «Бубнового валета» способствовали новые общественные роли, которые в революционные годы взяли на себя художники. Например, Илья Машков в 1918 году стал уполномоченным по реформе (так официально называлась его должность) бывшего Московского училища, после реорганизации получившего название Государственных свободных художественных мастерских. К преподаванию он пригласил почти всех бывших «валетов». Некоторое время там преподавал и Кончаловский, вернувшийся с фронта, но преподавание и административная работа была ему не по нутру. Во 20-е годы он полностью сосредоточился на занятиях живописью, причем, живописью реалистичной. В 1922 году в послевоенной Москве состоялась первая персональная выставка художника, негласно закрепившая за Кончаловским положение самого аполитичного художника Советской России.
Петр Петрович действительно не писал ничего идеологического, ничего на «потребу времени». Только натюрморты с сиренью и портреты знакомых.
Он не рвался на трибуны партийных съездов. Не высовывался на собраниях и не напрашивался в кабинеты высоких покровителей.
Держался подальше от власти, а главное – от всесильных «структур» и тусовочной грызни.
И – редкий случай в практике советского времени – власти признали за Кончаловским право быть «чистым» живописцем.
В свое время ходила даже легенда, что Кончаловский даже отказался писать портрет Сталина на заказ. Вернее, не отказался, а лишь спросил у партийного работника, озвучившего «предложение, от которого нельзя отказаться»:
– Когда же я смогу встретиться с Иосифом Виссарионовичем для первого сеанса?
В ответ партийный чиновник только фыркнул: о личной встрече с вождем и речи быть не может. Пишите портрет по фотографии в партийной печати.
На что Кончаловский искренне развел руками: к сожалению, я обучен писать портреты только с натуры, а по фото, извините, не умею.
Близкие после столь дерзкого ответа ждали репрессий. Но все обошлось. Более того, Петр Петрович вскоре стал одним из первых лауреатом Сталинской премии – за натюрморты с сиренью.
