Правило 1: придумай себе имя
Настоящая фамилия Гоголя – Яновский. Этот дворянский род принадлежал к польским шляхтичам – первые Яновские упоминаются в летописях Польши как слуги короля Яна Собеского, отличившиеся на войне с турками, за что король им и пожаловал богатые имения. Правда, к началу XIX столетия Яновские жили довольно скромно: их имение в местечке Васильевка Миргородского уезда Полтавской губернии насчитывало чуть более тысячи десятин земли и около 400 душ крепостных. Отец писателя, Василий Афанасьевич Яновский, служил секретарем у местного предводителя дворянства графа Трощинского, хозяйство же держалось на матери – Марии Ивановне, которая родила мужу пятерых детей (правда, старший ребенок умер, едва появившись на свет). Именно отец и вспомнил старинную семейную легенду о том, что у рода Яновских были древние казацкие корни. Дескать, лет триста тому назад жил у Днепра атаман Остап по прозвищу Гоголь – то есть, селезень. И вот, Василий Яновский после войны с Наполеоном решил несколько разбавить свою «польскость» – ведь поляки были тогда союзниками французов, и сменил фамилию на Гоголь-Яновского.
Николай пошел еще дальше и стал просто Гоголем. Правда, начинал он свою литературную карьеру под другим псевдонимом: «В. Алов» – именно такое имя стоит на обложке первой книги Гоголя «Ганц Кюхельгартен». Дебют был не очень удачным. Прочитав в прессе разгромные отзывы, Николай собрал все нераспроданные экземпляры «Ганца» и сжег их в печке. И начал литературную карьеру с чистого листа, взяв новый псевдоним Гоголь – кратко, звучно и легко запоминается.
[caption id="attachment_3374" align="aligncenter" width="456"]
Правило 2: вся жизнь – театр
Мама Мария Ивановна мечтала вырастить из Коленьки священника. Каждое воскресенье она водила детей – Николая с младшим братом Иваном и сестрами Анной и Лизой – на литургию в церковь, разучивала с ними псалмы и избранные места из Писания. Но Николая церковная карьера не привлекала нисколько – он с раннего детства был влюблен в театр. Эту любовь привил ему отец, написавший несколько пьес из быта малороссийского дворянства для домашнего театра, который содержал граф Трощинский. Позже, уже будучи студентом Нежинского лицея, Николай и сам стал ведущим актером студенческой театральной студии. В январе 1824 года он пишет отцу: «...Прошу вас покорнейше прислать мне комедии, как то: “Бедность и благородство души”, “Провинциал в столице”, и ежели каких можно прислать других, за что я вам очень буду благодарен и возвращу в целости. Первая пьеса у нас будет представлена “Эдип в Афинах”, трагедия Озерова. Я думаю, дражайший папенька, вы не откажете мне в удовольствии сем и прислать нужные пособия, так если можно прислать и сделать несколько костюмов, сколько можно, даже хоть один, получше ежели бы побольше; также хоть немного денег. Сделайте только милость, не откажите мне в этой просьбе. Когда же я сыграю свою роль, о том я вас извещу».
Вскоре Николай Яновский был признан лучшим актером студии – прежде угрюмый ученик просто заблистал в комических ролях. «Четыре дня кряду был у нас театр, и к чести нашей признали единогласно, что из провинциальных театров ни один не годится против нашего, – с гордостью писал он родителям. – Правда, играли все прекрасно. Декорации были отличные, освещение великолепное, посетителей много, и все приезжие, и все с отличным вкусом».
А вот учился Николай Васильевич не очень. Педагог Иван Кулжинский вспоминал: «Учился Гоголь вяло и относился к разряду воспитанников на худом замечании, был склонен к насмешливости, иногда к остроумным и злым проказам. В науках не преуспевал, хотя и отмечал, будто им вполне довольны... Это был талант, неузнанный школою и, ежели правду сказать, не хотевший, или не умевший признаться школе».
