Картина Николая Богданова-Бельского «Устный счет. В народной школе С.А. Рачинского» знакома каждому советскому школьнику. Репродукции с изображением деревенских школьников в лаптях, сгрудившихся у доски, публиковали в советских учебниках истории в качестве иллюстрации «тёмного царства» дореволюционной России. Правда, вторую часть названия в учебниках опускали: ученикам совершенно незачем было знать, кто такой этот Рачинский. И лишь немногие школьники обращали внимание на тот пример, над которым бились деревенские мальчишки в домотканых рубахах-косоворотках. И, рассмотрев задачку, тут же хватались за голову: ёлки-палки, да тут без калькулятора-то не справиться! Ничего себе церковно-приходская школа – с математическим уклоном!.. Нет, что-то тут не так с этой картиной.
* * *
Дождливым летом 1871 года не было в светских салонах Петербурга и Москвы более жаркой темы для разговоров, чем падение Парижской коммуны и разрушение цветущей европейской столицы.
Российские репортёры при описании гибнувшего в огне Парижа не жалели чёрных красок.
«Столица Вселенной! Столица демагогического людоедства – вот это так! – писал из Франции репортёр газеты “Голос„. – Чернь разбушевалась на славу, и если не завела ещё поголовного избиения встречных или вторжения в дома, то единственно лишь потому, что сама всё чего-то боится... То там, то сям, смотри кого-нибудь и совсем убили: это теперь самое обыкновенное дело, величаемое „расстрелянием“».
– Это агония всего, во что мы с вами верили, господа! – кричал знаменитый художник Эммануил Дмитриев-Мамонов, только что вернувшийся из гибнущей Франции.
В знаменитом на всю Москву салоне славянофилов крики и споры до хрипоты были редкостью: в доме профессора Сергея Александровича Рачинского собирались настоящие интеллектуалы. Но сегодня Дмитриев-Мамонов, старинный приятель самого Алексея Хомякова, основателя славянофильства, и слышать не хотел ни о каких приличиях.
– Восемнадцатое столетие – век просвещения! – кончается, и что же мы видим на сцене мира?! – вопрошал он, грозно потрясая кулаками. – Где тот возвышающий идеал освобожденного народа?! А вот он: чудовище! Чудовище, жаждущее крови!
– Нет, не верю! – возразил вдруг хозяин дома профессор Рачинский. – Не верю я в агонию народную! Ни французского народа, ни тем паче русского!..
– Не будете же вы отрицать очевидного! Ужель какая страна делала больше других для просвещения, чем Франция? Чтобы затем просвещённый народ опрокинул бы её обратно – в варварство и гибель!
– Не народы гибнут, – парировал Рачинский, – но ложные принципы и те люди – возможно, даже целые поколения, которые соблазнились ими! Но я верю, что просвещение может воскресить самый заблудший народ...
– Как же прикажете его просвещать, если народ ничего, кроме вина и водки, знать не хочет? – раздались выкрики с мест.
– С детей надо начинать, с детей! – воскликнул Дмитриев-Мамонов.
– Великий Бисмарк начал возрождение Германии с устроения народных школ. А у нас?! Ни церковь, ни государство не хотят заниматься просвещением. Только у графа Толстого и хватило смелости открыть школу для крестьянских детей, да и то – хватило ненадолго...
Собравшиеся лишь молчали, и только профессор Рачинский вдруг решительно встал:
– Не только граф Толстой!.. Господа, я принял решение: завтра же я оставляю Москву и возвращаюсь в наше имение, чтобы продолжить дело отца!
В зале повисла мертвая тишина, и только Дмитриев-Мамонов сгрёб худощавого Рачинского в свои медвежьи объятия.
– Вот так новости, Сергей Александрович! Вот это дело! Слово вам даю: если вы откроете свою школу, я буду вести там уроки! Бесплатно!
– Ловлю вас на слове, Эммануил Александрович!
