За свою актёрскую карьеру Перри снялся в более чем 50 фильмах и сериалах. Но всему миру он известен как Чендлер Бинг – герой культового сериала «Друзья». Между тем жизнь актёра была вовсе не похожа на романтическую комедию, и в своей автобиографии «Friends, Lovers, and the Big Terrible Thing» актёр честно описал, как он большую часть жизни боролся с депрессиями и наркотической зависимостью, а в конце жизни пришёл к искренней вере в Бога.
Сегодня «Стол» публикует несколько отрывков из интервью и автобиографии актёра.
* * *
Я родился 19 августа 1969 года, во вторник, в семье Джона Беннета Перри, участника почившей группы Serendipity Singers, и Сюзанны Мари Лэнгфорд, бывшей Мисс Снежная Королева канадского университета. Я прибыл на планету примерно через месяц после высадки на Луну и через день после окончания Вудстока…
Я вышел с криком и не переставал кричать. Неделями. У меня были колики – с самого начала у меня были проблемы с желудком. Мои родители были в бешенстве от того, сколько я плакал. Поэтому меня отвезли к врачу. Это 1969 год, доисторическое время по сравнению с нынешним временем. Тем не менее я не знаю, насколько развитой должна быть цивилизация, чтобы понять, что назначение фенобарбитала ребёнку, который только что вступил на второй месяц вдыхания Божьего воздуха, в лучшем случае является интересным подходом к педиатрической медицине. Но в 1960-е годы родителям ребёнка, страдающего коликами, не так уж и редко давали мощный барбитурат.
Я хочу внести ясность в этот вопрос. Я НЕ виню в этом своих родителей. Ваш ребёнок всё время плачет, явно что-то не так, врач прописывает препарат, он не единственный врач, который считает, что это хорошая идея, вы даёте ребёнку препарат, ребёнок перестаёт плакать. Это было другое время.
Как только барбитурат принимался, я просто терял сознание. Видимо, я плакал, и наркотик подействовал, и я терял сознание, и это вызывало у моего отца смех. Он не был жестоким; обкуренные дети – это смешно.
* * *
Когда отец от нас ушёл, я быстро понял, какую роль мне нужно играть дома. Моя работа состояла в том, чтобы развлекать, умасливать, восхищать, смешить других, успокаивать, угождать – в общем, быть шутом перед всем королевским двором.
* * *
Когда мне было пять лет, меня отправили на самолёте из Монреаля, Канада, где я жил с мамой, в Лос-Анджелес, где я навещал отца. Я был так называемым «несовершеннолетним без сопровождения». Тогда было обычным делом отправлять детей на самолетах. Это было неправильно, но они это делали.
Когда вы находитесь в самолёте в качестве несовершеннолетнего без сопровождения, вы получаете всевозможные привилегии, в том числе небольшую табличку на шее с надписью «НЕСОВЕРШЕННОЛЕТНИЙ БЕЗ СОПРОВОЖДЕНИЯ», а также раннюю посадку, залы ожидания только для детей. За мной должны были присматривать стюардессы, но они были заняты раздачей шампанского в автобусе (это то, что они делали в 1970-е, где всё разрешено).
Я был чертовски напуган. Я пытался читать журнал, но каждый раз, когда самолёт натыкался на неровность в воздухе, я знал, что вот-вот умру. Мне некому было сказать, что всё в порядке, не на кого можно было посмотреть, чтобы утешить… С другими детьми были родители. У меня была вывеска и журнал.
Отсутствие родителей на этом рейсе – одна из многих вещей, которые привели к ощущению покинутости на всю жизнь.
Джон Беннетт Перри в одной из серий сериала «Друзья». Фото: Bright/Kauffman/Crane Productions* * *
Однажды в детском саду какой-то тупоголовый ребёнок с размаху придавил мне руку дверью. После того как у меня из глаз перестали сыпаться кроваво-красные искры, кто-то додумался сделать перевязку и отвезти в меня в больницу. Там стало ясно, что я потерял кончик среднего пальца. Позвонили маме; она приехала в больницу вся в слезах. Я встретил её, стоя на больничной каталке с гигантской повязкой на руке, и прежде, чем она успела что-то сказать, влез со своей репликой: «Тебе нельзя плакать – я ведь не плакал!».