Правило 3: тусить в столице
В июне 1828 года Николай Яновский сдал выпускной экзамен из лицея – на троечку. И тут же переезжает в Санкт-Петербург, где пытается устроиться по линии государственной службы. «В те годы мысль о писательстве мне никогда не всходила на ум, – признавался он в своей «Авторской исповеди». – Я думал просто, что я выслужусь на службе государственной, что я сделаюсь человеком известным …» Однако, первые попытки успеха не имели. «Неудачны были прежде всего посещения влиятельных лиц с рекомендательными письмами, – писал Гоголь матери. – Один из них болел, принял меня радушно, но ничего не сделал. Другой также отказался помочь... Мне предлагают место с 100 рублей жалования в год. Но за цену ли, едва могущую выкупить годовой наем квартиры и стола, мне должно продать свое здоровье и драгоценное время? И на совершенные пустяки, – на что это похоже? В день иметь свободного времени не более как два часа, а прочее все время не отходить от стола и переписывать старые бредни и глупости господ столоначальников и проч...»
Да и сам Петербург не оправдал ожиданий Гоголя. «Скажу еще, что Петербург мне показался вовсе не таким, как я думал. Я его воображал гораздо красивее, великолепнее, и слухи, которые распускали другие о нем, также лживы... Жизнь в столице очень дорогая, приходится жить как в пустыне и даже отказывать себе в лучшем удовольствии – в театре…»
В конце концов он по протекции известного в ту пору журналиста Фаддея Булгарина устраивается на работу – в канцелярию III Отделения его императорского величества. То есть в тогдашний аналог ФСБ. Оттуда он уходит в департамент уделов Министерства внутренних дел – вначале писцом, потом помощником столоначальника. Кто знает, может быть, Гоголь и сделал бы карьеру чиновника, но все изменил Пушкин.
Однажды, блуждая по присутственным местам, он пришел к дому Пушкина. Поэт был дома, но несмотря на полуденное время, крепко спал, как рассказал молодому Гоголю дружелюбный швейцар у входа в особняк. «Работал, наверное?» – с благоговением в голосе спросил Гоголь. «Какое там! – расхохотался швейцар. – До пяти утра в картишки играть изволили!..»
Этот ответ потряс Гоголя на всю жизнь. Действительно, зачем надрываться на службе, если можно вести сытую и разгульную богемную жизнь?! А ведь он приехал в город огромных возможностей, где любой литератор может получать столько, сколько не снилось и городскому голове Миргорода!
И Николай решает заниматься литературой.
Правило 4: стань манипулятором
Нестор Кукольник, школьный товарищ Гоголя, вспоминал, что Николай с самых ранних лет овладел нехитрыми приемами манипулирования людьми. Например, однажды какой-то учитель в лицее решил посадить Николай в дисциплинарный карцер, но тот изобразил эпилептический припадок, упав на пол в страшных судорогах. В итоге вместо карцера Коленьку отправили в больницу, где он пролежал две недели. Впоследствии этот способ разжалобить педагогов стал у Гоголя любимым, и он стал каждую неделю скрываться в больнице от уроков. Позже нытье на свое якобы плохое здоровье настолько прочно вошло в привычку, что потом даже самые близкие люди писателя никогда не могли точно сказать, в какой момент Николай Васильевич действительно болел, а когда притворялся.
Другой любимый прием Гоголя – лесть. Вот несколько фрагментов из его писем к матери: «Целую бесценные ручки Ваши, имею честь быть с сыновьим моим к Вам высокопочитанием, ваш послушный сын... Ежели можно прислать и сделать несколько костюмов, – сколько можно, даже хоть и один, но лучше, если бы побольше; также хоть немного денег».
Не стеснялся он и мелких подарков. Сохранилось его письмо к матери, в котором просит прислать ему какие-нибудь вещи-антики: «Я хочу прислужиться этим одному вельможе, страстному любителю отечественных древностей, от которого зависит улучшение моей участи».
Античные монеты, что крестьяне в изобилии находили на Украине, возможно, предназначались для Петра Плетнева, ректора кафедры русской словесности в Санкт-Петербургском университете. Вскоре Гоголь поступает учителем истории в Патриотический институт с жалованием 400 рублей в год. Там он сводит знакомство с влиятельнейшим Василием Жуковским (много лет спустя выяснится, что Гоголь некоторое время работал у Жуковского «литературным негром» – в частности, он разработал для мэтра, занятого воспитанием наследника престола, синхронистические таблицы для преподавания истории).
Критик Павел Анненков писал: «Он (Гоголь) смело вступал во все круги, заводил себе знакомых и зорко открывал в них те нити, которыми мог привязать к себе. Искусство подчинять себе чужие воли изощрялись вместе с искусством направлять обстоятельства так, что они переставали быть препонами и помехами, а обращались в покровителей».
