Редакция сайта Stol.com представляет меня как филолога-классика. Это верно, но с оговорками. Я таков по образованию, но мои научные интересы описываются классической филологией лишь отчасти. Это кандидатская диссертация и несколько статей. Докторская диссертация и гораздо большее количество статей написаны на стыке классической филологии и русистики и посвящены влиянию римской литературы на Россию. Другой значимый научный интерес – история школы, сначала русской, а теперь и французской (ну и вдобавок русская литература XVIII века).
Но классическое образование оказывает влияние на все мои работы. «Историю русской школы Императорской эпохи» я писал как человек, более-менее знакомый с русским гимназическим курсом. Потому я мог самостоятельно отнестись ко всем тогдашним спорам о школьных программах, не имея необходимости доверять журналистам, а большинство историков школы лишено такой возможности. Мою работу финансировал частный фонд; если представить себе (понятно, что такое не вмещается в человеческом воображении, но попробуем), что современное русское правительство заинтересовалось бы историей дореволюционной школы и захотело бы инициировать написание чего-либо в этом духе, оно создало бы научно-исследовательский институт, где одни бюрократия и бухгалтерия обошлись бы дороже, чем весь мой труд, но ни один сотрудник не мог бы мысленно влезть в шкуру гимназиста, и потому у них получилось бы хуже, чем у меня.
Но закончу отступление о своём доме. Особенности взаимоотношения гуманитариев и технарей в России я рассматривал здесь. И часто технари очень злятся на гуманитариев: ходют тут всякие фрики, занимаются никому не нужными мелочами, пока другие пашут, проектируют ракеты, куют ядерный щит родины… И с пирамидой Маслоу у них не всё в порядке: хотят за свою никому не нужную ерунду не только хлебоу, но и икроу.
Ну, относительно икроу – кому как повезёт. Сегодня – так уж совпало – на моём мониторе-верстаке лежала книжка Пиерио Валериано под характерным заглавием «О том, как бывают несчастны гуманитарии» (перевод заглавия несколько модернизированный, но адекватный). Книжка старая, и написана она в то время, когда к гуманитариям относились лучше и уж во всяком случае не ставили под сомнение их право на существование и полезность.
Пиерио Валериано. Фото: общественное достояниеИ опять немного о себе. Последняя моя крупная опубликованная работа – перевод переписки Вольтера и Екатерины II. Я по старому филологическому обычаю снабдил его комментарием – таким, чтоб самому не было стыдно. Главным достижением своего комментаторского искусства я считаю установление публикации Фальконе, которую императрица послала патриарху. И это, действительно, мелочь. Игра в бисер. Если бы мне не удалось ответить на свой вопрос, небо не рухнуло бы в Дунай и Москва не сгорела бы.
1. Почему филологи так незаметны и почему их так презирают
Первое. На долю филологов никогда не выпадает, за очень редкими исключениями в виде расшифровки той или иной древней письменности, результатов, сопоставимых по своему общественному резонансу с математическими теоремами или законами физики. Если брать лучшее чисто филологическое достижение России в период империи – издание собрания сочинений Державина, подготовленное акад. Я.К. Гротом, – то оно гораздо меньше известно широкой публике, чем достижения Лобачевского, Менделеева и Павлова. То, чем занимаются филологи, – выяснение точного текста того или иного литературного произведения или исследование оттенков значения того или иного употреблённого в нём слова, в самом грандиозном случае – составление комментариев и словарей, – представляется мелочной возней на фоне раскрытия тайн мироустройства и создания новых видов оружия (или, если угодно, новых лекарств от прежде неисцелимых болезней).
Второе. Теперь обратимся к школе. Там есть такие предметы, как математика, физика, химия, биология. Разумеется, есть разница между, скажем, математикой и биологией как школьными предметами и ими же как науками. Отметив этот факт, не будем на нём останавливаться и делать из него выводы; но филология не присутствует в школе даже и в виде названия. Правда, есть т. н. «филологические дисциплины»; но что они собой представляют? Иностранные языки – инструмент универсальный, нужный математику так же, как и филологу; а что касается русской литературы… О, сам характер этого предмета – причина или по крайней мере одна из причин презрения, давно уже питаемого «технарями» к гуманитариям; «филология», используемая в школе, сколь проста, столь же и демагогична, и всё это позволяет с математических и физических вершин смотреть сверху вниз на такого рода интеллектуальный труд. Скажем больше: в современной филологии есть много лёгких областей, которые такое презрение вполне оправдывают. И очень часто современный гуманитарий – косноязычный и невежественный, а в знании иностранных языков иногда отстающий от своих сверстников-натуралистов, – с чисто интеллектуальной точки зрения представляет собой «душераздирающее зрелище». Большая беда современного образования – и, кажется, не только нашего, поскольку при желании раздать как можно больше дипломов страшнее написать в них «инженер» или «врач», нежели «специалист по Петрарке» или – ещё проще – если Петрарку заменить какой-нибудь низовой субкультурой. В медицинском или инженерном образовании некий экзистенц-минимум сложности всегда присутствует. Гуманитарное образование школьной модели (с «образами революционеров в творчестве Островского» и с «угнетёнными массами/женщинами/аборигенами») может быть беспрепятственно дано любому множеству людей.
