В пушкинские времена был в моде иной тип женской красоты, чем в наши дни. Наши красавицы-модели волейбольного (раньше сказали бы – гренадерского) роста вызвали бы тогда усмешку. Смеялся же Гоголь над своей героиней, Василисой Кашпоровной, которая рост «имела почти исполинский» и сама природа, «сделала непростительную ошибку, определив ей носить темно-коричневый <…> капот с мелкими оборками и красную кашемировую шаль <…> ей более всего шли бы драгунские усы и длинные ботфорты». Совсем иной была Александра Россет. Маленькая, хрупкая, с изящными руками, маленькими ножками. Маленькая ножка – это непременная черта красавицы тех лет. Красота Россет как раз идеально соответствовала тогдашней моде: «У неё были очаровательные черные, со стальным оттенком, волосы, необыкновенно тонкие. <…> У неё было сложение статуи: ноги, затылок, форма головы, руки, профиль, непринужденные движения, походка – все было классическое». На портрете Александры Россет работы Ореста Кипренского мы видим молодую даму, которая украсила бы и полотно художника эпохи итальянского Возрождения.
Императрица была покровительницей Александры. Писательница Евдокия Растопчина – близкой подругой. Но особенным успехом Россет пользовалась у мужчин, у самых блистательных мужчин того времени. Среди ее поклонников Александр Сергеевич Пушкин, Василий Андреевич Жуковский, Алексей Степанович Хомяков. Но из этого не следует, будто она изменяла мужу. Скорее, наслаждалась их вниманием. «Она была смесь противоречий, – вспоминал князь Петр Вяземский, – но эти противоречия были как музыкальные разнозвучия, которые под рукой художника сливаются в какое-то странное, но увлекательное созвучие».
Без вас — хочу сказать вам много,
При вас — я слушать вас хочу:
Но молча вы глядите строго,
И я, в смущении, молчу!
Что делать? — речью безыскусной
Ваш ум занять мне не дано…
Всё это было бы смешно,
Когда бы не было так грустно.
Это писал Михаил Юрьевич Лермонтов, один из величайших русских гениев. Человек храбрый и даже дерзкий, он будто робеет перед светской львицей. Александра Осиповна была не только красива, но необыкновенно начитана и умна. Быть может, лучшую характеристику ей дал все тот же князь Вяземский: «…она могла прослыть у некоторых академиком в чепце. Сведения ее были разнообразные, чтения поучительные и серьезные, впрочем, не в ущерб романам и газетам. Даже богословские вопросы, богословские прения были для нее заманчивы».
При этом она менее всего походила на холодную светскую даму или на ученого сухаря. Напротив, живая, непосредственная, веселая. Жуковский посвятил ей шуточное стихотворение, сравнивая двадцатидвухлетнюю фрейлину с дьяволёнком:
…Мне сон привиделся чудный!
Мне показалось, будто сам дьявол (чтоб черт его по́брал)
В лапы меня ухватил, да и в рот, да и начал, как репу,
Грызть и жевать — изжевал, да и плюнул. Что же случилось?
Только что выплюнул дьявол меня — беда миновалась,
Стал по-прежнему я Василий Андреич Жуковский,
Вместо дьявола был предо мной дьяволенок небесный…
Схожие ассоциации будут у Ивана Аксакова: «Это не женщина, а просто чёрт, бес». Впрочем, молодой Аксаков был человеком другого поколения и другого круга. Нравы двора в Санкт-Петербурге 1830-х (расцвет блеска и славы Россет) и воззрения московских славянофилов 1840-50-х заметно различались, а потому Аксаков никак не мог «наладить себя на её тон». Однажды в Калуге Смирнова (в то время губернаторша) заметила: «Они (офицеры. – С.Б.), чай, все, как Кувшинников, насчёт клубнички!» Сказала это «с хохотом и наслаждением», да ещё повторила несколько раз. Не все поняли. Тогда Александра Осиповна развернула «Мёртвые души» и прочитала вслух, очевидно, вот эти слова Ноздрева: «Вот, говорит, брат, попользоваться бы насчёт клубнички!» – и повалилась со смеху на диван от слов «насчёт клубнички». (Колосова Н. Россети черноокая. М., 2003. С. 198).
Вместе с Гоголем
Однажды Анна Ахматова сказала Лидии Чуковской о Гоголе: «А знаете, я догадалась, почему он со Смирнихой дружил: оба они без памяти любили Украину». В этих словах заметна женская ревность. Анна Андреевна ревновала Пушкина к Наталье Гончаровой, Гоголя – к Александре Смирновой-Россет.
Они познакомились в 1831 году в Царском Селе. Вскоре Гоголь вернулся в Петербург и оттуда направил в Царское Село три экземпляра только что вышедших «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Один – Жуковскому, другой – Пушкину, «третий, с сентиментальной подписью, для Розетти».
Книга ей очень понравилась: «...мы читали с восторгом “Вечера на хуторе близ Диканьки”, и они меня так живо перенесли в великолепную Малороссию. Оставивши еще в детстве этот край, я с необыкновенным чувством прислушивалась ко всему тому, что его напоминало, а “Вечера на хуторе” так ею и дышат».
