Ближе к концу жизни у Дж. Р. Р. Толкина на несколько недель отказала правая рука.
«Оказывается, не имея возможности пользоваться карандашом или ручкой, чувствуешь себя беспомощным, словно курица, оставшаяся без клюва», – жаловался он издателю.
Даже трудно себе представить, насколько грандиозный объем времени Толкина поглощало письменное слово: и не только его научные работы и рассказы о «Средиземье», но также и письма.
Именно писание писем было одним из его излюбленных занятий.
Читатели присылали Толкину десятки писем, хвалили, критиковали, просили дополнительной информации о той или иной детали повествования. Толкин к каждому письму относился очень серьезно, особенно если ему писал ребенок или пожилой человек. Иногда он составлял по два, по три черновика ответа. В результате Толкин оставил после себя огромное количество писем; в которых можно увидеть не только самого писателя, но и широту толкиновских интересов и мыслей, а также его неизменно четкий и ясный взгляд на мир.
В честь 50-летия со дня смерти писателя «Стол» публикует несколько цитат из самых ярких писем писателя.
* * *
С утра поработал часа четыре или около того; всю вторую половину дня занимался муштрой, 5–6 – лекция, а после ужина (с одним приятелем по имени Эрп) пришлось заглянуть на заседание Эссеистского клуба – неофициальное прощание, так сказать. Доклад оказался скверным, дискуссия – интересной. На том заседании была ещё литмастерская; я прочел «Эаренделя»; его с толком раскритиковали.
(Из письма к невесте Эдит Брэтт, ноябрь 1914 г.)
* * *
Я мог бы написать длиннющее письмо, да только дел невпроворот. Офицер связи жаждет затащить меня на совещание (Толкин в это время служил в армии - Авт.); а ещё мне предстоит дважды поскандалить с квартирмейстером, и в 6:30 – ненавистный парад – это в 6:30-то солнечного дня воскресного!
Напиши, как только представится хоть полшанса.
(Из письма к невесте Эдит Брэтт, 1916 г.)
Эдит Брэтт. Фото: общественное достояние* * *
Рождество для нас выдалось не самое веселое: дети выбрали именно это время, чтобы переболеть корью; к началу января я единственный из всех домочадцев оставался на ногах, а в число пациентов входили моя супруга и няня. Прости-прощай возможность потрудиться на каникулах; впрочем, все они (не труды) идут на поправку, и беспокоиться не о чем. Меня это поветрие минуло. Надеюсь, что у вас все благополучно, равно как и у профессора Райта: я о нём давно ничего не слышал, но, полагаю, это – добрый знак.
Среднеанглийский период – весьма увлекательная область, и, как я постепенно убеждаюсь, практически не исследованная; стоит пристально сосредоточиться на крохотном его фрагментике, и все общепринятые представления и идеи словно рушатся и рассыпаются на куски – по крайней мере в отношении языка.
(Из письма коллеге, 1923 г.)
* * *
За все эти годы я не создал ничего примечательного, хотя немало отдал преподаванию и попытке руководить Английской школой и придать ей форму, имея под рукой слабо поддающийся и враждебный материал этого университета. Я всё ещё очень мало знаю о Чосере, но как некий ответ, я посылаю тебе работу – полную недочётов (даже несмотря на некоторую заботу по избавлению от опечаток) – которую сделал об одном из небольших уголков его творчества. Возможно, она тебя заинтересует.
(Из письма коллеге, декабрь 1934 г.)
* * *
В картинке «Прихожая в Бэг-Энде» я по недомыслию акварелью изобразил тень, доходящую до самой боковой балки (Толкин сам нарисовал иллюстрации к первому изданию «Хоббита» – Авт.). Тень, конечно же, на оттиске получилась совсем черной (а ключ в результате и вовсе исчез), хотя до балки не доходит. Однако оттиски, на мой взгляд, вполне хороши – насколько позволяет оригинал. Пожалуйста, учтите: это всё замечания не из серьезных! До сих пор удивляюсь, что эти посредственные картинки вообще приняли к публикации и что вы потратили на них столько трудов и сил – тем паче вопреки финансовым соображениям (об этом факторе я ни на минуту не забывал; из-за него-то я поначалу и отказался от иллюстраций).
(Из письма Сьюзен Дагналл из издательства «Аллен энд Анвин», январь 1937 г.)
