Каждую весну десятки миллионов российских школьников вспоминают грачей – вернее, картину Алексея Саврасова «Грачи прилетели». Нужно писать сочинения.
«Ещё совсем чёрные без листвы стоят старые кривые берёзы, но птицы уже слегка намекают на окончание зимних холодов, – из поколения в поколения выводили школяры в своих сочинениях проверенные годами формулировки. – Это произведение искусства символизирует некий гимн природе России, начинающейся весне и весеннему настроению, пробуждающемуся в нас...»
Других картин Саврасова школьники не знали, как не знали они и того, почему из всех полотен художника именно «Грачи» стали его «визитной карточкой».
* * *
– Дяденька, вам картинки рисованные не нужны?
– Картинки? – трактирщик с Хитрова рынка с сомнением посмотрел на пацанёнка в рваной одежонке со свёртком холстов под мышкой. – Что у тебя за картинки?
– Горы альпийские, реки италийские, поля французские да берёзки русские! – затараторил мальчишка, разворачивая холстины с яркими пейзажами. – Украсьте картиной стены гостиной, а фрукты попроще повесьте у тёщи!..
– Подожди, не тараторь! – сурово оборвал его трактирщик, рассматривая товар. Картины ему понравились: если купить рамки золочёные, да повесить на стены трактира, то выйдет весьма недурственнно – как в ресторации у самого француза Кюба!
– Откуда это у тебя? Украл, поди?
– Украл... Сам нарисовал!
– Врёшь!
– Могу ещё нарисовать запросто, если интересуетесь.
– Ладно, плачу по гривеннику за холстину.
– По рублю!
Сошлись на цене по полтиннику за картинку, и обрадованный Алешка Саврасов, сжимая в кулаке шесть рублей (большие деньги по тем временам!), побежал домой, на Якиманку, где его отец, купец Кондрат Артемьевич, держал галантерейную лавку. А радостным он был потому, что выиграл спор с отцом: его увлечение живописью может приносить доход.
Тем не менее переубедить отца, желавшего видеть в сыне помощника в торговом деле, удалось не сразу. Даже после того, как Алёшка, самоучкой научившийся владеть кистью, стал продавать свою «мазню» всем окрестным рестораторам, он всё равно выгонял сына из дома на чердак – дескать, пускай там своими красками воняет.
Но как ни был Кондратий Артемьевич упрям, его сын оказался упрямее. К 14 годам Алексей поступил в Московское училище живописи и ваяния (МУЖВ), а когда у него не нашлось денег на обучение, то его благодаря стараниям преподавателя пейзажного класса Карла Рабуса взяли учиться за счёт совета попечителей училища.
Живописная мастерская в Московском училище живописи, ваяния и зодчества* * *
В 1850 году 20-летний Алексей Саврасов получил звание неклассного художника. Его работа «Вид на Кремль в ненастную погоду» собрала самые восторженные отзывы критиков.
Вскоре на Саврасова обратила своё августейшее внимание сама великая княгиня Мария Николаевна – дочь императора Николая I и между прочим президент Российской императорской академии художеств.
Как писали современники, у Марии Николаевны при дворе была самая неоднозначная репутация: «Она совершенно выделялась из той среды, в которой родилась и выросла... Страстная и своеобычная, натура её не могла подчиниться условному, стеснявшему, лишённому внутреннего содержания формализму дворцовой жизни и царской семьи. Она позволяла себе разные эксцентричности, держала себя как простая смертная, тон её, речи, обращения были крайне развязаны и бесцеремонны, только профиль её напоминал, что она дочь императора Николая...»
После смерти своего супруга принца Максимилиана Лейхтенбергского она, не стесняясь высшего света, крутила романы с любовниками, а с одним из них – графом Григорием Строгановым – она даже заключила тайный морганатический брак. (По словам придворных, тайное замужество грозило Марии Николаевне весьма серьёзными неприятностями: император, отличавшийся суровым нравом, узнав о новом «родственнике», вполне мог расторгнуть брак, сослав Строганова на Кавказ, а любимую дочь – в монастырь, но Мария Николаевна любила пощекотать себе нервы).
Поговаривали, что и Алексей Саврасов стал любовником великой княгини, потому что соединил в себе две страсти Марии Николаевны – стремления к молодым рослым мужчинам и тягу к живописи.