* * *
Школу для крестьянских детей в селе Татево Бельского уезда Смоленской губернии открыл ещё отец профессора Рачинского – майор в отставке Муромского пехотного полка Александр Анатольевич Рачинский.
Впрочем, на истории этого старинного дворянского рода стоит остановиться поподробнее, ведь их родовое гнездо со страшноватым названием – древнерусское «тать» означает «вор» – стало и проклятием, и благословением для трёх поколений Рачинских.
Дед профессора – обер-полицмейстер Санкт-Петербурга Антон Михайлович Рачинский – получил Татево с пятью сотнями крепостных мужиков от самого государя императора Павла Первого как подарок на рождение первенца. При этом самому Александру Антоновичу Рачинскому государь стал крёстным отцом.
После дворцового переворота и убийства Павла Первого Антон Рачинский, как и сотни других павловских вельмож, оказался лишён всех чинов. По указу нового государя Александра Первого он был отправлен в вечную ссылку в своё имение с запрещением показываться в столице.
Опала, впрочем, была недолгой: в годы Отечественной войны 1812 года Антон Михайлович успешно проявил себя как командир народного ополчения. И в знак уважения к военным подвигам Рачинского государь император приказал зачислить его старшего сына Александра офицером в лейб-гвардии Семёновский полк (это был любимый полк императора, в котором служили отпрыски только самых знатных семей России).
Но карьеры блестящего гвардейца не случилось: в 1820 году в Семёновском полку вспыхнул бунт офицеров, протестовавших против смены полкового начальства. И хотя сам Рачинский не был замечен в числе бунтовщиков, он также оказался в числе «неблагонадёжных». И из шумного Петербурга его отправили служить в Муромский пехотный полк в Ломжинскую губернию (ныне это территория Польши).
Затем грянул 1825 год, когда офицеры восстали против неожиданного воцарения государя Николая Первого вместо официального наследника престола цесаревича Константина. После расстрела на Сенатской площади репрессии коснулись и провинциальных офицеров, особенно тех, кто и ранее был замечен в связях с вольнодумцами. Так 27-летний майор Рачинский, вот уже пять лет находившийся под негласным надзором полиции, был вновь отправлен в ссылку в Татево.
И Александр Рачинский зажил жизнью обычного деревенского барина. Остепенился, женился Его избранницей стала Варвара Баратынская – родная сестра поэта Евгения Баратынского, друга Пушкина.
Рачинские воспитали семерых детей: четверых сыновей и двух дочерей (одна девочка умерла во младенчестве). Всем детям Александр Антонович постарался дать хорошее образование, выписывая учителей из столичных университетов. Студенты-вольнодумцы и подсказали Рачинскому открыть школу и для простых крестьянских детей, чтобы барским отпрыскам не так скучно было бы заниматься. Эксперимент блестяще оправдал себя: все дети проявили себя в различных областях и науках.
Так, старший из сыновей, Владимир Александрович Рачинский, окончив Московский университет, пошёл по государственной службе – в частности, он был личным секретарём Виленского генерал-губернатора графа Муравьёва, который в пору подавления мятежа 1863 года прославился как «Муравьёв-Вешатель». Увиденное в Виленском крае так потрясло Рачинского, что он подал прошение об отставке и вернулся в родное Татево, где вскоре стал видным земским деятелем. Несколько раз он избирался предводителем дворянства Белевского уезда, был и почетным мировым судьей, и бессменным гласным уездного земского собрания, и председателем Общества улучшения народного труда.
Александр Александрович Рачинский стал чиновником особых поручений при министре земледелия и государственных имуществ.
Младший брат Константин стал магистром физики, директором Московского сельскохозяйственного института – нынешней Тимирязевской академии.
Ольга Александровна Рачинская, как и братья, получила хорошее домашнее образование, знала русскую литературу, несколько иностранных языков. Её сестра Варвара Александровна и вовсе посвятила жизнь устроению сельских школ и лечебниц в Бельском уезде, часто выполняя обязанности сестёр милосердия.