* * *
И если это имеет хоть какое-то отношение к тому, что в детстве меня ужалил тарантул, да пусть себе народ воспользуется этой версией на здоровье (предполагая невероятное, что кто-то и впрямь заинтересуется). Сам я могу лишь сказать, что ничего подобного не помню, и ведать бы о том не ведал, если бы мне не рассказали; и особой неприязни к паукам не испытываю, равно как и настоятельной потребности убивать их. Тех, что я нахожу в ванной, я обычно спасаю!
(Письмо к читателю, март 1937 г)
* * *
Я так понимаю, что вопрос об оплате даже не встает? Особых достоинств я за своими картинками не замечаю, хотя труда затрачено изрядно; полагаю, что «бесплатность» моих детищ компенсирует все их прочие недостатки. Но я так понял, что первоначально условия издательства Х.М. распространялись только на «Хоббита» в том виде, в каком его публикуете вы; и что лишь потом они предложили дополнить книгу цветными иллюстрациями в качестве собственного средства привлечения покупателей, задействовав для этой цели талантливых американских художников. В таком случае иллюстраторам пришлось бы заплатить отдельно. В настоящий момент я в таком финансовом кризисе (главным образом из-за расходов на медицину), что даже пустячное вознаграждение оказалось бы манной небесной. Нельзя ли как-нибудь дать им понять (когда они решат, хотят ли использовать какие-то из моих иллюстраций), что небольшая компенсация была бы очень уместна?
(Из письма литературному агенту: 1938 г.)
* * *
Мне очень жалко, милый мой мальчик, что твоя университетская карьера рассечена надвое. Лучше бы ты был старшим и успел закончить до того, как тебя забрала армия. Но я все-таки надеюсь, что тебе удастся вернуться. И, безусловно, прежде ты многому научишься! Хотя в мирные времена мы, возможно (что вполне естественно и в определенном отношении правильно), слишком склонны воспринимать все на свете как подготовку, или обучение, или тренировку – для чего? В любой момент нашей жизни имеет значение только то, каковы мы и что делаем, а вовсе не то, какими мы планируем стать и что собираемся сделать. Однако не буду притворяться: эта мысль не особенно меня утешает при виде армейского милитаризма и зряшной траты времени. И дело даже не в тяготах фронтовой жизни. Меня туда зашвырнуло как раз тогда, когда я мог столько всего написать и столько всего узнать; а наверстать упущенное мне уже не удалось…
(Из письма сыну Майклу, ушедшему в армию. Октябрь 1939 г.)
* * *
Жизнь в военном лагере, похоже, нимало не изменилась; а что раздражает превыше меры, так это тот факт, что все её наихудшие черты абсолютно никому не нужны и являются лишь следствием человеческой глупости, каковую до бесконечности умножает «организация» (а «плановики» этого в упор не видят). Но Англия 1917–18 гг. здорово бедствовала; тем оно обиднее, что в стране относительного изобилия ты вынужден жить в таких условиях. Налогоплательщики очень хотели бы знать, куда уходят все эти миллионы, если с их лучшими сыновьями обращаются так постыдно.
Как бы то ни было, люди таковы, каковы они есть, никуда от этого не денешься, а единственный выход (помимо всеобщего Обращения) – это отказаться от войн, и от планирования, и от организации, и от создания новых воинских частей. Твой род войск, разумеется, один из худших – об этом знают все, способные видеть, слышать и думать; он только и держится, что на славе нескольких смельчаков, а ты ещё, по всей видимости, угодил в особенно гнусную дыру. Но все Великие Свершения, спланированные с размахом, с точки зрения жабы под колесом именно так и воспринимаются, – при том, что в общем и целом они вроде бы и функционируют благополучно, и работу свою выполняют. Работу, что в конечном счете ведет ко злу. Ибо мы пытаемся победить Саурона с помощью Кольца. И даже преуспеем (по крайней мере, на то похоже). Но в качестве расплаты, как ты и без меня знаешь, мы наплодим новых Сауронов, а люди и эльфы постепенно превратятся в орков. Не то чтобы в реальной жизни всё это настолько очевидно, как в придуманной истории; да и с самого начала на нашей стороне орков было немало…..
Ну, вот тебе, пожалуйста: ты – хоббит среди урук-хай. Так поддерживай в сердце неугасимый хоббитский дух и думай о том, что все истории таковы, если посмотреть изнутри.