Так или иначе, но сначала Мария Николаевна приобрела картину Саврасова «Степь с чумаками вечером», а затем предложила художнику приехать погостить в её загородной резиденции Сергиевка, что находилась на берегу Финского залива между Петергофом и Ораниенбаумом, чтобы написать серию пейзажей с натуры.
Далее всё пошло как в сказке.
В 1854 году главными экспонатами отчётной выставки Академии художеств стали два полотна Саврасова: «Вид в окрестностях Ораниенбаума» и «Морской берег в окрестностях Ораниенбаума».
Указом Марии Николаевны за эти полотна юному живописцу было даровано звание академика живописи. Подобного карьерного взлёта не знал ни один художник в России. Даже Карл Брюллов, потрясший Европу, не был удостоен звания академика.
Опытные профессора Академии встретили юного президентского фаворита холодными ироническими усмешечками, но Саврасов, ослеплённый круговертью успеха, казалось, ничего не желал замечать.
В мгновение ока вчерашний купеческий приказчик стал самым модным художником Санкт-Петербурга и Москвы. У него заказывали картины люди из высшего общества, его ждали в светских салонах, у Саврасова даже появилась своя свита восторженных льстецов и прихлебателей.
А. К. Саврасов, 1870-е годы* * *
Впрочем, Саврасов прекрасно чувствовал всё презрение, с каким столичные художники и академики относились к нему, провинциальному выскочке. И когда Мария Николаевна, забеременев от графа Строганова, уехала рожать в Италию, намереваясь остаться там на несколько лет, столицу решил покинуть и Алексей Саврасов.
В 1857 году он навсегда уехал из столицы домой, в Москву. Тем более что его позвали на работу – в родное Московское училище живописи и ваяния на должность преподавателя пейзажного класса, которая стала вакантной после смерти Карла Ивановича Рабуса. К хорошему жалованью прилагалось и положение в обществе: указом президента Академии художеств новоиспечённого преподавателя Саврасова произвели в чин титулярного советника, который давал право на личное дворянство. Более того, Саврасов даже получает за счёт училища бесплатную казённую квартиру, причём училище платит даже за дрова на отопление – невиданная по тем временам роскошь.
Что ж, остепенившись, Алексей Саврасов решил обзавестись семьёй: его избранницей стала 30-летняя Софья Карловна Герц, дочь знаменитого искусствоведа Карла Герца, основателя кафедры истории искусства в Московском университете.
Начало 60-х стало для Саврасова самым счастливым временем жизни. Он много путешествует за границей (Британия, Франция, Швейцария, Германия), воспитывает дочь Веру, вместе с художником Василием Пукиревым работает над учебником рисования, увлечённо преподаёт.
Его ученик Константин Коровин вспоминал: «Алексей Кондратьевич был огромного роста и богатырского сложения. Большое лицо его носило следы оспы. Карие глаза выражали беспредельную доброту и ум. Человек он был совершенно особенной кротости. Никогда не сердился и не спорил. Он жил в каком-то другом мире и говорил застенчиво и робко, как-то не сразу, чмокая, стесняясь.
– Да, да. Уж в Сокольниках фиалки цветут. Да, да. Стволы дубов в Останкине высохли. Весна. Какой мох! Уж распустился дуб. Ступайте в природу, – говорит он нам. – Там – красота неизъяснимая. Весна. Надо у природы учиться. Видеть надо красоту, понять, любить. Если нет любви к природе, то не надо быть художником, не надо.
– А как, Алексей Кондратьевич, нужна в пейзаже даль – деревья большие и воды? – спросил его однажды ученик Мельников.
– Не знаю, – ответил Саврасов. – Не надо, а может быть, и надо. Я не знаю. Можно просто написать, что хочется – хорошо только написать. Нужна романтика. Мотив. Романтика бессмертна. Настроение нужно. Природа вечно дышит, всегда поёт, и песнь её торжественна. Нет выше наслаждения созерцания природы. Земля ведь рай – и жизнь тайна, прекрасная тайна. Да, тайна. Прославляйте жизнь. Художник – тот же поэт».
Но вскоре круг успехов, удач, возвышений разом прерывался.
Портрет Алексея Саврасова* * *
В 1870 году Мария Николаевна, которой едва исполнился 51 год, тяжело заболела базедовой болезнью. Как писали доктора, великая княгиня уже давно страдала катаром желудочно-кишечного канала и воспалением печени, а появление нового недуга привело к водянке и расстройству всей сердечно-сосудистой системы.