В старые добрые времена, то есть до 11 сентября 2001 года, детям, а также любопытствующим взрослым иногда разрешали заглядывать в кабину самолёта. Я впервые оказался в такой кабине, когда мне было около девяти лет. Меня так потрясли все эти многочисленные кнопки, внушительный вид командира корабля и вообще весь поток информации, который на меня обрушился, что я в первый раз за шесть лет забыл засунуть в карман руку с изуродованным пальцем.
До этого я её никогда и никому не показывал, настолько мне было стыдно. Пилот заметил моё смущение и попросил меня показать руку. Сгорая от стыда, я вынул руку из кармана, после чего он сказал: «Вот, посмотри». Оказывается, у него не было точно такой же части среднего пальца на правой руке.
Да, у этого замечательного человека, у командира корабля, который знает, для чего нужны все эти кнопки, который понимает всё, что происходит в кабине, – и у него тоже не хватает части пальца!
С того дня и до настоящего времени я больше никогда не прятал свою руку
* * *
Некоторое время мама работала пресс-секретарём Пьера Трюдо, который тогда был премьер-министром Канады и главным канадским бонвиваном. (Одно из их совместных фото, опубликованное в газете Toronto Star, было подписано так: «Пресс-секретарь Сюзанна Перри работает на премьер-министра Пьера Трюдо, одного из самых известных мужчин Канады, но рядом с ним и сама быстро становится знаменитостью».) Представьте себе: вы стали знаменитостью просто потому, что постояли рядом с Пьером Трюдо!
Премьер-министр был исключительно учтивым и обходительным человеком с вкрадчивыми манерами и, скажем так, обширными социальными связями: он в разное время встречался с Барброй Стрейзанд, Ким Кэтролл и своим послом в Вашингтоне Марго Киддер. Однажды Трюдо пригласил на ужин не одну, а сразу трёх своих подруг, мотивируя это тем, что мужчине, столь влюблённому в женщин, приходится много вертеться. Таким образом, мама много времени проводила на работе, так что мне приходилось соперничать в борьбе за её внимание со всей крупной западной демократией и её харизматичным лидером-меченосцем. (Наверное, в то время ко мне лучше всего подходило определение «ребёнок с ключом на верёвочке» – был такой мягкий аналог слова «беспризорник».)
* * *
После завершения работы в фолк-группе Serendipity Singers отец трансформировал своё исполнительское мастерство в мастерство актера – сначала в Нью-Йорке, а затем в Голливуде. Конечно, он был тем, кого иногда называют середнячком от искусства, но его карьера довольно стабильно шла вверх, и в итоге он стал героем рекламы Old Spice.
В это время я чаще видел его лицо по телевизору или в журналах, чем в реальности. (Может, именно поэтому я и стал актёром?) «А знаете, кто насвистывает мелодию Old Spice? Да это мой папа!» – так говорил закадровый голос в одном рекламном ролике 1986 года. А в кадре в это время показывали, как светловолосый мальчик с короткой стрижкой обнимает за шею моего настоящего отца. «Мой практически идеальный муж», – произносит в другой рекламе улыбающаяся светловолосая женщина, и, хотя всё это шутки, мне никогда не было смешно.
В итоге вышло так, что отец стал моим героем, а на самом деле супергероем: в какую бы игру мы ни играли, я всегда ему говорил: «Давай ты будешь Суперменом, а я Бэтменом!» (Хороший психолог мог бы сказать, что мы играли эти роли вместо того, чтобы быть настоящими папой и Мэттью, потому что наши настоящие роли были для меня слишком запутанными.)
* * *
Отец тоже был пьяницей. Каждый вечер, с какой бы съёмочной площадки он ни приходил, отец наливал себе огромный бокал виски с тоником и объявлял: «Это лучшее, что случилось со мной за сегодняшний день». Конечно, отец научил меня многим хорошим вещам. Но именно он и научил меня пить. Ведь неслучайно же моим любимым напитком остаётся двойной тоник с виски, и я за каждым бокалом думаю: «Это лучшее, что случилось со мной за сегодняшний день».