Правило 5: не стесняйся подражать модным авторам
Первый опыт Гоголя – поэма «Ганц Кюхельгартен» – оказался неудачным. В расстроенных чувствах он неожиданно срывается из Петербурга и отплывает в Германию, в Любек – специально, что бы прикупить последних книжных новинок, недоступных в России. Из поездки он возвращается с новым кумиром – теперь он намерен подражать Эрнсту Гофману и его «народно-романтическому» стилю.
И уже в феврале 1830 года в журнале «Отечественные записки» (издателя журнала, Павла Петровича Свиньина, он тоже подкупил античными монетами) выходит первый гоголевский рассказ «Вечер накануне Ивана Купала» – явное подражание Гофману, но с малоросским колоритом. Следом выходит и «Повесть о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем», которая произвела эффект разорвавшейся бомбы. Как потом вспоминал критик Владимир Стасов, «новое поколение читателей подняло писателя на щитах с первой же минуты его появления»: «Тогдашний восторг от Гоголя – ни с чем несравним. Его повсюду читали точно запоем. Необыкновенность содержания, типов, небывалый, неслыханный по естественности язык, отроду еще неизвестный никому юмор – все это действовало просто опьяняющим образом. Даже любимые гоголевские восклицания: «чорт возьми», «к чорту», «чорт вас знает», и множество других, вдруг сделались в таком ходу, в каком никогда до тех пор не бывали. Вся молодежь пошла говорить гоголевским языком».
На волне успеха в 1831 году Гоголь издает свой первый сборник повестей «Вечера на хуторе близ Диканьки».
«Вечера» изумили меня, – писал Пушкин друзьям. – Вот настоящая веселость, искренняя, непринужденная, без жеманства, без чопорности. А местами какая поэзия, какая чувствительность! Вот это так необыкновенно в нашей литературе, что я доселе не образумился!»
Правда, мало кто догадывается, как на самом деле была создана эта «непринужденная» веселость. Гоголь, воспитанный в традициях русской культуры, как выяснилось, совершенно не знал обычаев и быта крестьян Малороссии. Поэтому, работая над «Вечерами», он забрасывал письмами мать и просил ее рассказать ему все сведения из жизни Полтавщины, которая в его произведениях стала напоминать буколическую волшебную страну. «Я ожидаю от вас описания наряда сельского дьячка, от верхнего платья до самых сапогов, с поименованием, как все это называется... Равным образом и названия платья, носимого нашими крестьянскими девками, до последней ленты…»
Помимо этого он просил прислать ему комедии отца «Овца-собака» и «Роман и Параська», написанные тем самым живым малороссийским языком, что потом зазвучит в произведениях его сына.
Правило 6: имидж – все!
Гоголь в одночасье стал желанным гостем на всех литературных салонах – тем более что по столице (разумеется, с подачи самого Гоголя) пошли самые невероятные слухи о новом и чрезвычайно эпатажном малороссийском гении. Критик Павел Анненков так вспоминал яркую внешность модного писателя: «Он надевал обыкновенно ярко-пестрый галстучек, взбивал высоко свой завитый кок, облекался в какой-то белый, чрезвычайно короткий и распашной сюртучек, с высокой талией и буфами на плечах, что делало его действительно похожим на петушка. Он необычайно дорожил внешним блеском, обилием и разнообразием красок в предметах, пышными, роскошными очертаниями, произведенным эффектом…» И рекламная стратегия Гоголя работала – в то время все завсегдатаи литературных салонов только и говорили, что о новых нарядах «этого Гоголя».
В то же время Гоголь категорически запрещает издателям публиковать какие бы то ни было свои портреты – ведь настоящий «кумир молодежи» должен сохранять инкогнито и не давать обывателю повода обсуждать свою внешность.
Правило 7: позови на помощь дьявола
В 1833 году все столичные круги захлестывает волна мистики. Пушкин записал в своем дневнике: «17 декабря 1833 г. В городе говорят о странном происшествии. В одном из домов, принадлежащих ведомству придворной конюшни, мебели вздумали двигаться и прыгать; дело пошло по начальству. Кн. В. Долгорукий нарядил следствие. Один из чиновников призвал попа, но во время молебна стулья и столы не хотели стоять смирно». Слухи о «танцующих стульях» стали даже предметом разбирательства Жандармского управления, что еще больше подстегнуло интерес публики ко всякого рода чертовщине. Гоголь тут же реагирует на новые запросы публики и выпускает вторую часть «Вечеров» – сборник жутких и мистических новелл, готических сказок в малороссийских декорациях с колдуньями и ожившими утопленницами. Конечно, нынешнему читателю, воспитанному на триллерах и ужастиках, трудно понять восторги публики начала XIX века, но тогда так не писал практически никто.