(Письмо к сыну Кристоферу. май 1944 г.)
* * *
В одном из ваших последних писем вы по-прежнему выражали желание взглянуть на рукопись моего предполагаемого произведения, «Властелина Колец», изначально задуманного как продолжение к «Хоббиту». На протяжении вот уже восемнадцати месяцев я жил ожиданием дня, когда смогу объявить его завершенным. Но достиг я этой цели только после Рождества. Книга закончена, даже если и не до конца отредактирована, и пребывает, сдается мне, в том состоянии, когда рецензент вполне мог бы ее прочесть, если бы не увял при одном ее виде.
Титульный лист первого американского издания повести. Фото: общественное достояниеПоскольку перепечатка рукописи набело стоила бы в районе 100 фунтов (что мне не по карману), я был вынужден почти все перепечатывать сам. И теперь, когда я гляжу на результат, я осознаю всю грандиозность катастрофы. Мое детище вырвалось из-под контроля, я породил монстра: невероятно длинный, сложный, довольно горький и крайне пугающий роман, совершенно непригодный для детей (если вообще для кого-то пригодный); и на самом деле это продолжение не к «Хоббиту», но к «Сильмариллиону». По моим подсчетам, в нём содержится, даже без нескольких необходимых приложений, около 600 000 слов. Одна из машинисток предположила, что больше. Со всей отчетливостью вижу, насколько это нереально. Но я устал. Я сбросил книгу с плеч и боюсь, что ничего уже не смогу с ней сделать, кроме как выправить мелкие огрехи. Хуже того: я чувствую, что роман накрепко связан с «Сильмариллионом».
Возможно, это произведение вы помните: длинный свод легенд вымышленных времен в «высоком штиле», где полным-полно эльфов (в некотором роде). Много лет назад по совету вашего рецензента рукопись отклонили. Если мне не изменяет память, он признал за мифами некую кельтскую красоту, в больших дозах для англосаксов непереносимую. Вероятно, он был абсолютно прав и справедлив. А вы заметили, что из этой работы скорее стоит черпать материал, нежели публиковать её как есть.
К сожалению, я – не англосакс, и даже убранный на полку (вплоть до прошлого года) «Сильмариллион» вместе со всем прочим бурно о себе заявлял. Он кипел и пузырился, просачивался и, возможно, портил всё, что я с тех пор пытался написать.
Мне с трудом удалось не впустить его в «Фермера Джайлса», но написать продолжение он мне не дал. Он отбросил густую тень на последние главы «Хоббита». Он завладел «Властелином Колец» так, что роман просто-напросто превратился в его продолжение и завершение и требует «Сильмариллиона» для полной внятности – без кучи ссылок и разъяснений, что громоздятся в одном-двух местах.
Вы сочтете меня вздорным надоедой, но я хочу опубликовать их вместе – «Сильмариллион» и «Властелина Колец», будь то сразу или по очереди. «Я хочу» – разумнее сказать «я хотел бы», поскольку пачечка объёмом, скажем, в миллион слов воспроизведенного без сокращений материала, который англосаксы (или англоговорящая публика) способны вынести лишь в умеренных дозах, света, скорее всего, не увидит, даже если бы в бумаге недостатка не ощущалось.
И тем не менее именно этого мне бы хотелось. Или ну их совсем. Мысль о радикальном переписывании или сокращении я даже не рассматриваю. Разумеется, будучи писателем, я хотел бы видеть свои слова напечатанными; но уж как есть, так есть. Для меня главное, что я чувствую: ныне сей предмет «экзорцирован» и более меня не мучит. Теперь я могу заняться другими вещами, иными темами и историями.
(Из письма к издателю Стэнли Анвину, февраль 1950 г.)