* * *
Я воровал деньги, курил всё больше и больше, а мои оценки в школе становились всё хуже. В какой-то момент учителя поставили мой стол лицом к стене в задней части класса, потому что я много болтал и тратил всё своё время не на то, чтобы усваивать уроки, а на то, чтобы смешить людей. Один из учителей, доктор Уэбб, как-то сказал: «Если ты и дальше будешь так себя вести, то никогда ничего не добьёшься». Должен признаться, что, когда я получил журнал People с моей фотографией на обложке, то отправил один экземпляр доктору Уэббу с надписью: «Похоже, вы были неправы». Наверное, я поступил очень грубо…
* * *
Мои дерьмовые оценки компенсировались тем фактом, что я лидировал в каждой игре и был теннисистом национального уровня.
Мой дедушка начал учить меня играть в теннис, когда мне было четыре года, а к восьми годам я знал, что могу победить его, но я ждал, пока мне исполнится десять. Я играл по восемь-десять часов каждый день, а также часами ударял по щиту, притворяясь, что я Джимми Коннорс. Я играл геймы и сеты, каждый удар Коннорса, каждый возврат щита Джона Макинроя. Я бил по мячу впереди себя, подмахивал струнами, ракетку ставил позади себя, как будто кладу в рюкзак. Я решил, что это лишь вопрос времени, когда я выйду на Уимблдон, мило и скромно кивая обожающим болельщикам, разминаясь перед пятым сетом против Макинроя, терпеливо ожидая, пока он ругал какого-то занудного британского судью, прежде чем подать мяч.
Джимми Коннорс. Фото: AuthorKoen Suyk / Anefo/Nationaal Archief* * *
Мы с двумя братьями, Крисом и Брайаном Мюррей, решили выпить. Я забыл, чья это была идея, и никто из нас не знал, во что мы ввязываемся. У нас была упаковка из шести бутылок Budweiser и бутылка белого вина. Я взял вино, а Мюрреи – пиво. Между прочим, всё это происходило на открытом воздухе: мы были как раз у меня на заднем дворе. Моих родителей не было дома – большой сюрприз. И мы поехали.
Через пятнадцать минут весь алкоголь исчез. Мюрреи блевали вокруг меня, а я просто лежал в траве, и со мной что-то случилось. Произошло то, что отличает меня телесно и морально от моих собратьев. Я лежал в траве и грязи, смотрел на луну, окружённый свежей мюррейской рвотой, и понял, что впервые в жизни меня ничего не беспокоит. Мир имел смысл; он не был изогнутым и сумасшедшим. Я был целостным и умиротворённым. Я никогда не был более счастлив, чем в тот момент.
Вот и ответ, подумал я, это то, чего мне не хватало. Должно быть, именно так всё время чувствуют себя нормальные люди. У меня нет никаких проблем. Всё прошло. Мне не нужно внимание. Обо мне позаботятся, со мной всё в порядке.
Я был в блаженстве.
За эти три часа у меня не было проблем. Меня не бросили. Я не ссорился с мамой. В школе я учился неплохо. Мне не было интересно, что такое жизнь и моё место в ней. Это забрало всё.
Ключ к проблеме, как я понял, заключался в следующем: мне не хватало ни духовных ориентиров, ни способности получать от чего-либо удовольствие. Причудливое слово для этого – «ангедония», слово и чувство, на открытие и понимание которого я бы потратил миллионы в терапевтических и лечебных центрах.
* * *
В мои первоначальные планы входил и спорт. Мой теннис продвинулся до такой степени, что мы серьёзно подумывали о том, чтобы я поступил в теннисную академию Ника Боллетьери во Флориде. Боллетьери был ведущим тренером по теннису – он помогал Монике Селеш, Андре Агасси, Марии Шараповой, Серене Уильямс и многим другим – но, оказавшись в Лос-Анджелесе, быстро стало очевидно, что я не стану клубным игроком. Я помню, как записался на турнир, за которым наблюдал мой отец, и в своём первом матче я не выиграл ни одного очка.
Стандарты в Южной Калифорнии были зашкаливающими – когда каждый день семьдесят два градуса, и теннисные корты, кажется, есть на каждом заднем дворе и на каждом углу, какой-то ребёнок из ледяных пустошей Канады – где с декабря минусовая температура. И до марта, если вам повезёт. И мои мечты стать следующим Джимми Коннорсом быстро угасли, когда я столкнулся с хлёсткими подачами со скоростью 100 миль в час, исходящими от бронзовых калифорнийских богов, которым было одиннадцать лет и которых звали Чад, но писалось это с заглавной буквы.
Пришло время искать новую профессию.