Отправившись на лечение за границу, она передала все бразды правление Академией в руки племянника – великого князя Владимира Александровича, сына императора Александра II. Великого князя, как и его тётушку, увлекала идея покровительства талантам, и свою миссию он видел в уврачевании того раскола, что возник в Академии после «бунта четырнадцати» – будущих основателей Товарищества передвижников. Осуществление этих планов было доверено конференц-секретарю Петру Исееву, который обрушился с резкой критикой на старых академиков.
– В художественных произведениях наших пенсионеров, – утверждал Исеев, – мы видим только историю других народов, жизнь, чуждую нам, и природу, не трогающую нас за живое, за родное. Можно сказать, что Академия способствует отчуждению наших лучших художников от России!
Также конференц-секретарь подверг резкой – и совершенно справедливой – критике прежнюю политику пансионерства, из-за которой Академия художеств превратилась в «дойную корову» для художников и академиков, приближённых к власти. Была провозглашена политика экономии казённых средств.
Вскоре столичные веяния долетели и до Москвы.
Летом 1870 года Саврасова лишили казённой квартиры – дескать, хватит доить училище! И намекнули на возможность увольнения.
В ответ обиженный Саврасов вступил в Товарищество передвижных художественных выставок и написал заявление об отпуске за свой счёт.
«Имея частное поручение исполнить рисунки и картины зимнего пейзажа на Волге, покорнейше прошу Совет уволить меня от службы на пять месяцев с 1 декабря 1870 года».
– Вам, господа чиновники, нужна народная жизнь?! – думал Саврасов. – Ну будет вам настоящая народная жизнь!
С семьёй он уехал зимовать в Ярославль – там дешевле и жильё, и топливо. А сам Саврасов уехал в Костромскую губернию – в село Молвитино, где написал свою самую знаменитую картину.
Памятная табличка в селе Сусанино. Фото: wikipedia commons / Костромич* * *
В том, что грачи прилетели именно в Молвитино, нет никаких сомнений – название села написал сам Саврасов в левом нижнем углу картины.
Для современного зрителя это название не говорит ничего – ну, Молвитино и Молвитино, мало ли в России Богом забытых нищих сел?!
Но вот для зрителя XIX столетия это было не просто название. Молвитино – это бывшая родовая вотчина Романовых, родина народного героя Ивана Сусанина, спасшего основателя династии Романовых от нападения карательного отряда поляков.
В Молвитине жил и другой народный герой – крестьянин Осип Комиссаров, который 4 апреля 1866 спас от гибели императора Александра II. В тот день Комиссаров, проходя мимо Летнего сада, увидел прогуливающегося государя императора. Вдруг к царю стал пробираться какой-то молодой студент с револьвером в руках. Как позже выяснилось, это был член подпольного революционного кружка Дмитрий Каракозов. Комиссаров бросился на террориста и сумел выбить из его рук пистолет, не дав выстрелить в государя.
После разлетевшейся вести о спасении царя от руки убийцы простым русским мужиком в стране стало твориться нечто невообразимое. Во все церкви на торжественные молебны о здравии государя стекались толпы народа.
Сам Осип Иванович был возведён в потомственные дворяне и награждён Владимирским крестом IV степени.
Как раз в 1869 году на родине героя решили поставить прижизненный памятник Осипу Ивановичу – и поставили. Таким образом, подвиги Ивана Сусанина и Осипа Комиссарова были связаны воедино, образовав в народном сознании некую мистическую связь, которая трактовалась во всех газетах как промысел Божий.
Словом, Молвитино было главнейшим «местом силы» всей мифологии правящей династии, исторической колыбелью того самого глубинного русского народа, о котором любят рассуждать и сегодняшние политологи.
Именно в Молвитине жил тот самый идеальный русский народ, настоящие богатыри и исполины духа, которые во все времена вставали на защиту русских православных государей.
Само же село в рассуждениях верноподданных публицистов представлялось сказочным Лукоморьем, где текли молочные реки с кисельными берегами, а добрые русские крестьяне собирали в житницы богатые урожаи, выращивали чудо-коней и каждое воскресенье собирались в белокаменных храмах на благодарственные молебны во здравие царя-защитника.