2. К чему приводит лёгкая филология
Последствия такой бездумной раздачи дипломов скажутся не сразу и не будут столь очевидными, как в случае с купившим диплом хирургом или мостостроителем. Однако нельзя сказать, что они менее впечатляющи, поскольку есть в этом мире и чисто гуманитарные вопросы. Гуманитарные науки – это о человеке, о его понимании, а это понимание немыслимо без понимания текстов, то есть без настоящей филологии. В том числе и в самых прикладных областях. Есть военные возможности, есть культурная и психологическая готовность их применения. И если первое – вопрос к специалистам по естественным наукам, то второе – к гуманитариям.
Фото: АГН «Москва»Примером ошибочного гуманитарного мышления может служить отношение советских властей к оружию. Военные потребности СССР обусловили более бережное отношение к математикам и физикам, нежели к представителям других дисциплин (и тем отчасти исказили в их пользу пропорции научного развития, если мы будем исходить из гипотезы определённой универсальности способностей и не станем полагать, будто человек, способный решить математическую задачу, в химии совершенно беспомощен). Разработка новых видов оружия, повторим, – вопрос к естествоиспытателям. Но оценка опасностей – это уже вопрос гуманитарный, и если на него дан неправильный ответ, то своё оружие, производимое в большем, чем возможно и нужно, количестве и таким образом истощающее ресурсы страны, подрывает его безопасность не в меньшей степени, нежели оружие противника. К числу гуманитарных вопросов относится и тот, что опаснее – армия противника или собственный комбайн, оставляющий на месте пятую часть урожая? История СССР с его чрезвычайно низким уровнем развития гуманитарных наук дала на него более точный ответ, нежели смогло дать советское руководство, направившее лучшие умы проектировать ракеты и самолёты и оставившее в пренебрежении жалкое сельское хозяйство. Часто слышится гордость: наша армия могла противостоять всему миру! Но противостояние всему миру – признак не сильной армии, а слабой дипломатии, и это тоже гуманитарная проблема. Что-то в этой области не так, если у вас так много врагов и так мало друзей. И сейчас мы можем наблюдать, как РФ платит за высокомерное презрение своего руководства к серьёзному гуманитарному знанию: она нигде не смогла правильно спрогнозировать реакцию людей на свои действия, она проигрывает войну за человеческие души и сердца везде, где не может заставить оппонента замолчать. Да и кто поручится за победу на территории молчания? И если уж рассуждать о суверенитете, то вряд ли можно говорить о плодотворности суверенитета воли, не обладая интеллектуальным суверенитетом, который без адекватной (а значит, сложной) гуманитарной мысли непредставим.
3. О месте трудной филологии
Однако как относится то, что сказано о гуманитарном знании вообще, именно к филологии? Нам осталось рассмотреть ещё два пункта. Первый – каково место филологии в общем контексте гуманитарного знания и второй – каково место классической филологии в общефилологическом контексте. Оба они могут быть рассмотрены на двух уровнях – в рамках общества в целом и образовательного пути каждого человека по отдельности. Филологию – науку, которая занимается текстами, – можно рассматривать как общую вспомогательную дисциплину для прочих гуманитарных наук, поскольку они не могут обойтись без текстов и, следовательно, нуждаются в приёмах и результатах их интерпретации, которые получают извне. И нельзя сказать, что ошибки, которые возникают как у широкой публики, так и у специалистов, вполне безобидны. Приведу только один пример – из области, которой я занимался достаточно подробно: в «Капитанской дочке» А.С. Пушкина описывается педагогический процесс, заключающийся в том, что учитель-алкоголик, вместо того чтобы обучать вверенного его попечению юношу французскому языку, сам овладевает разговорным русским языком и занимается с Петром Гринёвым различными забавами, одна из которых – воздушный змей – стоит ему места. Потом, через несколько десятков страниц, мы узнаём, что герой, увидев у сослуживца французские книги, может их читать и занимается этим без всякого принуждения. Педагогический процесс, описанный в романе, вступает в непримиримое противоречие с собственными результатами. И если мы предпримем филологическое исследование данного казуса, мы сможем правильно определить, что именно означает блестящая юмористическая зарисовка в начале «Капитанской дочки», и, восприняв её как топос – «общее место», поняв её чисто литературный характер, не будем видеть в ней отражения русской жизни. Точно так же как не будем видеть его в фонвизинском «Недоросле» и в чеховском «Человеке в футляре».