* * *
Актёрство было ещё одним моим наркотиком. И это не нанесло того вреда, который уже начал приносить алкоголь. На самом деле просыпаться после ночи пьянства становилось всё труднее и труднее. Не в школьные дни – дело ещё не зашло так далеко. Но обязательно каждые выходные.
Но сначала мне нужно было получить обычное образование.
* * *
К 1986 году я был почти уверен, что слава изменит всё, и я жаждал её больше, чем любой другой человек на планете. Мне это было нужно. Это было единственное, что меня могло исправить. Я был в этом уверен. Живя в Лос-Анджелесе, вы время от времени сталкивались со знаменитостями или видели Билли Кристала в «Импровизации», обращали внимание на Николаса Кейджа в соседнем магазине, и я просто знал, что у них нет проблем – на самом деле все их проблемы были смыты. Они были знамениты.
Я регулярно проходил прослушивания и даже получил пару выступлений в телешоу. И вскоре я обнаружил, что уже пропускаю школу, чтобы тусоваться в закусочных с девушками, которым нравился мой акцент, моя быстрая скороговорка, моя многообещающая карьера на телевидении.
Итак, я был в кофейне 101, где у меня было моё маленькое стендап-шоу. И пока я шутил, мимо киоска прошёл парень средних лет, положил записку на салфетку передо мной на стол и ушёл.
Я осторожно взял записку, как будто она была покрыта ядом, и медленно открыл её. Паучьим почерком было написано: «Я хочу, чтобы ты снялся в моём следующем фильме. Пожалуйста, позвони мне по этому номеру… Уильям Ричерт».
Ричерт в тот день, увидев моё «Шоу Мэттью Перри», захотел снять меня в фильме, который он снимал по роману «Ночь из жизни Джимми Рирдона». Действие романа и фильма происходит в Чикаго в начале 1960-х годов; Рирдон – подросток, которого заставляют идти в бизнес-школу, хотя всё, чего он действительно хочет, – это заработать достаточно денег, чтобы купить билет на самолёт до Гавайев, где живёт его девушка.
Этот фильм был моей первой работой, и я прекрасно понимаю, что история была бы лучше, если бы фильм имел огромный успех, но всё, что действительно имеет значение, это то, что я научился сниматься в кино.
* * *
Когда я читал сценарий «Друзей», мне казалось, что кто-то преследовал меня целый год, воровал мои шутки, копировал мои манеры и мой утомлённый, но остроумный взгляд на жизнь. Один персонаж особенно выделялся для меня: даже не думал, что смогу сыграть Чендлера, ведь я и был Чендлером.
* * *
Все мы расселись за столом – и так впервые встретились друг с другом. Нет, все, кроме меня и Дженнифер Энистон. Мы с Дженнифер познакомились через общих знакомых года три тому назад. Она сразу же меня очаровала (а разве могло быть иначе?), она мне понравилась, и я почувствовал, что она тоже заинтригована. Может быть, что-нибудь получится? Тогда я работал сразу на двух работах: снимался в сериале «Чокнутые» и ещё в одном ситкоме. Когда меня утвердили, я позвонил Дженнифер и сказал: «Ты первая, кому я хочу об этом рассказать!». Это была плохая идея – я прямо чувствовал, как на телефонной трубке намерзает лёд. А я только усугубил свою ошибку, пригласив её на свидание. Она отказалась (из-за чего мне потом было очень трудно с ней общаться), да ещё сказала, что хотела бы, чтобы мы остались друзьями, а я усугубил положением, выпалив: «Мы не можем быть друзьями!».
Дженнифер Энистон и Мэттью Перри в одной из серий сериала «Друзья». Фото: Bright/Kauffman/Crane ProductionsНо потом неловкость прошла. С того первого утра мы стали неразлучны. Каждый раз мы ели вместе, мы играли в покер... Вначале главным шутником в группе был я: я сыпал шутками, как комедийный автомат, я выдавал их, когда мог, – наверное, это вызывало всеобщее раздражение. Я пытался показать всем, какой же я остроумный. Ведь за что ещё меня полюбить? Мне потребовалось пятнадцать лет для того, чтобы понять, что мне не нужно быть машиной для шуток.
* * *
Затем произошло то, что случается только с известными людьми. Ко мне подошла Марта Кауфман и сказала, что мне, наверное, стоит послать цветы Джулии Робертс.