* * *
Понятия не имею, что ещё можно сказать о хоббитах. По-моему, мистер Бэггинс полностью исчерпал как туковскую, так и бэггинсовскую стороны их натуры. Зато я готов поведать многое, очень многое, – а многое уже и записано, – о том мире, в который хоббиты вторглись. Вы, разумеется, можете взглянуть на всё, что есть, и сказать, что вы обо всем этом думаете, когда пожелаете – если пожелаете. Мне весьма любопытно узнать мнение человека стороннего, помимо мистера К. С. Льюиса и моих детей, на предмет того, представляет ли оно хоть какую-то ценность и годится ли на продажу само по себе, отдельно от хоббитов. Но если «Хоббит» и в самом деле утвердился надолго и публика потребует продолжения, так я пораскину мозгами и попытаюсь выудить из этого материала какую-нибудь тему и обработать её приблизительно в том же стиле и для той же аудитории, – возможно, задействуя и уже имеющихся хоббитов. Моя дочка не прочь послушать про семейство Туков. Один из читателей просит подробнее рассказать о Гандальве и о Некроманте. Но это предметы слишком мрачные… Хотя, по чести говоря, именно присутствие (пусть даже лишь на границе) ужасного придает, на мой взгляд, этому вымышленному миру убедительность и достоверность. Безопасная волшебная страна – фальшивка в любом мире.
В настоящий момент я, подобно мистеру Бэггинсу, переживаю легкий приступ «потрясённости»; от души надеюсь, что я не воспринимаю себя слишком уж всерьез. Но должен признаться, что ваше письмо пробудило во мне слабую надежду. То есть я начинаю задумываться, а не удастся ли (быть может!) в будущем по возможности совместить долг и удовольствие? Вот уже семнадцать лет я трачу почитай что все каникулы на экзамены и тому подобные занятия, понуждаемый настоятельными финансовыми потребностями (главным образом медицинского и образовательного свойства). Что до сочинительства стихов и прозы, эти минутки я выкрадывал, порою мучаясь угрызениями совести, из времени уже запроданного, так что писал от случая к случаю, и не то чтобы продуктивно. А теперь, возможно, я смогу делать то, к чему всей душою стремлюсь, нимало не греша против финансовых обязательств.
(Из письма издателю Стэнли Анвину, февраль 1950 г.)
* * *
Гондорские нуменорцы были горды, самобытны, архаичны; думаю, что уместнее всего представлять их (скажем) в египетском ключе. Они во многом походили на «египтян» – любовью и способностью возводить гигантские, массивные сооружения. И ещё пристальным интересом к родословным и к гробницам. (Но только, разумеется, не в вопросах «теологии»: в этом отношении они скорее иудейского или даже более пуританского склада – но на подробное изложение уйдет слишком много времени, – на то, чтобы объяснить, почему у «хороших» или противостоящих Саурону народов во «Властелине Колец» практически отсутствуют внешние проявления «религии». Едва ли не единственный признак «религии» наличествует в «молитве перед трапезой». На самом деле она воспринимается главным образом как поминовение умерших; и теология сводится к «тому, что за Эльфийским домом и пребудет вечно», т. е. за пределами смертных земель).
(Из письма читательнице, октябрь 1958 г.)
* * *
Я абсолютно не вижу, зачем понадобилось сознательно ужимать временной расклад. В оригинале и без того плотность событий весьма высока: основное действие происходит с 22 сентября по 25 марта следующего года…Главное действие начинается осенью и длится всю зиму вплоть до ясной, погожей весны: на этой основе зиждется содержание и атмосфера повести. «Властелин Колец», возможно, и «волшебная сказка», однако действие его происходит в Северном полушарии этой земли: мили – это мили, дни – это дни, погода – это погода.
(Из письма издателю, 1060 г.)
* * *
Разумеется, на самом-то деле, вне моей истории, эльфы и люди – это всего лишь разные аспекты Человечности и символизируют проблему Смерти с точки зрения личности конечной, однако обладающей самосознанием и свободной волей. В данном мифологическом мире эльфы и люди в своих воплощённых обличиях приходятся друг другу родней, но в том, что касается отношения их «духа» к миру во времени, представляют собою различные «эксперименты», каждый из которых наделён своей собственной врожденной направленностью, а также и слабостью. Эльфы воплощают, так сказать, художественный, эстетический и чисто научный аспекты человеческой натуры, возведённые на уровень более высокий, нежели обычно видишь в людях. То есть: они самозабвенно любят физический мир и желают наблюдать его и понимать ради него же самого и как «нечто иное» – т. е. как реальность, исходящую от Господа в той же степени, что и они сами, – а вовсе не как материал для использования или как платформу для власти. А ещё они наделены непревзойденной способностью к художеству или «вторичному творчеству». Потому они «бессмертны». Не «навечно»; им суждено существовать вместе с сотворенным миром и в его пределах, пока длится его история. Будучи «убиты», путем повреждения или разрушения их воплощенной оболочки, они не вырываются из-под власти времени, но остаются в мире, либо развоплощенными, либо возрождаясь заново. По мере того как длятся века, это становится тяжким бременем, тем более в мире, где существует злоба и разрушение.