Следом выходит сборник повестей «Миргород», среди которых – знаменитый «Вий», может быть, самая странная повесть Гоголя. Всего полтора десятка строк посвятил Н. В. Гоголь в своей повести Вию, но странный образ владыки подземного мира – с железным лицом и огромными длинными веками на долгие годы захватил воображение читателей.
[caption id="attachment_3373" align="aligncenter" width="437"]
Правило 8: сумей вовремя остановиться
В мире есть множество писателей, которые всю жизнь используют один удачно найденный прием. Но Гоголь никогда бы не стал Гоголем, если бы он и дальше стал бы эксплуатировать провинциальный малороссийский колорит – вскоре бы эти хуторские шутки приелись, и имя Гоголя навсегда бы стерлось из литературной истории. Да, «малоросская тема» стала удачным приемом для приобретения популярности, но нужно было идти дальше, выходить на российские темы.
В 1835 году выходит «Тарас Бульба» – последнее произведение Гоголя на «малороссийскую» тематику, ставшее хрестоматийным произведением как для изучения истории Малороссии, так и для воспитания русского патриотизма.
В том же году Гоголь оставляет службу в университете и начинает работать над «Женитьбой» и «Ревизором». «Все были в восторге, – вспоминал премьерный показ «Ревизора» на сцене Александрийского театра Владимир Стасов. – Мы наизусть повторяли потом друг другу, подправляя и пополняя один другого, целые сцены, длинные разговоры оттуда. Дома или в гостях нам приходилось нередко вступать в горячие прения с разными пожилыми людьми, негодовавшими на нового идола молодежи и уверявшими, что никакой натуры у Гоголя нет, что это все его собственные выдумки и карикатуры... Схватки выходили жаркие, продолжительные, до пота на лице и на ладонях, до сверкающих глаз и глухо начинающейся ненависти или презрения, и наше фанатическое обожание Гоголя разрасталось все только больше и больше...»
В полном восторге был и сам император Николай I, который весь спектакль громко хохотал и хлопал себя по коленке: «Ну, и пьеска! Всем досталось, а мне больше всех!» После премьеры император подарил Гоголю свой перстень с бриллиантом и повелел выплатить 2500 рублей гонорара – между прочим, по меркам того времени это были довольно внушительные деньги, на которые можно было на два года снять дом в самом центре Петербурга. Казалось бы, весь план Гоголя блестяще претворился в жизнь: ему 27 лет, он самый модный автор в Петербурге, «властитель дум» и «новая звезда», обласканная вниманием критики и власти. Чего еще желать?
Правило 9: уехать из России
Лубочную Малороссию, которые многие принимают за описание реальной Украины, Гоголь придумал в тесной съемной квартирке стылого имперского Петербурга. Теперь перед писателем стояла куда более сложная задача – он взялся написать эпическое полотно о российской провинции. Что ж, большое, как известно, видится на расстоянии, и Гоголь неожиданно уезжает за границу. Из Гамбурга он пишет Жуковскому: «Я буду терпеть и недостаток, и бедность, но ни за что в свете не возвращусь скоро. Долее, долее, как можно долее буду в чужой земле. И хотя мысли мои, мое имя, мои труды будут принадлежать России, но сам я, но бренный состав мой будет удален от нее». Письмо ставит литераторов в тупик, но именно на такую реакцию и рассчитывает Гоголь – он уже создает легенду о себе.
В Германии он приступает к сочинению «Мертвых душ». Поэма пишется вяло, но Гоголь не особо переживает, предпочитая развлекаться в Баден-Бадене. Потом отправляется в Швейцарию, оттуда в Париж. Деньги быстро кончаются, но Гоголь уговаривает Жуковского замолвить за него словечко перед императором. Николай щедр – он выделяет 4 тысячи рублей и обещает прислать еще.
