Начало читайте здесь.
Выставку в Новой Третьяковке стоит смотреть с хорошим экскурсоводом или аудиогидом. Идея построения экспозиции с самого начала захватывает даже мало что знающего о балете посетителя. Если в первых залах нас увлекает необычность и даже скандальность постановок, то далее завораживает красота эскизов и символичность костюмов, а к концу мы уже готовы лезть в интернет и читать ещё больше о создателях этого действа, благо интересных лекций, статей и даже подкастов на тему в достатке. Такой приём сродни методу работы с публикой самого антрепренера Дягилева.
«Русские балеты Дягилева» всегда были авангардом мирового искусства – нечто острое, непредсказуемое, демонстративно меняющее формы и провокативное. Здесь рождались и проверялись на прочность передовые идеи в области музыки и танца. Дягилев не ставил перед собой задачу представить в балете русскую культуру, он хотел показать новейшее русское искусство. Тем не менее ещё с «Половецких плясок» зрители очарованы бешеной энергией и мощью глубинного славянского язычества, безграничной варварской стихией. Та же тема продолжена в «Весне священной». Дягилев намеренно экзотизирует Россию, подчёркивая её евразийность и скифскость русской души, делает её форпостом Востока. Образ России с лёгкой руки знаменитого импресарио получился удивительно неевропейским. В моду вошла «дикая Русь». При этом у Дягилева русская душа – не философская проблема, а праздник.
В 1915 году у импресарио появилась задумка показать православную Россию. В течение двух лет хореограф Леонид Мясин и Дягилев искали декорации, музыку и художников, заражая всех своим вдохновением. Балет задумывался как средневековая экстатическая мистерия из 6–7 коротких картин. Мясин и Ларионов работают над хореографией и либретто. Действие спектакля перенесено в храм с традиционным для русских церквей иконостасом. Отдельные картины-эпизоды из жизни Христа в либретто – Благовещение, въезд в Иерусалим, распятие, – по сути, представляли собой сюжеты икон праздничного чина иконостаса. Осмысляя иконы, Мясин придумал ряд угловатых жестов негнущимися руками с плоскими ладонями.
Оформлять постановку приглашена художница Наталья Гончарова. Она также взяла за основу живописный источник – фрески, мозаики, иконы, чтобы создать эскизы костюмов. В попытках передать плоскостность фигур Гончарова приходит к идее трёхмерного костюма-конструкции. Вместо лёгких традиционных для балета тканей она применяет жёсткие конструкции с прорезями, которые ограничивают движения, оставляя возможность лишь менять положения головы, рук и ног, и лишают фигуры танцовщиков привычного объёма. Получилась ожившая икона с её символичностью жестов. Золото, традиционное для православных храмов, обильно украшает многие эскизы. Как бы это смотрелось в свете софитов!
С музыкой Дягилев определиться так и не смог. Предполагали провести балет в тишине, только под ритм шагов танцующих, лишь при закрытом занавесе должны были звучать религиозные хоры. Однако убедившись, что тишина – это смерть, а в воздушном пространстве её не бывает, заказали музыку Стравинскому. В качестве инструментов предполагалось использовать колокола, эолову арфу, гусли, сирены, волчки и прочее.
Однако премьера «Литургии» так и не состоялась – в том числе по причине начавшейся Первой мировой войны. Тем не менее в том или ином виде этот фантастический замысел получил продолжение в творчестве каждого из его участников. И последней постановкой «Русских сезонов» окажется балет «Блудный сын» на библейскую тему.
В 1920-м для оформления новой версии балета «Песни соловья» Дягилеву был нужен только Матисс. Однако художник не любил балет, самого импресарио считал прохвостом, а его антрепризу – попсой. Вместе с Игорем Стравинским Дягилев отправился к Матиссу в гости и уговорил дать согласие. Во время работы над костюмами Анри Матисс был поражён работой труппы и поменял своё мнение о «Русских сезонах».