Но вот Сергей Александрович не испытывал ни тяги к государственной службе, ни желания посвятить жизнь народному образованию. Его стихией была наука. В возрасте 15 лет он поступил на медицинский факультет Московского университета. Затем, не желая становиться практикующим врачом, он перевёлся на естественное отделение физико-математического факультета. После окончания университета он уехал в Германию, чтобы продолжить образование. Он слушал лекции как по естественным, так и по гуманитарным наукам, общался с Вильгельмом Гумбольдтом и Ференцем Листом, который даже положил на музыку одно из стихотворений Сергея Александровича. Также он занялся издательским бизнесом – переводил и издавал в России западные научные труды. Например, именно стараниями Рачинского в России была впервые издана книга «Происхождение видов» Чарльза Дарвина.
Затем было триумфальное возвращение в Москву, блистательная диссертация, место профессора кафедры физиологии растений в Московском университете.
* * *
Именно в Германии Сергей Рачинский и познакомился с отставным поручиком 34-летним графом Львом Толстым, который в те годы только приобрёл статус модного литератора (по другой версии, их знакомство произошло ещё в Москве до отъезда в Германию, но это и не важно).
И, несмотря на всю разность мировоззрений, Рачинский и Толстой быстро сдружились на почве устроения народных школ. Толстой ещё в конце 40-х годов, сразу после окончания Казанского университета, попытался открыть в Ясной Поляне школу для крестьянских детей – правда, тогда не очень успешно.
Вопросами образования граф Толстой интересовался и в своём европейском турне. В одном из писем Толстой писал: «Начал я своё путешествие с деревенских школ в Германии. В Насауском, в Дармштатском, в Саксен Мейнингемском, где особенно славятся школы, и нашёл везде одно и то же с малыми изменениями... Организация школы такова, что результаты учения скрыты от учителя. Сто, двести мальчиков в известный час входят, совершают молитву, садятся по лавкам и все двести начинают делать одно и то же. Мальчик не только не может выразить в школе того, что ему понятно или непонятно, приятно или не приятно то или другое, но он не может выразить словом то, что он знает или не знает...»
Граф Толстой был ярым противником такого «немецкого» подхода.
Он создал свою – «яснополянскую» – школу, выделив под занятия флигель старого барского дома и наняв десяток преподавателей из студентов столичных вузов. Также он начал выпускать собственный журнал «Ясная Поляна», в котором печатал «педагогические» статьи и размышления.
И, разумеется, Толстого очень заинтересовал опыт Рачинских, которые на собственные средства содержали народную школу.
В одном из первых писем к Сергею Рачинскому Толстой писал: «Что бы вы или ваша сестра написали мне в «Ясную Поляну» о жизни и развитии вашей школы. Оттенок школы под женской рукой очень интересен; особенно в вашем семействе...»
Однако педагогический опыт Толстого был недолгим. В 1862 году в Яснополянскую школу прибыл новый учитель – некий студент Соколов из Московского университета, находившийся под надзором полиции (в своих письмах к Рачинскому Толстой жаловался, что учителей приходится слишком часто менять: «студенты не выдерживают больше года, запивают или зафранчиваются»). Так вместе с Соколовым под негласное расследование III Отделения попал и граф Толстой: жандармы стали подозревать Льва Николаевича в «печати и распространении возмутительных воззваний».
Вскоре в Ясной Поляне прошли обыски. И хотя жандармы не нашли ничего предосудительного, гневу Толстого не было предела. Он закрыл и журнал, и свою школу, проработавшую всего три года.
Тем не менее их дружба с Рачинским не прекратилась: долгое время они общались по переписке, обмениваясь мнениями по самым различным вопросам. Причем они не просто дружили, но в конце концов решили и породниться. В 1895 году старший сын графа Сергей Львович Толстой женился на родной племяннице Рачинского – Марии Константиновне Рачинской.