Вы имеете в виду самую большую звезду во вселенной Джулию Робертс?
Оказалось, что Джулии предложили эпизод во втором сезоне, и она согласилась бы участвовать в сериале только в том случае, если бы могла оказаться в моей сюжетной линии. Позвольте мне сказать это ещё раз: она бы участвовала в сериале только в том случае, если бы могла быть в моей сюжетной линии. (У меня был хороший год или что?) Но сначала мне нужно было добиться её расположения.
Я долго и упорно думал, что сказать на открытке. Я хотел, чтобы это звучало профессионально, от звезды к звезде. (Ну, от звезды к гораздо большей звезде.) Но мне хотелось, чтобы там было что-то немного кокетливое, чтобы соответствовать тому, что она сказала. Я до сих пор горжусь тем, на чём остановился. Я послал ей три дюжины красных роз, и на открытке было написано: «Единственное, что захватыает сильнее, чем перспектива твоего участия в шоу, это то, что у меня наконец-то появился повод послать тебе цветы».
Неплохо, правда?
Она ответила, что если я адекватно объясню ей квантовую физику, она согласится участвовать в шоу. Ух ты. Прежде всего я в отношениях с женщиной, для которой была изобретена помада, и теперь мне предстоит заняться книгами.
На следующий день я отправил ей статью, посвящённую корпускулярно-волновому дуализму, принципу неопределённости и запутанности, и лишь часть её была метафорической.
* * *
Так началось трёхмесячное ухаживание посредством ежедневных факсов. Это было до появления Интернета, до появления сотовых телефонов – все наши разговоры осуществлялись по факсу. И их было много; сотни. Поначалу это были грани романтики: я посылал ей стихи, просил назвать тройную коронную линию на «Лос-Анджелес Кингз» и тому подобное. И не то чтобы мы оба были слишком свободны: я снимался в самом популярном сериале на планете, а она снимала фильм Вуди Аллена «Все говорят, что я люблю тебя» во Франции.
Но три или четыре раза в день я сидел возле своего факса и смотрел на листок бумаги, медленно показывающий её следующее послание. Я был так взволнован, что иногда по ночам оказывался на какой-нибудь вечеринке, где флиртовал с привлекательной женщиной, и прерывал разговор, чтобы помчаться домой и посмотреть, не пришёл ли новый факс. В девяти случаях из десяти он был. Они были такими умными – то, как она составляла предложения, то, как она видела мир, то, как она формулировала свои уникальные мысли, – всё это было так увлекательно. Я нередко перечитывал эти факсы три, четыре, а иногда и пять раз, ухмыляясь газете, как какой-то идиот. Она как будто была помещена на эту планету, чтобы заставлять мир улыбаться, а теперь, в частности, и меня. Я ухмылялся, как пятнадцатилетний подросток на первом свидании.
И мы ещё ни разу даже не разговаривали, а тем более не встречались.
Но однажды рано утром что-то изменилось. Факс Джулии оказался романтичным. Я позвонил другу и сказал: «Я в тупике. Ты должен приехать прямо сейчас. Скажи мне, если я ошибаюсь».
За час мы написали и отправили факс романтического, как нам казалось, содержания.
Потом мы стояли возле факса и смотрели друг на друга. Двое мужчин просто смотрят на машину.
Примерно через десять минут резкий звук факсимильного аппарата – все звонки, жужжание и шипящие сообщения из космоса – наполнил мою квартиру.
«Позвони мне», – гласило оно, и её номер телефона был внизу.
Джулия Робертс и Мэттью Перри в одной из серий сериала «Друзья». Фото: Bright/Kauffman/Crane Productions* * *
Но вскоре отношения с Джулией Робертс стали меня тяготить. У меня постоянно росла уверенность, что она собирается со мной расстаться. Мне всегда всего было мало. Кроме того, я чувствовал себя сломленным, скрюченным, непривлекательным. Поэтому, вместо того чтобы смириться с неизбежной агонией потери, я сам расстался с прекрасной и блистательной Джулией Робертс.