Фото: Liam Truong/UnsplashСами перемены как таковые не представлены как «зло»: перемены – это развертывание истории, и отказываться принять их, конечно же, означает противиться замыслу Божьему. Однако эльфийская слабость в этом контексте, естественно, состоит в том, чтобы жалеть о прошлом и не желать иметь дело с переменами: как если бы человек возненавидел очень длинную книгу, которая все никак не кончается, и захотел остановиться на любимой главе. Таким образом, эльфы в определенной степени поддались Сауроновым обольщениям: они пожелали «власти» над явлениями как таковыми (которая от искусства разительно отлична), чтобы реализовать свое стремление к сохранению: остановить перемены и сберечь все вокруг себя навечно прекрасным и свежим. «Три Кольца» оставались «неоскверненными», поскольку эта цель в ограниченном смысле являлась благой, ведь она включала в себя исцеление подлинного вреда, причиненного злобой, а не только замедление перемен; и эльфы не желали подчинять себе чужую волю, не говоря уже о том, чтобы узурпировать весь мир собственного удовольствия ради. Но с ниспровержением «Власти» их собственные слабые попытки сохранить прошлое пошли прахом. В Средиземье для них ничего не осталось, только усталость.
(Из письма читателю, 1960 год)
* * *
Ответ про орков-женщин таков: орки-женщины существовали. Но в рассказах, где мы встречаем орков разве что как солдат армий на службе тёмных владык, естественно, что узнать многое об их жизни не представляется возможным.
(Из письма к читательнице, октябрь 1963 года.)
* * *
Высылаю вам в том же конверте нахальное добавление к моим горестям.
(Некий «поклонник» собрался написать «продолжение» к «Властелину Колец»; издательство ознакомило Толкина с подробностями - Авт.)
Не знаю, как обстоит дело юридически; полагаю, что, поскольку на придуманные имена и названия право собственности не распространяется, закон никоим образом не препятствует этому молодому ослу опубликовать свое продолжение, если он сумеет найти издателя, с хорошей ли репутацией или сомнительной, согласного взять такую дрянь.
Я всего лишь сообщил ему, что переслал его письмо вместе с пробными образчиками вам. Думаю, что письмо в соответствующем ключе от «Аллен энд Анвин» возымеет больший эффект, нежели подписанное мною. Некогда одна молодая женщина прислала мне сходное предложение, составленное в исключительно подобострастном стиле, а когда я ответил отказом, я получил письмо самое что ни на есть ругательное.
(Из письма читательнице, апрель 1966 г.)
* * *
В том виде, в каком есть, «Властелин колец» поверг меня в изумление, и полагаю, что почтенных издателей – ещё сильнее. В действительности он продаётся более чем хорошо, несмотря на высокие цены. (Последнее, несомненно, неизбежно, при такой-то цене. Тем не менее, я испытываю смешанные чувства, когда получаю такие письма, как то, которое процитирую – от известного и далеко не бедного человека: «Уверен, что вам будет приятно узнать, что я был настолько околдован, что брал каждый том из публичной библиотеки по нескольку раз, и с радостью заплатил большие штрафы за то, что задерживал их сверх срока»!)
(Из письма читателю, 1966 год)
* * *
Ближайшее будущее кажется мрачным и унылым, как Горгорот. И оттого, что становлюсь довольно пожилым: после ухода в отставку Черуэлла и сэра Джона Бизли этим летом я стану старшим профессором этого старинного института, будучи «привязан ко креслу» (как и те, кто так это не называет) с 1925 г.
Лично я имею желание и намерения прежде всего привести в порядок «Сильмариллион», вместо со связанными с ним легендами о Начале и Первой и Второй Эпохах. Всё это было написано первым; и моё желание заключалось в том, чтобы выпустить корпус текстов в хронологическом порядке.
(Из письма читателю, 1975 год)
* * *
Недавно я получил письмо от Сэма Гэмджи (из Тутинга), носящего это имя и фамилию с рождения. Он казался несколько удивлённым, но не разочарованным тем, как я использовал его имя. Слава богу, это был не С. Голлум. Теперь я живу в страхе получить записку от него, боюсь, он будет не столь доволен.
(Из письма читателю, 1978 год)