* * *
Но вернёмся в холодное лето 1871 года, когда Сергей Александрович Рачинский решил порвать со своей профессорской карьерой и вернуться в родное Татево.
Впрочем, профессорская карьера Рачинского к тому времени уже была закончена: ещё в 1868 году в университете вспыхнул конфликт, когда новый ректор решил урезать у профессуры часть прежних вольностей. Рачинский вместе с коллегами в знак протеста громко хлопнул дверью, объявив о своём уходе из университета.
С тех пор он вёл жизнь свободного московского интеллектуала, превратив свой дом на Остоженке в блестящий светский салон. Помимо политики, Рачинский был увлечён миром искусства: по просьбе Петра Чайковского Рачинский написал либретто к его операм «Мандрагора» и «Раймонд Луллий», в ответ Чайковский посвятил Сергею Александровичу свой Первый струнный квартет.
Парижские события 1871 года не просто встряхнули российскую интеллигенцию, но стали сигналом к действию: иначе бунт черни захлестнёт и Россию.
Впрочем, для переезда была ещё одна причина, о которой Сергей Александрович предпочитал не говорить даже самым близким людям: рядом с Татевом в семье обычной крестьянки рос пятилетний мальчик Николка Богданов – обычный деревенский пастушок с необычайно умными глазами. Ещё у Николки был талант к рисованию и скульптуре - выходя в поле с коровушками, он любил рисовать или вырезать из дерева фигурки животных. И делал это настолько искусно, что сельчане только удивленно ахали: ну, Николка, быть тебе большим художником.
* * *
В официальной биографии Николая Богданова-Бельского практически нет ни слова о его семье: он был внебрачным ребёнком, которого родила бедная деревенская девушка. На это указывала и его фамилия «Богданов» – дескать, Богом данный. Вторая часть фамилии – по названию родного уезда – добавилась в 1905 году при получении художником звания академика. Впоследствии живописец так вспоминал об этом: «Мою простонародную фамилию как бы облагородил сам государь, вписав её собственноручно в диплом через дефис – «Бельский».
Отчество же ему дали по святкам: 8 декабря 1868 года, в день рождения художника, в церкви праздновали память священномучеников Петра Антиохийского и Петра Галатийского Молчальника.
Родного отца Николке заменил Сергей Александрович Рачинский, у которого не было ни жены, ни детей.
Но, кто знает, может быть, Сергей Александрович и был настоящим отцом Николки?
Известно, что Рачинский из своих средств выделил Николке персональную «стипендию» – 25 рублей в месяц. Это были большие по тем временам деньги, которые Рачинский более не платил никому из своих учеников. И это содержание молодой Николай Богданов получал не только в школе, но и во время учёбы в Академии искусств.
Более того, в 1902 году Рачинский в своём завещании оставил матери юноши в наследство целый хутор Давыдовский. Согласитесь, такие подарки просто так не делают.
И ещё один показательный момент. Дело в том, что у Варвары Александровны Рачинской была приёмная дочь Ольга, которая работала медсестрой в больнице Рачинских. И вот Николай Богданов и Ольга Рачинская полюбили друг друга. Казалось бы, что их благодетели должны были только порадоваться за своих подопечных и с лёгким сердцем благословить этот брак. Но всё вышло совсем иначе. Варвара Александровна пригласила к себе Богданова для разговора тет-а-тет, после которого молодой художник уехал из Татева и прекратил попытки добиться руки и сердца своей возлюбленной. Однако со временем Николай и Ольга не только не позабыли друг друга, но и многие годы продолжали дружить семьями.
Как считают многие биографы Рачинского, Варвара Александровна, всю жизнь положившая на обустройство клиник для простых людей, выступила против этого брака из-за «низкого» происхождения Николая. Однако если предположить, что Николай был внебрачным сыном Рачинского, то всё встает на свои места: конечно, Варвара Александровна, будучи глубоко верующим человеком, не могла одобрить брак между родными, по сути, людьми.