Характер Сергея Павловича был крайне сложен и противоречив. С одной стороны, Дягилев умел очаровывать, был прирождённым лидером и харизматом, с другой – диктатором и тираном, да ещё и ужасно вспыльчивым и ревнивым. Как предприниматель он был честолюбивым, дерзким и самоуверенным, но при этом чуждым финансовой выгоде. Великий импресарио всё время стремился к новому, безжалостно прощаясь со старым, в том числе и с ближайшими сподвижниками. Его любили и ненавидели, восхищались и презирали, с ним ссорились и мирились.
В возрасте 23 лет сам Сергей Павлович пишет о себе: «Я, во-первых, большой шарлатан, хотя и с блеском, во-вторых, большой шармёр, в-третьих – большой нахал, в-четвёртых, человек с большим количеством логики и малым количеством принципов и, в-пятых, кажется, бездарность; впрочем, если хочешь, я, кажется, нашёл моё настоящее значение – меценатство. Все данные, кроме денег, имеются, но это придёт со временем!».
Давний и близкий друг Дягилева Александра Бенуа вспоминал: «Он был большой чаровник, настоящий шармёр. Если он что-либо желал получить, то было почти невозможно устоять против его натиска, чаще всего необычайно ласкового натиска. И вот удача таких натисков основывалась на его изумительной интуиции, на умении угадывать людей, на ощущении не только их внешних особенностей и слабостей, но и на угадывании их наиболее запрятанных дум, вкусов, желаний и мечтаний. С самым беспечным видом, точно мимоходом, невзначай, он добивался нужных ему сведений, признаний и особенно тщательно спрятанных тайн».
Анри Матисс дал импресарио после совместной работы такую характеристику: «Дягилев – это Людовик XIV. Невозможно понять, что представляет собой этот человек, он способен как очаровать вас, так и довести до бешенства».
Дягилев мог бы стать миллионером, но часто был на грани разорения. «Русские сезоны» приносили хороший доход, но и тратить на них приходилось очень много. В 1926 году, в момент финансового кризиса, Дягилев продал занавес к балету «Треуголка», подписанный Пикассо, чтобы получить средства на новый сезон. Мися Серт и Коко Шанель неоднократно спонсировали дягилевскую антрепризу. Для Сергея Павловича заработок никогда не был главным, он просто любил искусство и хотел его показать. Дягилев был чрезвычайно обязателен и никогда не отказывал в помощи, практически не тратил денег на себя. Он обычно хорошо платил труппе и не экономил на декорациях и костюмах, был готов нанимать дорогостоящих художников.
Серж Лифарь писал в своей книге: «Он тратил миллионы и миллионы на своих артистов и практически ничего на себя. У него было 2 костюма, один серый и один синий, пиджак для приёмов, полный вечерний комплект, летнее пальто и тяжёлое зимнее пальто, изъеденное молью. Вот то, что он называл своим багажом, богатством, заработанным за жизнь, и умер он бедняком».
Хоронили Дягилева на деньги Коко Шанель и Миси Серт.
После смерти Дягилева в 1929 году труппа распалась. Часть реквизита унаследовали «Русские балеты Монте-Карло» (позже «Русский балет полковника де Базиля» и «Оригинальный русский балет»), ещё долгое время гастролировавшие. Звёзды «Русских сезонов» работали в разных странах, но все они внесли огромный вклад в возрождение и развитие балета в мире. Сегодня постановки балетов Сергея Дягилева иногда реконструируют или же переосмысливают заново, но в основном неудачно. Такого успеха, как при импресарио, не добились ни разу.
В 1967 году на аукционе Sotheby’s впервые продаются театральные декорации, эскизы и костюмы. Это реквизит Дягилевских «Русских сезонов». Коллекционирование этих вещей становится трендом, и в 1968–1973 годах аукцион устраивает знаменитую распродажу. Именно после этого сформировались три ключевых музейных собрания с костюмами «Русского балета Сергея Дягилева» – в стокгольмском Музее танца, Национальной галерее Австралии и лондонском Музее Виктории и Альберта.
Первая презентация уникальных артефактов из собрания Третьяковской галереи – своего рода генеральная репетиция будущего зала Дягилева, который откроется после реконструкции здания на Крымском Валу. Ведь дягилевской балет – та особая часть русской культуры, которая не досталась России. Этот проект может стать исполнением так и не осуществившейся мечты импресарио о гастролях «Русского балета» на родине.