Юлия Балакшина– Вы неоднократно отмечали, что Гоголь тяжело переживал оторванность культуры от церкви. Когда этот разрыв произошёл и в чём он проявлялся?
– Речь идёт об общей проблеме секуляризации культуры, которая в России проявила себя, впрочем, несколько позже, чем в Западной Европе. Точкой отсчёта считают эпоху Петра, который даже ввёл два типа шрифта – гражданский и церковный, внешним образом узаконив разделение культуры на церковную и светскую. Во времена Пушкина разрыв значительно увеличился. Пушкин – великий русский поэт, но в его произведениях почти нет образов, связанных с Православной церковью, в его переписке или личных высказываниях мы не находим свидетельств о его религиозной жизни. Болдино находится совсем рядом с Дивеево, но нет никаких намёков, что Пушкин слышал о существовании прп. Серафима Саровского. Более того, в юности он был автором полукощунственных текстов типа «Гавриилиады», в южной ссылке брал уроки атеизма. Пушкин проходит через искушение европейским Просвещением, поставившим на первое место человеческий разум и объявившим идею Бога ненужной, устаревшей гипотезой.
Конечно, поэзия позднего Пушкина говорит о серьёзнейшем возвращении поэта к христианству, и умер он, по свидетельству современников, как христианин: простил всех своих врагов, стойко переносил страдания. Но как вопрос об отношениях церкви и культуры решался в сознании самого Пушкина, нам неизвестно, эти размышления не стали публичным достоянием. Иное дело – времена Гоголя и сам Гоголь. Русский религиозный философ Василий Васильевич Зеньковский говорил, что именно Гоголем впервые была поставлена проблема соотношения церкви и светской культуры, и он стал мучеником этой темы.
– Сама постановка вопроса о соотношении церкви и культуры, особенно в современном контексте, несёт в себе некий государственнический заряд. Тем более что и разделение их произошло по инициативе «сверху». Может быть, пушкинский вариант самый лучший? Христианские мотивы и ценности органично вошли в его поздние произведения, когда он сам обрёл веру, без всякой заданности, которая в литературе всегда чувствуется и вносит фальшивую нотку.
– Гоголя трудно обвинить в том, что он размышлял о соотношении церкви и культуры под влиянием государственного заказа. Для него это тоже был глубокий внутренний вопрос, просто место поэта и писателя в России было совершенно особое. В России в XIX веке не было развитой периодической печати, не было и других публичных институтов, через которые происходило бы самосознание и становление человека и общества. В итоге единственной формой общественного самосознания стала литература, духовную жизнь в России определяли писатели и поэты. И Пушкин, и Гоголь понимали, что они не просто ремесленники, они понимали, что от их слова многое зависит.
Поэт в России XIX века занимал место пророка: все русские поэты так или иначе примерили на себя эту роль. Литература в России была возведена в степень общественного дела. Многих (например, Гоголя, Толстого) обвиняли в том, что они переходили границы литературы и начинали проповедовать. Но это соответствовало внутренней логике места литератора в России. У Бибихина есть замечательная статья «Гоголь и Кьеркегор», где он говорит о том, что Гоголь и Кьеркегор стали первыми, кто предвозвестил рождение человека массы, – задолго до начала XX века. «Дрянь и тряпка стал всяк человек», – пишет Гоголь. Человек рассыпался, не держится. Понимание того, что происходит какое-то сущностное изменение человека, не могло его не тревожить. Гоголь понимал, что вернуть человека в нормальное состояние можно только через его возвращение ко Христу. Но светский человек уже слишком далеко отошёл от Христа и напрямую слово о Нём услышать не может, заключает писатель, поэтому нужен некий сталкер, который его ко Христу приведёт. Таким сталкером, по мнению Гоголя, может быть писатель, художник. И сам он хотел им стать.
Гоголь и Пушкин, художник. Е. Антонов– Пушкин не ставил перед собой такой задачи, тем не менее в своих поздних произведениях он использует понятные христианину символы, образы. В «Капитанской дочке» три переломных момента в сюжете связаны с проявлением тремя героями милости, милосердия вместо следования букве закона. Это взгляд христианина. В «Медном всаднике» Пушкин переосмысливает роль Петра в русской истории тоже с христианских позиций, называя его «кумиром на бронзовом коне». Сталкер, по мнению Гоголя, должен был делать нечто большее?