Но главным доказательством является та внутренняя метаморфоза, которая произошла с самим профессором Рачинским.
* * *
Итак, Сергей Рачинский, вернувшись в Татево, всерьёз взялся за воспитание сына, которого он не мог признать официально, а вместе с ним и за всех остальных деревенских детишек. Только сейчас, уже на излёте жизни, его истинное призвание вдруг открылось перед ним – в сияющем свете Преображения, когда уже сам Господь меняет всю жизнь человека.
С этого дня желанием «жить в Боге и для Бога» была проникнута вся жизнь Сергея Александровича, который в долгожданном рождении сына увидел знак милости Божией.
Теперь он и сам был готов нести свет Преображения людям – тем, кто более всего в этом нуждался.
И он решил заняться просвещением русского крестьянства, но делать это не по секулярному немецкому образцу, а по русскому, то есть прийти к постепенному воцерковлению жизни через воцерковление школы.
«Такого образования и воспитания, – пишет Рачинский, – не получал ещё ни один народ мира. Пусть получит его народ русский, который должен сказать своё жизненное слово прочим народам востока и запада, ждущим нового откровения. И, без сомнения, он скажет его, если просвещение русского народа произойдёт в строго-христианском духе».
Как писал сам Сергей Александрович, он решил воспитать поколение воспитателей, то есть священнослужителей, которые будут видеть в сельском приходе не место работы, но своё призвание, будут прививать народу истинно христианские ценности. И отчасти ему удалось это сделать: из стен его школы вышел целый сонм священнослужителей – будущих российских новомучеников и исповедников веры в потерявшей рассудок стране. К примеру, из школы в Татеве вышел протоиерей Александр Васильев, духовник царской семьи, расстрелянный в 1918 году.
* * *
В Татеве Сергей Рачинский создал не просто школу, но первую в России школу-интернат по образу и подобию старейших британских школ-пансионов. Ему было крайне важно вырвать крестьянских детей из привычного быта и окружения, чтобы за короткий срок попытаться хотя бы немного «переформатировать» детские мозги.
Устройство школы Рачинского и внутренний уклад жизни школяров довольно подробно описал известный в те годы писатель Евгений Поселянин в своей книге «Идеалы христианской жизни»: «Школа, устроенная Рачинским, представляла собою большое деревянное одноэтажное здание с широкой террасой. Небольшая двухэтажная пристройка заключала внизу две комнаты самого Рачинского, а верх был им отдан ученикам, занимавшимся иконописанием и живописью.
Стены террасы и столбы, поддерживающие навес, были также украшены вьющимися растениями. Цветы, к которым имел такое пристрастие Рачинский, наполняли и террасу.
В здании помещались столовая, кухня, общежития, классная комната.
Школа блистала чрезвычайной опрятностью и порядком, и всё это поддерживалось учениками под наблюдением самого Рачинского. В школе не было даже сторожа. Дети сами мыли полы, выметали сор и пыль, рубили дрова, носили их в школу, топили печи, таскали воду, ходили за провизией для обеда; только что для стряпни была старушка, являвшаяся единственною прислугою в школе и в школьном общежитии, в котором иногда набиралось до 50 человек народу.
Рачинский не только поддерживал в школе порядок наравне с учениками, но и принял на себя самую чёрную обязанность: он очищал навоз с площади пред школой, которого особенно много бывало после праздников и базарных дней, когда в церковь и село приезжало много крестьянских подвод. Весь этот сор и навоз шёл обыкновенно в школьные цветники и на школьные огороды. Рачинский также сам полол гряды на школьном огороде летом. Так он придал школе без всяких почти затрат красивый и художественный вид.
Он настолько сжился со своей школой и с детьми, настолько отдал им себя, что о производимом им впечатлении один из посетителей школы говорит: он был не только учителем своих учеников; мне кажется, что будет мало его назвать отцом».
