Скорее всего, семена этих растений были завезены сюда вместе с фуражом для лошадей из Уральской области, работавших на гулаговском лесоповале, или, может, в домашней одежде заключённых. Не сразу поймёшь, для чего устроителями выставки был выбрана такая слишком гипотетическая, ничем и никем не могущая быть подтвержденной улика и найден этот язык гербариев, карт, аэрофотосъёмки, если преступления советской власти на Соловках имеют твёрдые документальные свидетельства, массовые захоронения и воспоминания многих жертв.
– Когда мы говорим об этом обычными словами – это насилие над человеком, – считает автор выставки Надежда Пантюлина – старший научный сотрудник Государственного биологического музея им. К.А. Тимирязева. – Людям не нравится думать о трудном, прямой рассказ о таком вызывает протест. Наша выставка как раз о человеческой хрупкости, и о ней напоминают нам сами изломы растений, которые приходится делать биологам ради помещения их на гербарном листе.
Эта боязнь отпугнуть наших впечатлительных современников от темы насилия над человеком и родила такой необычный «ботанический» заход для разговора о ленинско-сталинском терроре. Со времени развенчавшего Сталина ХХ съезда КПСС, кажется, в этом разговоре прозвучали аргументы из разных сфер: экономики, истории, политики, социальной психологии, антропологии. Ботаника здесь возвысила свой голос впервые. Не стоит думать, что это рассказ на сугубо научном языке – через собранные гербарии занесённого невесть откуда на Север растения Calamagrostis obtusata, анализ спилов деревьев или английскую аэрофотосъёмку 40-х годов, на которой профессионал увидит большие проплешины, подтверждающие масштабные лесоразработки тех лет. Нет, это только образы, которые для позитивистского «как бы научного» сознания горожан ХХI века оказываются и убедительными, и вполне эмоциональными.
– Наша экскурсия продолжается два часа, но люди ещё остаются, смотрят и задают вопросы, – рассказывает Надежда Пантюлина. – Иногда я чувствую, что перестаю любить людей от такой нагрузки, и это страшное чувство.
Интерьер выставки «Засушенному верить», хотя здесь и представлены гербарии ряда научных музейных, вузовских и частных собраний, – вовсе не кабинет ботаники, а скорее, опустевшая сцена, где, кажется, только что закончился спектакль о времени Большого террора. Скрежещущий звук железа. Тусклая коридорная лампа в жестянке. Арестантские вагоны прямо над вашей головой скрывают все небесные перспективы: атмосферные, поэтические и божественные. Вот слепленный из тюремного хлеба человек в тесной камере. Вы нажимаете кнопку – и свет озаряет лицо зэка в глубоком снегу на лесоповале.
Или это квест, ведущий гостей через людоедские леса ГУЛАГа и кроссворд лагерных аббревиатур СЛОН-ФИЛОН-ВРИДЛ – к яду газетных заголовков: «Раздавить гадов», «Убийцам – высшую меру наказания», «Мы восхищены славной работой НКВД»...
В течение экскурсии автор многажды говорит нам, о чём эта выставка. О том, что лагерь и его следы ближе, чем нам кажется. О насилии. О страхе. О травматической памяти. О хрупкости человеческой жизни и её ценности.
Но для меня она ещё громче говорит о том, что в экспозиции явно «не прописано», но без возрождения чего непобедимы ни насилие, ни страх, ни растоптанная память. Об униженном русском народе, который когда-то был хозяином земли – и той, откуда найденные травы родом, и той, куда их занесло судьбой – большой земли, где лежат безымянно замученные и доныне неоплаканные узники.