Первоначальный интерес был именно интересом к соотечественнику. Они с Гоголем подолгу говорили о Малороссии: «...о высоком камыше и бурьяне, о белых журавлях на красных лапках, которые по вечерам прилетают на кровлю знакомых хат (Александра Осиповна путала журавлей с аистами. — С.Б.), о галушках и варениках, о сереньком дымке, который легко струится и выходит из труб каждой хаты...».
Отношения Гоголя с женщинами – тема особая, деликатная. Однажды, в молодости, он был влюблён. Это случилось ещё в его первый приезд в Петербург. Имя женщины так и не открыто историками литературы. Гоголь всю жизнь избегал брака, боялся женитьбы. Это был как будто навязчивый страх, отразившийся и на творчестве. Однажды, впрочем, он посватался к молодой аристократке, графине Виельгорской. Ему отказали, конечно. На этом странном фоне отношения Гоголя со Смирновой-Россет особенно интересны. Они были друзья и даже больше, чем друзья. Нет, не любовники, конечно. Но будто духовные брат и сестра. Они говорили и писали друг дуру и о возвышенном, и о приземленном. Вкусы их совпадали необыкновенно. «Любящий без памяти вашу душу», – писал ей Гоголь.
Под влиянием Гоголя, Александра Осиповна стала очень религиозна. Отказалась от легкомысленных нарядов и ходила в черном, хотя траура не было. Гоголь читал ей Марка Аврелия и свои выписки из отцов Церкви. Он сопровождал ее в Москве, в Риме, в Ницце. В то же время они оба любили грубоватые, не всегда пристойные шутки. Как писал издатель Краевский, устные рассказы Гоголя «отличались не столько эротической чувствительностью, сколько комизмом во вкусе Рабле. Это было малороссийское сало, посыпанное крупною аристофановскою солью».
Отношения Гоголя и Смирново-Россет были, конечно, целомудренными. Впрочем, Николай Васильевич был не прочь произвести на Александру Осиповну некоторое впечатление. Однажды в Риме, отправляясь на встречу с ней, он надел свой лучший наряд, который обычно носил на Пасху: серую шляпу, светло-голубой жилет и панталоны цвета малины со сливками. Вера Аксакова так рассказывала брату Ивану об отношениях Гоголя и Смирновой-Россет: «Гоголь при ней совершенно счастлив, она его очень любит, у них есть свой особый мир, так сказать, в котором у них совершенно одинаковые взгляды, понятия, впечатления, язык». О редкой супружеской паре можно сказать такое.
Пережившая свое время
Александра Осиповна прожила семьдесят три года. По нашим временам, совсем немного, но для XIX века это возраст более чем почтенный. Тогда пятьдесят лет считались возрастом старческим, особенно для женщины. Архаичная медицина и не слишком здоровый образ жизни рано сводили людей в могилу. К тому же и время текло как будто быстрее, чем в наши дни. XIX век удивляет необыкновенным динамизмом. «Шестидесятники рассматривали людей 40-х годов как обитателей другого мира», – замечала литературовед Лидия Гинзбург. Так, Хомяков, Грановский, Константин Аксаков и братья Киреевские – все умерли на рубеже шестидесятых. Доживший до восьмидесятых Иван Аксаков воспринимался как патриарх, а ведь ему в год смерти было только шестьдесят два. На князя Петра Вяземского смотрели как на диковинного мамонта, который почему-то пережил ледниковый период. Алексей Константинович Толстой было моложе Александры Осиповны (родился в 1817-м), а умер на несколько лет раньше неё. Но он в своих последних стихах не стесняется почти стариковского брюзжания, пусть это было остроумное и талантливое брюзжание.
Все острижены вкруг, в сюртуках и в очках,
Собралися красавицы кучей.
Про какие-то женские споря права,
Совершают они, засуча рукава,
Пресловутое общее дело:
Потрошат чье-то мёртвое тело.
А каково было черноокой Россети в мире шестидесятых-семидесятых? Среди бородатых нигилистов, преуспевающих разночинцев и стриженных феминисток?
Представьте себе Лермонтова в эпоху Желябова и Кибальчича? Высший свет продолжал существовать, но и он заметно переменился. Поэтому Смирнова-Россет все больше времени проводила за границей, хотя Европа тоже менялась. Вторую империю во Франции сменила Третья республика, барон Осман перестроил Париж. Но все же Европа ей нравилась больше России. Умрёт она в 1882 году в Париже. Легенда тридцатых и, быть может, сороковых годов XIX века, она дожила до правления императора Александра III, который родился в 1845-м, когда к Смирновой-Россет приезжал Гоголь и читал ей главы из второго тома «Мертвых душ».
В альбоме, который подарил Александре Осиповне Пушкин, сохранилось посвященное ей стихотворение. Стихи написаны Пушкиным от её лица.
В тревоге пестрой и бесплодной
Большого света и двора
Я сохранила взгляд холодный,
Простое сердце, ум свободный
И правды пламень благородный
И как дитя была добра;
Смеялась над толпою вздорной,
Судила здраво и светло,
И шутки злости самой чёрной
Писала прямо набело.