При школе действовал первый в России интернат для крестьянских детей. Был установлен твёрдый распорядок дня: подъём в шесть утра, затем утренняя молитва, завтрак – хлеб с молоком, а в постные дни с квасом. Далее до обеда шли занятия, затем хозяйственные работы: кто носил дрова в комнаты, кто воду, кто поливал цветы, кто убирал школу, кто отправлялся на помещичий двор за съестными припасами. После обеда – снова занятия, а вечером проходило либо изучение Закона Божия, либо обучение церковному пению. И гости, побывавшие в Татеве, рассказывали потом, что нигде они более не слышали такого чудного церковного хора.
Сам же Сергей Александрович каждый день преподавал арифметику в старшей группе. Причём для своих занятий Рачинский сам разработал учебник «1001 задача для устного счёта». Как утверждал сам Сергей Александрович, написать свой учебник он решил после того, как зашёл на урок арифметики в заведение сестры. Потрясённый тем, сколь скучна может быть учёба, он провел урок арифметики сам.
Неожиданно выяснилось, что детям доставляют огромное удовольствие цифровые головоломки. И пришлось придумывать им всё новые и новые задачки. Рачинский писал: «Эта бесконечная усиленная возня с цифрами нагнала на меня настоящий арифметический кошмар, загнала меня в теорию чисел, заставила меня неоднократно открывать Америку, то есть неизвестные мне теоремы Ферма и Эйлера».
Кстати, тот пример, который написал на грифельной доске Богданов-Бельский довольно несложный, но только для гимназистов той эпохи, которые привыкли заучивать наизусть квадраты простых чисел.
* * *
Но главное, что сделал Рачинский для своего сына, – это нашёл ему великолепного учителя рисования – самого Эммануила Дмитриева-Мамонова, одного из признанных в те годы портретистов. Именно он и стал ставить руку Николке.
Николай Богданов обучался в школе Рачинского до 1882 года.
Затем по настоянию Сергея Александровича он продолжил образование в иконописной школе при Троице-Сергиевой лавре, а через два года поступил в Московское училище живописи, ваяния и зодчества. Его педагогами стали братья Маковские, Перов, Шишкин и Поленов.
За картину «Будущий инок», написанную в 1889 году, Богданов получил Большую серебряную медаль и звание «классного художника». Эту картину пожелала приобрести сама императрица Мария Фёдоровна.
Также Её Величество, впечатлённая мастерством живописца, заказала Богданову и свой парадный портрет – и эта работа моментально вывела начинающего художника в ранг одного из самых востребованных и модных художников-портретистов обеих столиц. Заказы посыпались как из рога изобилия, среди клиентов оказался и сам государь Николай II: художник изобразил Его Величество в мундире Британского драгунского полка на фоне беломраморной колоннады Александровского дворца.
Вскоре Богданов-Бельский стал членом Товарищества передвижных художественных выставок.
В поисках сюжетов для своих картин он каждое лето возвращался в Татево – именно родная школа стала для него настоящим источником вдохновения. И Богданов создал целую серию «школьных» полотен: «У дверей школы», «Новички», «У больного учителя», «Воскресное чтение в сельской школе», «Письмо», «Сочинение», «Дети на уроке», «Между уроками». И, конечно же, «Устный счёт. В народной школе С.А. Рачинского».
* * *
Между тем вскоре эксперимент профессора ботаники вышел за рамки Бельского уезда. За школой Рачинского с нескрываемым интересом следил его давний друг – обер-прокурор Священного Синода Константин Победоносцев. При его деятельном участии созданная Рачинским концепция народной школы превратилась в государственный проект. В 1882 году при Синоде была создана специальная комиссия, целью которой было открытие по всей стране земских школ по образцу Рачинского.
«Школы сии имеют целью утверждать в народе православное учение веры и нравственности христианской и сообщать первоначальные полезные сведения», – говорилось в определении Синода.
Уже к 1898 году было открыто 25,5 тысячи таких школ, а уже после смерти Рачинского (он скончался 2 мая 1902 года) их количество перевалило за 40 тысяч, что составляло почти половину всех начальных земских школ России.