Классическая филология – старшая в Европе, посодействовавшая становлению своих младших сестёр, – та, которая позволяет исследовать тексты европейской культурной традиции на всю их глубину. Учитывая роль античной культуры и двух её несущих языков в европейском контексте, она совершенно необходима для всех, желающих обращаться к истокам и изучать не только произведения классической древности, но и первоисточники вплоть до XVII–XVIII вв. в оригинале. То есть в истории любой науки знание древних языков и инструментария классической филологии является необходимым условием любых научных занятий. Историки и филологи, не владеющие древними языками, зависят от своих классически образованных коллег в области получения материалов. По немощам нашим и ради скорости и филологи-классики, разумеется, пользуются переводами, в т. ч. и тех произведений, которые теоретически могли бы прочесть в оригинале; но даже и в этом случае для квалифицированного использования переводов мы должны краем сознания отслеживать и реконструировать оригинал, понимая, куда переводчик может нас завести и какой дорогой мы сумеем вернуться назад. Прежде всего это касается стихотворных текстов.
Фото: Giammarco Boscaro/Unsplash Но наряду с культурным значением у неё есть и интеллектуальное: классическая филология относится к числу сложных дисциплин, овладение которыми требует значительных способностей и не меньшей добросовестности. Такой критерий выбора гуманитарной стези, как «не люблю математику», в случае с ней не работает совершенно. Для того чтобы в гуманитарной области присутствовали люди, обладающие возможностью думать о сложных вещах и рассматривать эти вещи в корне и в истоках, необходимо, чтобы достаточно значительное число людей получило соответствующую подготовку, а также чтобы меньшее, но не пренебрежимо малое число занималось классической филологией профессионально. Ничто – добавим – не формирует в такой степени привычку искать сведения из первых рук и оценивать достоверность их источника, как именно этот тип подготовки.
4. О школьном измерении
Возьмём теперь школьное измерение, определяющее роль занятий древними языками в индивидуальной судьбе. Европейская образовательная традиция только эти занятия и считала полноценными для подготовки к высшему – университетскому – образованию, делая из них – вместе с математикой – ядро образовательной программы. Древние языки и математика – очень хорошо подготовленное образовательное блюдо; новые языки и естественные науки этим похвастаться не могут. Отвечая на естественно возникающий вопрос, мы сразу скажем, что занятия древними языками не сделают глупого человека умным; но то качественное приращение, которое даёт регулярное и правильное употребление ума, делает умным глупое общество. Общая закономерность: то, что может показаться незначительным и незаметным в индивидуальном отношении, создаёт критическую массу – в положительном или отрицательном смысле – в отношении социальном.
До 1917 года – с оговорками – такова же, как в Европе, была и русская школа. О советской школе многие думают, что она была продолжением дореволюционной. Это мнение противоположно действительности, и ни в чём эта противоположность не сказывается так ярко, как в отсутствии в СССР этого сознательно уничтоженного ядра прежней образовательной системы. По-видимому, идеи демократии в современном их исполнении подталкивают в том же направлении и систему западную, которая до сих пор держалась на идее иерархии, т. е. на идее неравенства. Если это движение зайдёт настолько далеко, чтобы иметь последствия, о характере этих последствий догадаться нетрудно (правда, скажутся они не моментально, а через несколько десятилетий; мечтающим о крахе доллара придётся запастись терпением, и далеко не факт, что они будут наблюдать за тонущим американским кораблем с уютного берега, сидя в покойных креслах и наслаждаясь каким-нибудь изысканным напитком). Общество склонно принимать за свои достижения то, что является инерцией прежних. Образованные люди уходят со сцены на несколько десятилетий позднее, чем подготовившие их школы. Но эти последствия будут неотвратимы.
Итак, резюмируя: современное государство не может жить без адекватной гуманитарной мысли – гуманитарная мысль не может обойтись без филологии – филология не может обойтись без такой своей области, как классическая филология.
