Много ли книг вы бросили на 30, 40, 50-й странице, потому что «скукотища»? Я – почти ни одной. Если и бросала, то от недостатка времени. Если же оказывалась «скукотища», то на помощь приходило доверие к человеку, посоветовавшему книгу (очень тщательно выбираю советчиков!), или магия имени автора (Данте, Джойс, Эко...). Только эта привычка дочитывать книги до конца во что бы то ни стало помогла мне не пройти мимо Умберто Эко.
Самый известный его роман «Имя розы» увлекает далеко не с первой страницы. Необычно для произведения в жанре детектива? Он правда безумно интересен, но знаю при этом нескольких знакомых, которые бросили книгу, не дойдя до сотой страницы: скучно! Этот парадокс разъясняет сам Эко в своеобразном постскриптуме к роману – «Заметках на полях "Имени розы"». Это целый трактат о том, как создается хорошая литература, что должен и что не должен делать писатель. По мнению Эко, конечно. Он для чего-то вдруг приоткрывает читателю свою писательскую кухню, ошарашивает и даже обижает. Кому приятно узнать, что его использовали как подопытного кролика и все его реакции были предугаданы?
Например, название. «Имя розы» – звучит красиво и загадочно. Кто не ломал голову над тем, какое отношение это имеет к содержанию книги? На ум сразу приходит героиня девушка, но при чём здесь она, персонаж второго плана? Символ? Но он не прочитывается. Ощущение полной интеллектуальной беспомощности. На то и был расчёт.
«Роза как символическая фигура до того насыщена смыслами, что смысла у неё почти нет <...> Название, как и задумано, дезориентирует читателя. Он не может предпочесть какую-то одну интерпретацию», – поясняет Эко в «Записках на полях». Автор не должен интерпретировать своё произведение – вот один из главных его писательских тезисов. «Этой установке, однако, противоречит тот факт, что роману требуется заглавие», – сетует литератор, ведь заглавие – ключ к интерпретации. Поэтому поиск названия шёл по принципу максимального ухода от смысла, а лучше и от содержания романа. Конечно, приятно узнать, что ты не совсем идиот, но как-то жаль усилий, потраченных на поиск несуществующего ответа...
Возвращаюсь к парадоксу с диаметрально противоположными оценками книги: от «скукотищи» до «безумно интересной». Об этом Эко говорит в середине своего трактата. Оказывается, первые сто страниц намеренно были сделаны суперзанудными! Эко целенаправленно отсеивал «не своих» читателей – тех, кто не сможет этот «барьер» преодолеть.
«Мои друзья из издательства предложили мне подсократить первые сто страниц, показавшихся им чересчур серьёзными и скучными. Я моментально отказался. Потому, что был убеждён, что тот, кто собирается поселиться в монастыре и прожить в нем семь дней, должен сперва войти в его ритм. Если это ему не под силу – значит, ему не под силу прочитать мою книгу», – пишет он.
«Такова очистительная, испытательная функция первой сотни страниц. А кому не нравится – тем хуже для него, значит, на гору ему не влезть», – высокомерно заявляет писатель, а по совместительству учёный-медиевист и теоретик культуры. Неловко от этого становится и тем, кто «испытания не прошёл», и тем, кого таким образом снисходительно похвалили: кролик выжил, ну-с, поздравляю!
Но, как говорится, предупреждён – значит вооружён. К следующему роману Эко – «Маятник Фуко» – я приступала готовой к первой сотне скучных страниц и бессмысленному названию. Терпеливо прочитав первую, а затем вторую сотню страниц с пространными отступлениями об истории ордена тамплиеров, я понемногу начала нервничать: где же сюжет и интрига? Или «очистительный» барьер увеличен в несколько раз?.. После третьей и четвёртой сотни страниц книгу хотелось выкинуть в помойку: сюжет так и не начался, а к тамплиерам добавились ещё несколько десятков историй тайных обществ и конспирологических теорий, с ними связанных.
Совершенно дезориентированная, я читала пятую сотню страниц, пылая лютой ненавистью к автору. Мне было уже нисколько не интересно, какой диагноз поставит он мне в своих следующих «заметках на полях» (скорее всего, такой: кто решится дочитать до конца эту муть – у того явно не все дома), хотелось лишь выяснить, зачем понадобилось марать столько бумаги?
«Сюжет» начался приблизительно в начале шестой сотни страниц. Всего в моём издании было страниц 650–660. И тут выяснилось (о ужас!), что все эти докучные отступления тоже входили в сюжет и подготавливали развитие действия. Пришлось возвращаться к началу и переосмысливать всю книгу. Ведь кто-то находил её глубокой и увлекательной, а я не то чтобы не оценила замысла – я прошла мимо него!
Более преданные, чем я, поклонники Умберто Эко упрекали его за то, что в своём последнем романе «Нулевой номер» он повторил трюк, уже опробованный на «Маятнике Фуко», повторил самого себя, свою, как видно, любимую идею. Да, повторил, и она, очевидно, была плодом его многолетних наблюдений и размышлений о человеческой природе. К концу жизни он лишь убедился в справедливости своих выводов. Как иначе объяснить такое буквальное самоцитирование?
А идея эта заключается вот в чем. Всё, во что человек искренне, фанатично верит, в конце концов становится реальностью. Без всякой фантастики. Эко виртуозно «доказывает» это своими сюжетами на примере всевозможных конспирологических теорий. Даже откровенно выдуманная, но увлечённо рассказанная теория заговора может поработить не только случайного слушателя, но и своего творца.
Все эковские конспирологи плохо кончают. Диоталлеви из «Маятника Фуко» трактует свой неизлечимый рак как биологическое воплощение сочиненной ими теории заговора – Плана. «То, что говорили наши губы, – поясняет он соавтору Плана, – заучивали наши клетки. А что сделали мои клетки? Они придумали другой План и теперь движутся по своему усмотрению. Мои клетки придумывают историю, которая отличается от истории человечества». Диоталлеви приносит покаяние за то, что так неосторожно и своевольно обращался с историей, которая принадлежит не ему, а Богу. Но наказание, в его иудейском сознании, неотвратимо: «Я умираю потому, что убедил свои клетки в том, что правил никаких нет, что с любым текстом можно делать всё что угодно. <...> Почему я теперь могу надеяться, что они окажутся осторожнее моего мозга? Я умираю от того, что мы оказались свободнее любых допустимых пределов». Это пророческое прозрение о «биологической» взаимосвязи человека и истории, о личной ответственности за каждую трактовку, искажение или праздную фантазию, наверное, стоило того, чтобы посвятить ему две книги.