В 1838 году Гоголь уезжает в Рим, где знакомится с художником Александром Ивановым, который на долгие годы станет его единственным другом и собутыльником. Впрочем, временами запои прекращаются, и Гоголь увлеченно работает. «Между городками Дженсано и Альбано я заехал в трактир, с билльярдом в главной комнате, где вечно гремят шары и слышится разговор на разных языках, – писал Гоголь. – В то время я писал первый том “Мертвых душ” и эта тетрадь со мною не расставалась. Не знаю почему, именно в ту минуту, когда я вошел в этот трактир, захотелось мне писать. Я велел дать столик, уселся в угол, достал портфель и под гром катаемых шаров, при невероятном шуме, беготне прислуги, в дыму, в душной атмосфере, забылся удивительным сном и написал целую главу, не сходя с места. Я считаю эти строки одними из самых вдохновенных».
В 1842 году «Похождения Чичикова, или Мертвые души» выходят в свет. В первые же дни весь тираж книги был полностью раскуплен, и типографии пришлось срочно допечатывать новые книги. Следом выходит и четырехтомное собрание сочинений Гоголя, которое также моментально раскупается. Его избирают почетным профессором Московского университета, император Николай вновь назначает ему персональную пенсию в тысячу рублей серебром в год.
Правило 10: живи так, будто бы каждый твой день – последний
Гоголю было 43 года, когда он скончался – причем многие его биографы описывают дело так, будто бы Гоголь умирал дряхлым стариком. В этом есть некоторая доля истины: в Риме Гоголь заболел малярией, и, судя по последствиям, болезнь нанесла поражение мозгу писателя. Начали случаться припадки и обмороки, что характерно для малярийного энцефалита. Энцефалит и сегодня вылечить довольно сложно, даже если у врачей окажутся самые мощные препараты. Но полтора века назад у Николая Васильевича не было и шанса победить болезнь, которая заполнила собой все его последние годы жизни. Страшный недуг словно забавлялся со своей жертвой, и Гоголь временами то впадал в жуткую – до сумасшествия – депрессию, то вдруг чудесным образом воскресал к жизни. «Тело мое дошло до страшных охлаждеваний, – записал в одном письме Гоголь. – Ни днем, ни ночью я ничем не мог согреться. Лицо мое все пожелтело, а руки распухли и почернели и были ничем не согреваемый лед, так что прикосновение их ко мне пугало меня самого».
Отпущенное ему время Николай Васильевич пытался прожить без всякого притворства и обмана – именно так, как ему хотелось.
Во-первых, он обратился к Богу. Ежедневно он стал читать Священное Писание на славянском, латинском, греческом и английском языках. Съездил в паломничество в Иерусалим. Воцерковление Гоголя дало о себе знать и в опубликованной в 1847 году книге «Избранные места из переписки с друзьями», которая встретила настоящий взрыв ярости в кругах тогдашней атеистической либеральной интеллигенции.
Во-вторых, он писал самое великое свое произведение – второй том «Мертвых душ». По замыслу Гоголя, эта книга должна «открыть тайны, которые дотоле не слышала русская душа». Но судьба этой рукописи была печальна – недовольный Гоголь то и дело сжигал тетради с текстом, а потом, когда болезнь ненадолго ослабляла хватку, он снова брался за перо и восстанавливал свой второй том. Так продолжалось несколько раз, и в «Переписке с друзьями» Гоголь писал по этому поводу: «Сожжен второй том “Мертвых душ”, что так было нужно. Не легко было сжечь пятилетний труд, производимый с такими болезненными напряжениями, где всякая строка досталась потрясением, где было много такого, что составляло мои лучшие помышления и занимало мою душу. Но все было сожжено, и притом в ту минуту, когда видя пред собою смерть мне очень хотелось оставить после себя хоть что-нибудь обо мне лучше напоминающее. Благодарю бога, что дал мне силу это сделать. Как только пламя унесло последние листы моей книги, ее содержание вдруг воскресло в очищенном и светлом виде...»
Зимой 1852 года он в очередной раз сжег свои тетради. «Вот, что я сделал! – сказал он наутро Толстому, в доме которого писатель тогда жил. – Хотел было сжечь некоторые вещи, давно на то приготовленные, а сжег всё. Как лукавый силен – вот он к чему меня подвинул! А я было там много дельного уяснил и изложил... Думал разослать друзьям на память по тетрадке: пусть бы делали, что хотели. Теперь все пропало».
Но восстановить написанное Гоголь в этот раз не успел.