И надо сказать, что при покровительстве Романовых Молвитино действительно расцвело. Так, в селе было открыто несколько бесплатных школ для крестьянских детей, а также двухклассное Александровское училище. За счёт государственного бюджета были построены сельская земская больница и аптека, земская публичная библиотека, почтово-телеграфное отделение, в селе даже была своя полиция, обеспечивающая общественный порядок.
И вот представьте себе: приезжает модный пейзажист Саврасов и пишет то самое Молвитино – обычное российское село с покосившимися избами и старой ободранной Воскресенской церковью. Вечная грязь по колено, тоска и безнадёга. И единственное, что вносит оживление в унылый пейзаж, – это стая грачей, вернувшихся из южных краёв.
Передвижники на ура приняли «Грачей».
Иван Крамской, оценивая пейзажи Передвижной выставки, не уставал повторять, что на всех иных полотнах есть «вода, деревья, даже воздух», а душа есть только в «Грачах».
Картина стала одним их «хитов» открывшейся в ноябре 1871 года в здании Академии художеств Первой выставки Товарищества.
Павел Третьяков сразу же выложил за картину 600 рублей – эта сумма превышала годичный заработок Саврасова как преподавателя.
Были хорошо приняты и другие русские пейзажи Саврасова: «Разлив Волги под Ярославлем», «Печерский монастырь на Волге под Нижним Новгородом», «Бурлаки на Волге» (кстати, именно эта картина и натолкнула молодого Репина на бурлацкую тему). За картину «Волга под Юрьевцем» Саврасов был удостоен 1-й премии на конкурсе Московского общества любителей художеств в 1871 году.
Алексей Саврасов. Волга в окрестностях Юрьевца* * *
Но за свой рывок к творческой свободе Саврасову пришлось дорого заплатить.
В феврале 1871 года в Ярославле Софья Карловна простывает и рожает недоношенного последнего ребёнка. Через несколько дней новорождённая дочка умирает. Это уже третий умерший ребёнок в семье Саврасовых. Хоронят её на высоком берегу Волги. Саврасов делает рисунок: обрыв, даль реки, маленький крест... Следом начинает тяжело болеть жена. Они покидают Ярославль: жена больше не хочет и дня оставаться в этом городе.
Но и в Москве становится только хуже. Как вспоминала дочь художника Вера, почти каждый день в доме Саврасовых гремели скандалы – в основном из-за низких заработков Алексея Кондратьевича, который стал основоположником целого направления пейзажной живописи в России, но не мог обеспечить всем необходимым своих двух дочерей.
Постепенно художник начинает выпивать и попадает в замкнутый порочный круг: из-за пьянства его выгоняют из дома, начальство в училище грозится лишить учеников и последних денег, но болезненные удары по самолюбию академик Саврасов лечил всё большими дозами алкоголя.
Вера Саврасова вспоминала: «Отец не хотел учить меня рисовать или лепить, находя, что художники обречены на полуголодное существование, даже имея талант. Этот взгляд оправдался на нём самом. В борьбе за существование он прямо изнемог и, не имея со стороны семьи крепкой моральной поддержки, стараясь забываться от жизненных невзгод, он начал пить, погубил этим себя, свой талант, разрушил семью...»
В конце концов Софья Карловна бросает мужа и уезжает с детьми в Санкт-Петербург, к своей замужней и состоятельной сестре Адели.
От депрессии он начинает дичиться людей, всё реже посещает училище.
И в 1882 году Саврасова увольняют из училища – за пьянство и постоянные пропуски занятий. Как академик он получает небольшое месячное содержание в 25 рублей и перебивается случайными заработками.
* * *
Но нет, Саврасов не сразу сдался под ударами судьбы. Оказавшись на улице фактически без семьи и средств к существованию, художник бросил пить. И даже попытался создать новую семью – с некоей мещанкой Евдокией Моргуновой, которая родила ему двоих детей – мальчика и девочку, Алексея и Наташу.
Но тут последовал новый удар: Саврасов попал под власть какого-то прохиндея-перекупщика, скупавшего его картины за бесценок.