Даже оппоненты профессора Рачинского были вынуждены признать: он создал самую эффективную модель начальной школы для России конца позапрошлого века. Как учёный-естественник, привыкший опираться в работе на научные наблюдения, Сергей Александрович прекрасно понимал, что даже в условиях интерната из крестьянских детей за несколько школьных лет невозможно воспитать неких идеальных граждан будущей России. Но вот обучить грамоте детей, дать им необходимый багаж знаний, благодаря которому самые одарённые их них смогут продолжить обучение в более продвинутых учебных заведениях, – это была вполне выполнимая задача.
Причём первостепенное внимание Рачинский как учёный-естественник обращал на то, как его школу будут воспринимать в крестьянской среде. И здесь ему очень помогли уроки церковного пения: увидев своих детей поющими в церкви, родители осознавали, что их чада не теряют на уроках времени даром.
* * *
Более того, Рачинский взялся за воспитание самих родителей своих учеников. И начал он с искоренения пьянства, которое он считал первопричиной всех бед и несчастий русского человека.
Рачинский писал: «Русский народ, вошедший в пословицу своим сквернословием, в сущности самый стыдливый народ в мире. Грязь в глазах русского человека есть грязь. Когда в нём проснётся зверь, живущий в каждом человеке, он кидается ей. Но пока он трезв, пока он остается сам собой, он чист в мыслях и словах».
В 1882 году он создает Общество трезвости – в день памяти преподобного Сергия Радонежского, который и стал небесным покровителем новых трезвенников. Именно «игумену земли Русской» и приносили клятвы пьяницы, мечтавшие бросить пить.
Также он обратился к самому государю императору Александру III с просьбой закрыть в Бельском уезде все кабаки. Государь пошёл навстречу Рачинскому, и вскоре число питейных заведений в округе действительно уменьшилось.
Что ж, опьянённая революцией Россия жестоко отомстила своему просветителю.
В 1918 году местные большевики из комитета бедноты разорили родовую усадьбу Рачинских и их семейный склеп: пьяные крестьяне охотились за бриллиантами на орденах Рачинского. Они буквально выбросили на помойку ограбленный прах Сергея Александровича и его близких. Довершили разорение усадьбы немцы, взорвавшие её во время войны.
* * *
Богданов-Бельский не смог принять революцию. В 1921 году он эмигрировал из Советской России в Латвию.
В своём письме к Илье Репину художник делился: «Из того, что я написал за эти годы, ничего не было выставлено в России. С большими трудностями и ухищрениями всё это мне удалось вывезти в Ригу, где я живу с 15 сентября 1921 года».
В Латвии он не только много писал и выставлялся, но и активно сотрудничал с русской эмигрантской прессой.
Тем не менее в 1940 году советская власть не тронула «бытописателя простой народной жизни». Более того, в апреле 1941 года Богданов-Бельский отправил свою картину «Пастушок» на выставку в Москву.
Не тронули художника и захватившие в 1941 году Ригу нацисты, которым также понравились расово правильные белокурые крестьянские дети.
В оккупированной Риге даже проходили выставки работ русского художника, а латышские газеты писали, что работы 75-летнего Богданова-Бельского высоко оценили в Германии. Настолько высоко, что командование рейхскомиссариата «Остланд» решило заказать художнику несколько портретов Гитлера. Нарисовал ли Богданов-Бельский портреты фюрера, что стало с этими полотнами – сегодня об этом периоде жизни художника не сохранилось практически никаких сведений.
Так или иначе, но в 1944 году к Риге вновь приблизилась Красная армия, Богданов-Бельский вместе с женой Антониной Эрхардт вновь был вынужден бежать – на этот раз в Германию.
19 февраля 1945 года художник скончался в берлинской больнице. Он похоронен на Тегельском православном кладбище.
Автопортрет Николая Богданова-Бельского