* * *
У каждого были свои годы в «Друзьях», когда весь мир говорил об их персонаже. Дэвид Швиммер был в первом сезоне; во втором сезоне это была Лиза Кудроу; в пятом и шестом сезонах были мы с Кортни; Дженнифер Энистон была в седьмом и восьмом сезонах, а Мэтт (мой самый лучший друг) – в девятом и десятом сезонах. Некоторые из них выиграли премию «Эмми» за эти сезоны, и все мы должны были выиграть больше, чем мы это сделали, но я думаю, что существует предвзятое отношение к привлекательным людям с квартирой, которая слишком велика для реального Нью-Йорка…
В тот первый год – год Дэвида – он однажды появился в моей гримёрке. Он привнёс в своего персонажа оригинальное выражение собачьего выражения лица и был просто чертовски забавен. Он также был первым из нас, кто снялся в рекламе, принял участие в «Вечернем шоу», купил дом, снял собственный фильм. В тот первый год он был крутым парнем, и это правильно. Он был весёлым.
В тот день в моей гримерке он сел напротив меня и начал.
– Мэтти, – сказал он, – я тут подумал. Когда мы пересматриваем наши контракты, мы должны делать это как команда. Нам всем должны платить одинаковую сумму.
Он был, безусловно, в лучшей позиции для переговоров. Я не мог поверить в то, что он говорил. Излишне говорить, что я был в восторге. Я был совершенно счастлив воспользоваться его щедростью духа.
Это было решение, которое в дальнейшем оказалось чрезвычайно прибыльным. Дэвид определённо имел возможность получить как можно больше денег, но он этого не сделал. Мне хотелось бы думать, что я сделал бы то же самое, но, будучи жадным двадцатипятилетним парнем, я не уверен, что сделал бы это. Но его решение заставило нас заботиться друг о друге во время множества напряжённых переговоров и дало нам огромную власть. К восьмому сезону мы зарабатывали миллион долларов за серию; к десятому сезону мы зарабатывали ещё больше. Мы зарабатывали 1 100 040 долларов за серию и просили делать меньше серий. Какими же дебилами мы были! Все мы должны быть благодарны доброте Дэвида и его проницательному деловому чутью. Я должен тебе около 30 миллионов долларов, Дэвид.
* * *
Это как пингвины в дикой природе. Когда один из них болен или сильно ранен, другие пингвины окружают его и поддерживают. Они кружат вокруг него, пока пингвин не научится ходить самостоятельно. Отчасти это то, что актёрский состав «Друзей» сделал для меня.
Кадр из сериала «Друзья». Фото: Bright/Kauffman/Crane Productions* * *
За свою жизнь я проходил детоксикацию более шестидесяти пяти раз, но первый раз это произошло, когда мне было двадцать шесть.
Моя привычка к викодину теперь сильно подействовала. Если вы посмотрите третий сезон «Друзей», надеюсь, вы придёте в ужас от того, насколько я похудел к концу сезона (опиоиды портят аппетит, плюс они вызывают постоянную рвоту). В последнем эпизоде вы увидите, что на мне белая рубашка и светло-коричневые брюки, и оба кажутся мне больше как минимум на три размера. Сравните это с разницей в том, как я выгляжу между последней серией шестого сезона и первой серией седьмого – эпизодами с предложением Чендлера и Моники. Я ношу одну и ту же одежду в последней серии шестого и первой седьмого.
Вы можете проследить траекторию моей зависимости, если будете измерять мой вес от сезона к сезону: когда я много вешу, это алкоголь; когда я худой, это таблетки. Когда у меня есть бородка, это связано с большим количеством таблеток.
Были годы, когда я оставался трезв. Я был трезв на протяжении всего 9-го сезона. И угадайте, в каком сезоне я был номинирован на лучшую мужскую роль? Тогда я подумал: «Это должно мне о чём-то сказать».
* * *
Когда вышли «Девять ярдов», я настолько погряз в зависимости, что едва мог выйти из комнаты. Я был в аду отчаяния и деморализации, и мой испорченный разум медленно тянул за собой вниз моё тело. Недавно меня осенило: подобные ощущения следовало приберечь до выхода «Десяти ярдов».
Иногда, в конце ночи, когда солнце уже собиралось взойти, а все остальные ушли и вечеринка заканчивалась, мы с Брюсом просто сидели и разговаривали. Именно тогда я увидел настоящего Брюса Уиллиса – добросердечного, заботливого, самоотверженного человека. Замечательный родитель. И замечательный актёр. И – самое главное – хороший парень. И если бы он захотел, чтобы я им стал, я был бы его другом на всю жизнь. Но, как и во многих подобных случаях, после этого наши пути редко пересекались.