Архитектор Александр Померанцев в 1894 году писал в своём письме в Академию художеств: «Достигнув преклонного возраста (А.К. Саврасову за шестьдесят лет), этот больной человек вынужден жить с женой и двумя малолетними детьми в обстановке столь жалкой, которая едва ли бы удовлетворила самого непритязательного ремесленника, вынужден подвергаться самым крупным лишениям... Он за последние годы попал в руки некого эксплуатирующего его талант торговца, который, продавая его картины по дорогой цене, сам оплачивает их грошами, постоянно держа художника в состоянии задолженности... Картины, проданные за несколько сот рублей, были оплачены ему несколькими десятками рублей, что известно и самому художнику и на что он даже и не жалуется, по-видимому, почти примирившись со своей тяжелой долей...»
Но и с Евдокией Моргуновой семейной жизни не сложилось. В конце концов Саврасов ушёл в никуда, сменив немало временных пристанищ. Он жил в самых дешёвых ночлежках и трущобах Хитровки.
* * *
О последних годах жизни великого художника оставил свои воспоминания и известный московский репортёр Владимир Гиляровский: «На Моховой, бок о бок с Румянцевским музеем – ныне Ленинской библиотекой, – у входа в «меблированные комнаты» остановился извозчик, из саней вылез мой приятель, художник Н.В. Неврев. Мы, так сказать, столкнулись.
– Зайдем к Саврасову, возьмём его с собой и пойдём завтракать в «Петергоф».
Я не был знаком с Алексеем Кондратьевичем Саврасовым, но преклонялся перед его талантом. Слышал, что он пьёт запоем и продаёт по трёшнице свои произведения подворотным букинистам или украшает за водку и обед стены отдельных кабинетов в трактирах.
Поднимаясь в третий этаж, Неврев рассказал мне, что друзья приодели Саврасова, сняли ему номер, и вот он уже неделю не пьёт, а работает на магазины этюды…
– Я вчера к нему заходил, – прекрасную вещь кончает… Пишет с натуры через окно сад и грачиные гнезда… Нарочно сейчас приехал к нему посмотреть.
Дверь была чуть приотворена. Мы вошли. Два небольших окна глядят в старинный сад, где между голых ветвей, на фоне весеннего неба, чернеют гнёзда грачей.
В комнате никого не было. Неврев пошёл за перегородку, а я остановился перед мольбертом и замер от восторга: свежими, яркими красками заря румянила снежную крышу, что была передо мною за окном, исчерченную сетью голых ветвей берёз с тёмными пятнами грачиных гнезд, около которых хлопочут чёрные белоносые птицы, как живые на голубом и розовом фоне картины.
За перегородкой раздался громкий голос Неврева:
– Да вставай же, Алёша! Пойдём в трактир… Ну же, вставай!
Никакого ответа не было слышно.
Я прошёл за перегородку. На кровати, подогнув ноги, так как кровать была коротка для огромного роста, лежал на спине с закрытыми глазами большой человек с седыми волосами и седой бородой, как у библейского пророка. В «каютке» этой пахло винным перегаром. На столе стояли две пустые бутылки водки и чайный стакан. По столу и на полу была рассыпана клюква.
– Алёша, – тормошил Неврев.
– Никаких! – хрипел пьяным голосом старик.
– Никаких! – повторил он и повернулся к стене.
– Пойдём, – обратился ко мне Неврев, – делать нечего. Вдребезги. Видишь, клюквой закусывает, значит, надолго запил… Уж я знаю, ничего не ест, только водка да клюква.
Потормошил ещё – ответа не было. Вынул из кошелька два двугривенных и положил на столик рядом с бутылками:
– Чтобы опохмелиться было на что, а то и пальто пропьёт...» В начале осени 1897 года 67-летнего Алексея Кондратьевича отвезли во 2-ю городскую больницу на Калужской улице – больницу для бедных. Её называли «чернорабочей». Там он и скончался 26 сентября, о чём и сообщалось в специальном письме, присланном купцу Павлу Третьякову – видимо, других адресов художник уже не знал и не помнил: «Контора больницы уведомляет, что находившийся на излечении в больнице отставной надворный советник Алексей Кондратьевич Саврасов умер 26 числа сентября месяца сего года...»
На Ваганьковском кладбище гроб с телом живописца провожали двое: Павел Михайлович Третьяков и старый собутыльник великого художника – отставной солдат, швейцар Училища живописи, ваяния и зодчества Плаксин, имени которого история не сохранила.
Алексей Саврасов "Могила", 1880 год