– То, что Библия оказала огромное влияние на культуру, сформировала своего рода культурный код, известно давно. Но и античные образы вошли в нашу культуру. Никому из нас, однако, не приходит в голову верить в Юпитера, Марса или Диану. Так же и библейские образы: они просто становятся носителями каких-то универсальных культурных смыслов. Я не говорю в данном случае про Пушкина: у него, конечно, всё сложнее. Даже не «милость» ключевое для него слово, а «благоволение» – милующая радость по отношению к жизни, к другому человеку.
Это, конечно, глубоко христианские в своих истоках качества, но их тоже надо было разглядеть в творчестве Пушкина, а для этого нужна была подготовленная почва в человеческом сердце. Но светское общество уже утратило представление о духе и смысле христианства, оно знало его как некий набор символов, как государственную идеологию, как богослужебный обряд. Не случайно ближайшим другом Гоголя был художник Александр Иванов, который почти всю свою жизнь посвятил написанию одной картины о Христе, известной как «Явление Христа народу». Какому народу? Не только еврейскому в начале новой эры, но и русскому народу середины XIX века он снова должен быть явлен, считал художник. Сходные идеи были и у славянофилов.
– Гоголь понимал, как решить эту задачу, если тонко выраженные христианские смыслы уже не вычитывались из художественной литературы, не воспринимались обществом?
– Он до последнего надеялся на силу слова художественного. «Выбранные места...» он сам считал подготовительной вещью, в которой он «расписался» после длительного творческого кризиса. Гоголь их издал, но при этом он мечтал закончить второй том «Мёртвых душ», это было главным делом его жизни, и от него этого второго тома в России очень ждали. Он верил, что можно создать такие живые образы, которые будут нести подлинные христианские смыслы и, «как гвоздь», войдут в сознание читателей, они и послужат возвращению людей к потерянным ими христианским ценностям. Этот замысел должен был воплотиться во втором томе «Мёртвых душ». Но какова судьба второго тома, вы сами знаете.
– Трагедия Гоголя в том, что он, понимая необходимость этих образов, сам создать их не сумел? Из отрывков, которые дошли до нас, видно, что помещик Тентетников и другие положительные персонажи второго тома несколько картонны. Персонажи первого тома, задуманные как «мертвые души», получились куда более живыми.
– Аверинцев, размышляя о судьбе Гоголя, пишет: его трагедия была в том, что его комический талант вошёл в противоречие с его христианской совестью. От природы у Гоголя был дар комического, сатирического изображения действительности. Когда же он стал ставить перед собой другие задачи, оказалось, что это ему не под силу. Но это лишь одна из точек зрения. Я, например, сторонница другой. Я считаю, что задачу преодоления разрыва между церковью и культурой, быть может, и нельзя решить в рамках художественного творчества. У Аверинцева есть статья «Греческая "литература" и ближневосточная "словесность"». В ней он показывает, что литература как обладающая устойчивыми характеристиками система сформировалась в античности.
Античная культура была настроена на то, чтобы создавать такого рода явления. А ближневосточная словесность так и осталась словесностью. Восточным человеком Библия не может восприниматься как самодостаточный художественный текст, несущий эстетическую ценность. Это Слово, которое должно войти в жизнь и её изменить. И это очень многое определяет и в том, как изображается человек и мир, и в том, как относятся к создателям текстов внутри той и другой культуры. Для литературы первичен образ, для словесности – энергия, действие, сила. Гоголь делает шаг от литературы к словесности, и не надо от него требовать, чтобы он вполне и до конца соответствовал критериям художественной литературы.
Рисунки Николая Гоголя– К словесности относятся «Выбранные места...»?
– «Выбранные места...», «Авторская исповедь». В этом новом для него типе высказывания он совершает очень интересные открытия. «Авторская исповедь» – это маленький текст, который он решил написать для самооправдания, когда на него обрушились с критикой «Выбранных мест...». Он его дописал, но решил не публиковать. Уже после смерти Гоголя этот текст был найден в его бумагах. Тот факт, что он его не сжёг, о многом говорит: он хотел, чтобы это произведение дошло до потомков. В «Авторской исповеди» Гоголь пытается примирить разные полюса собственного сознания. Как человеку новоевропейской культуры совместить в себе христианское смирение и благородство, собственное достоинство? Человек должен безмолвно терпеть обиды, сносить оскорбления, не отвечать на зло врагам, как предлагает монашеская традиция. С другой стороны, есть новоевропейское представление о достоинстве личности: человек призван быть не ветошью, а...