Я, конечно, теперь молюсь за него каждый вечер.
* * *
По правде говоря, мы все были готовы к тому, что «Друзья» закончатся. Для начала Дженнифер Энистон решила, что больше не хочет участвовать в шоу, и поскольку мы все принимали решения как группа, это означало, что нам всем пришлось остановиться. Дженнифер хотела сниматься в кино.
Я всё это время снимался в кино, и вот-вот должны выйти «Десять ярдов», которые наверняка станут хитом (теперь вставьте сюда знак – голову осла). В любом случае, даже несмотря на то, что это была величайшая работа в мире, истории Моники, Чендлера, Джоуи, Росса, Рэйчел и Фиби в значительной степени уже закончились к 2004 году. Для меня не ускользнуло то, что Чендлер вырос намного быстрее, чем я. В результате, в основном по замыслу Дженни, десятый сезон был сокращён. Но к этому моменту все персонажи в основном были счастливы, и никто не хочет смотреть, как кучка счастливых людей делает счастливые вещи – что в этом смешного?
* * *
В одном справочнике для актёров написано, что нужно постоянно пробовать делать что-то новое и пересиливать себя. Если вы преуспели в комедии, то нужно сделать поворот направо и стать драматическим актёром. Вот такой у меня был план. С одной стороны, я не мог уйти на пенсию; с другой – как взрослый человек я не мог тратить столько времени на видеоигры. Как сказала мне однажды моя партнёрша по сексу без обязательств, «ты живешь жизнью пьяницы и наркомана, только не пьёшь и не колешься».
Я оказался на распутье. Что вы делаете, если вы актёр, вы богаты и знамениты, но вам неинтересно быть богатым и знаменитым? Ну, остаётся либо уйти на пенсию (а вы для этого слишком молоды), либо поменять амплуа. Я сообщил своему менеджеру и всем агентам, что теперь ищу работу только в драмах.
* * *
Зависимость разрушила так много в моей жизни, что это не смешно. Это испорченные отношения. Это разрушило повседневный процесс моего существования. У меня есть друг, у которого нет денег, он живёт в квартире с фиксированной арендной платой. Никогда не добивался успеха как актёр, болеет диабетом, постоянно беспокоится о деньгах, не работает. И я бы через секунду поменялся с ним местами. На самом деле я бы отказался от всех денег, всей славы, всего прочего, чтобы жить в квартире с контролируемой арендной платой: я бы предпочёл постоянное беспокойство о деньгах, чтобы не иметь этой болезни, этой зависимости.
* * *
Алкоголь коварен, сбивает с толку и силен… но я бы ещё добавил, что он терпелив. Как только вы поднимаете руку и говорите: «У меня проблема», зависимость как будто говорит: «Ну, если ты будешь настолько глуп, что скажешь что-нибудь об этом, я уйду на какое-то время». Какое-то время… Я буду в реабилитационном центре три месяца и подумаю: «Ну, я собираюсь употреблять, когда выйду отсюда, но я могу подождать ещё девять дней, чтобы сделать это». Болезнь только барабанит пальцами. В АА (Анонимные Алкоголики. – Авт.) часто говорят, что, когда вы находитесь на собрании, ваша болезнь просто стоит на улице и ждёт, пока вы уйдёте. А потом алкоголизм вступит в силу и скажет: «Эй, помнишь меня? Приятно видеть тебя снова. А теперь дай мне столько же, сколько ты дал в прошлый раз, иначе я убью тебя или сведу с ума».
* * *
Мне посчастливилось проснуться, но ксанакс сделал нечто худшее, чем просто предотвратил глубокий сон: он поджёг мой мозг и свёл меня с ума. Я видел вещи: странные видения и цвета, которых я никогда раньше не видел, цвета, о существовании которых я не подозревал. Серые автоматизированные шторы в моей спальне приобрели темно-фиолетовый цвет. Как будто палочки и колбочки в моей сетчатке посылали новые и непрошеные сообщения через зрительный нерв в ствол мозга, который уже был зажарен на гриле.
В операционной мне дали пропофол – знаете, препарат, который убил Майкла Джексона. Тогда и там я узнал, что Майкл Джексон не хотел быть под кайфом, он хотел уйти. Ноль сознания. И ещё один мастерский талант, отнятый у нас этой ужасной болезнью.
