Прощание с дворянской Россией
Валентин Серов. Портрет Княгини Ольги ОрловойНачало XX века – удивительное время для искусства, это свобода. Художники стали ближе ко всему тому, что их окружает. Столичное дворянство представляли тогда всего лишь 300 семей из 7-8 человек. Рядом оказываются императорский двор, «башня» Иванова, Эрмитаж... Все ходят как будто по одной сцене. И даже в повседневной жизни тесно связаны, они буквально живут вместе. Еще в XIX веке жизнь художников в целом была отстранена от общего хода истории — дворянская культура, в том числе художественная, была во многом кастовая, — здесь же они очень быстро входят в историю и начинают ее создавать.
Портрет княгини Ольги Орловой кисти Валентина Серова — это вершина. И не столько творчества Серова, сколько всего портрета в русском искусстве. Уже XIX век в своем завершении был больше купеческий, чем дворянский, а в XX веке собственно дворянской культуры уже не найти. Чехов с «Вишневым садом» — это доживающие остатки дворянских семей, остатки фамилий громких, однако полностью разоренных – всё это уже уходит. После, до Октябрьской революции, писались и другие портреты — Серовым и еще многими художниками, однако именно эта картина — итог. Портрет Орловой — прощание с дворянской Россией, благодарный поклон дворянству, которое создало блистательную культуру XIX века.
Орлова — последняя аристократка, которая «прожила» весь XIX век и аристократкой осталась. Удивительные вечера, которые она устраивала, бездумная трата капитала мужа на живопись, на увеселения — эта женщина, на которую даже из Зимнего дворца смотрели с мыслью: вот так доживает свое русский дворянский XIX век. Она была взбаломошна и не раз, уходя с бала после хорошего количества шампанского, забывала дорогое колье. Как сошлись Серов и такая заказчица — это загадка. Портрет писался долго, для нее это было мучением. Однако под конец она влюбилась в этот свой образ. Конечно, не с первого раза.
Но равнодушным он не оставил не только саму заказчицу. Об это портрете слагались легенды, нет человека, который бы в то время он нем не высказался. Кого-то картина раздражала. Злые языки говорили, что Орлова вышла в ночном пеньюаре: белый шелк тогда уже не надевали публично, платье из белого шелка — ушедший в прошлое ампир. Портрет окружили карикатуры. А художник ответил: из белого шелка в 70-80-е годы кроили парадные платья для фрейлин, одной из которых всю жизнь мечтала стать Орлова, так никогда и не став. Ответ был услышан: образом Орловой Серов выразил настроение очень многих художников, поэтов и музыкантов того времени: все они прощались с эпохой. Они понимали, что художественное творчество перестало быть уделом разночинцев, серебряный век принес собой равенство всех сословий перед лицом искусства. Но как ни странно, этот портрет заставил многие голоса, в том числе Мережковского, говорить, что художники уже по другому смотрят на аристократию и Романовых. Это очень важно: русское искусство, прощаясь с XIX дворянским веком, особо не обращает внимание на царствующую династию и самого императора, в прошлом веке такое сложно было представить. Кто он, последний император уходящей России для современников? Серов отвечает и на этот вопрос.
«Такой портрет заказал бы уездный полковник другу-художнику»
Валентин Серов. Портрет Николая ВторогоТолько такой человек, как Серов, представитель своего времени, тонко чувствующий это время, и только такой император, как Николай II, могли согласиться, чтобы один писал портрет другого. В эпоху Александра III практически никто из Романовых не заказывал свои парадные портреты. Однако у Николая II был комплекс: он понимал, что после отца — такого медведя, в самом хорошем смысле, — он всего лишь какая-то шавочка.
Из других мемуаров мы знаем, какая хорошая память была у Николая II на имена, даже в полках он помнил каждого по имени. Что это, свойство ума? Возможно, однако было бы ошибкой считать его наследственным. Ведь у отца, Александра III, память была чрезвычайно плохая, за ним постоянно ходили адъютанты со списками и все ему подсказывали (император обязан хотя бы в лейб-гвардии знать всех по имени). А Николай решил, что он будет знать всех сам.
И вот, в этом портрете Николая Серов полностью отдается своему собственному видению человека. Нам привычна вычурность и пафосность, с какой изображалось первое лицо государства в эпоху Александра I: парадные конные портреты, символика и атрибутика власти... В противоположность этому такой портрет, как нарисовал Серов, заказал бы уездный полковник другу-художнику. Однако он очень понравился Александре Федоровне.
Николай - идеальный семьянин и полковник, образцовый вояка, а кроме того, очень чуткий, мягкий человек, он абсолютно неспособен был управлять чем-то большим, чем военный округ.
Этот портрет не заказывается даже, а по обоюдному согласию начинает воплощаться. Тогда Серов с Николаем уже хорошо знали друг друга. Что же создает Серов? Портрет усталого полковника Преображенского полка. Это звание со времен Петра передавалось каждому Романову по наследству. Обреченность — вот что признали многие, кто видел этот портрет в те годы.
Почему обреченность? Еще живет империя, еще продолжаются балы и впереди великий бал 1913 года, еще есть надежда на выздоровление наследника... Но одновременно читается и другое: скоро конец. И это не то ощущение, которое сопутствовало Французской революции, предвещавшей конец всему. Это ощущение конца эпохи, конца Российской империи, России, какой она была. Удивительно, что и сам герой, и его окружение с тем, что выражал этот портрет, согласились, и это приняли.
Трагичность Николая II была видна только близким людям. Империя на то и империя, что ты никогда не увидишь на улице, каков император во дворце. А позиция художника совсем иная — между ним и человеком, которого он рисует, другая связь. Каким бы ни был изображаемый человек скрытным, он волей-неволей открывается, тем более таким талантливым живописцем, как Серов.
Интересен факт, что Серов, рисуя портрет императора, периодически передавал ему просьбы, ходатайствовал. И эти просьбы были удовлетворены.
Взаимосвязь всех со всеми очень сильна, это видно из всех 500 мемуаров людей начала XX века — от хрестоматийного двухтомника Бенуа до мемуаров Мосолова и всего императорского окружения. Читая их, с удивлением обнаруживаешь, что предчувствие конца было у всех. Конца чего они ждали? Конца цивилизации? Нет. Даже в кружке Мережковского говорили, что «третьему Риму», Москве, найдется преемница, «четвертый Рим». Как политически устроена будет Россия после всего — об этом было много разных споров, однако в целом этот вопрос виделся не более чем организационным. Но приближение конца «прекрасной эпохи» ощущали очень многие подданные империи. И в кипящей жизни начала XX века было много знамений «начала конца».