– Вызывать врага на дуэль.
– Да, например. Гоголь постоянно мечется между этими двумя полюсами: то ли смириться и замолчать, то ли не на дуэль, а хотя бы написать, объяснить свою позицию. Как правильно поступить? Гоголь не находит разрешения этих противоречий, но хотя бы их обозначает. Или другая антиномия: Гоголь пытается понять, что действует в его судьбе – Божий промысел или его собственная свободная воля. А если и то и другое, то как они соотносятся? Сначала Гоголю кажется, что действует Божий промысел: вот сейчас он эту книжку выпустит, и вся Россия возликует, его возблагодарит, все обратятся в христианство. Но этого не происходит. Значит, он ошибся в опознании Божьего промысла? Тогда что действует в жизни? Его собственная воля, воля других людей? Как соотносится действие этих сил? Гоголь не нашёл ответов на поставленные вопросы, но он открыл дорогу для Достоевского, Толстого, Лескова.
– Как раз хотела спросить о Достоевском, которого Некрасов в разговоре с Белинским назвал «новым Гоголем». У Гоголя не получилось создать убедительных положительных персонажей, которые несли бы подлинные христианские смыслы. Можно ли сказать, что это получилось у Достоевского в князе Мышкине?
– Действительно, Достоевский пытается создать князя-Христа, но важнейший образ этого романа – картина Ганса Гольбейна «Мертвый Христос в гробу», от которой, как говорит князь Мышкин, у иного вера может пропасть. Она не даёт надежды на воскресение убитого человека. Если смотреть на сюжет романа, князь Мышкин – прекрасный человек, но что он сделал? Погубил своей любовью Настасью Филипповну, Рогожина, не спас и Аглаю, которая в конце романа принимает католичество, что для Достоевского – искажение веры.
Получается, что Христос как Богочеловек не может быть вмещён в рамки художественного текста. Тот же самый тупик: какие-то истины христианства не могут быть воплощены в художественных образах. Образ не вмещает их. Образ – это знак, который может нас направить в сторону Истины, но не может явить нам саму Истину или может явить её только отчасти. Художественное творчество неспособно являть полноту христианства, это то, в чём убедился Гоголь, в чём убедились и другие после него.
Г. Гольбейн. Мёртвый Христос– Нерадостный вывод.
– Почему?
– Сама реакция на «Выбранные места...» связана не только с их содержанием, которое уже довольно атеистическая прогрессивная общественность восприняла как обидные поучения, но и с контрастом между его художественными и дидактическими произведениями. Этот контраст сыграл не в пользу «Выбранных мест...» и другой его «духовной» литературы. Слабость словесности была явлена довольно убедительно.
– А я вот глубоко уверена, что это миф об этой книге.
– Я её читала, меня она особо не вдохновила. Может, Белинский виноват?
– Штампы про «Выбранные места...» очень прочно сидят в головах. Их действительно вбивали на протяжении всего XIX века (и уж конечно, в советское время). Я периодически перечитываю эту книгу и новым взглядом вижу, что и художественные достоинства у неё, безусловно, есть, и мысли Гоголь высказывает замечательные. Налёт дидактики, о котором вы говорите, есть далеко не во всех главах. Мне кажется, что «Выбранные места...» ещё ждут своего непредвзятого читателя.
– Итак, если подытожить: как, по Гоголю, можно было бы преодолеть разрыв между церковью и культурой?
– Неслучайно Зеньковский говорит, что Гоголь стал мучеником этого вопроса. Для писателя попытка соединить церковь и культуру – это путь мученичества, это его крест. А что касается нас, читателей, мне нравится идея того же Зеньковского и архимандрита Фёдора (Бухарева), что на нас лежит задача оцерковления культуры. Культура, по выражению Бердяева, – это «срединное царство»: в ней есть и какие-то начала мира сего, и, безусловно, отблески Небесного Царства. Задача христианина – эти отблески Царства выявлять и умножать в самом себе, воцерковлять культуру своим в ней сердечным участием, вернуть её Христу.
Портрет Н. Гоголя. Э. Дмитриев-Маонов