Мне сделали укол в 11:00. Очнулся я спустя одиннадцать часов в другой больнице.
Видимо, пропофол остановил моё сердце. На пять минут. Это был не сердечный приступ – у меня не было ровной линии, но ничего не билось. (...)
Мне сказали, что какой-то мускулистый швейцарский парень очень не хотел, чтобы парень из «Друзей» умер на его столе, и целых пять минут делал мне искусственное дыхание, избивая меня в грудь. Если бы меня не было в «Друзьях», остановился бы он на трёх минутах? Друзья снова спасли мне жизнь?
Возможно, он спас мне жизнь, но он также сломал мне восемь рёбер.
* * *
Итак, я жил в доме для трезвых в Малибу, получая 8 миллиграммов субоксона. Хотя это надёжный препарат для детоксикации, лучший, как я уже говорил снова и снова, от него труднее всего отказаться на планете. Фактически это довело меня до самоубийства, когда я отказался от этого. Это не совсем так: у меня были суицидальные чувства, но я также знал, что это всего лишь лекарство, так что на самом деле у меня не было суицидальных настроений, если вы понимаете. Всё, что мне нужно было сделать, – это предотвратить дни, когда я чувствовал желание покончить с собой, ничего с этим не делать и знать, что в какой-то момент я почувствую себя лучше и больше не захочу убивать себя.
* * *
«Боже, пожалуйста, помоги мне, – прошептал я. – Покажи мне, что ты здесь. Боже, пожалуйста, помоги мне».
Пока я молился, маленькая волна в воздухе превратилась в маленький золотой свет. Когда я встал на колени, свет медленно начал становиться всё больше и больше, пока не стал настолько большим, что охватил всю комнату. Я как будто стоял на Солнце. Я ступил на поверхность Солнца. Что происходило? И почему я начал чувствовать себя лучше? И почему мне не было страшно? Свет вызывал ощущение более совершенное, чем самое идеальное количество наркотиков, которые я когда-либо принимал. Ощущая эйфорию, я испугался и попытался избавиться от этого. Но избавиться от этого было невозможно. Это было намного больше меня. Моим единственным выбором было поддаться этому, что было несложно, потому что это было так приятно. Эйфория началась с макушки головы и медленно распространилась по всему телу – я, должно быть, просидел там пять, шесть, семь минут, наполненный ею.
Моя кровь не была заменена тёплым медом. Я был тёплым мёдом. И впервые в жизни я был окружён любовью и принятием, и меня переполняло всепоглощающее чувство, что всё будет хорошо. Теперь я знал, что моя молитва была услышана.
Примерно через семь минут (вставьте сюда шутку «семь минут на небесах») свет начал тускнеть. Эйфория утихла. Бог выполнил свою работу и теперь ушёл помогать кому-то ещё.
Я начал плакать. Я имею в виду, что я действительно начал плакать, это неконтролируемый плач, от которого тряслись плечи. Я плакал не потому, что мне было грустно. Я плакал, потому что впервые в жизни чувствовал себя хорошо. Я чувствовал себя в безопасности, обо мне заботились. Десятилетия борьбы с Богом, борьбы с жизнью и печали – всё смывалось, как река боли, ушедшая в небытие.
Я был в присутствии Бога. Я был в этом уверен. И на этот раз я молился о правильном: о помощи.
В конце концов плач утих. Но теперь всё было иначе. Я мог видеть цвета по-другому, углы были другой величины, стены были прочнее, потолок выше, деревья постукивали в окна ещё совершеннее, чем когда-либо, их корни соединялись через почву с планетой и обратно в меня – одна великая связь, созданная вечно любящим Богом, а за её пределами небо, которое раньше было теоретически бесконечным, теперь стало непостижимо бесконечным. Я был связан со Вселенной так, как никогда раньше. Даже растения в моём доме, которых я раньше даже не замечал, казались чётко выраженными, более прекрасными, чем это было возможно, более совершенными, более живыми.
Я оставался трезвым два года исключительно благодаря этому моменту. Бог показал мне кусочек того, какой может быть жизнь. Он спас меня в тот день и на все дни, несмотря ни на что. Он превратил меня в искателя не только трезвости и истины, но и Его Самого. Он открыл окно и закрыл его, как бы говоря: «Теперь иди и заработай это».
