Ровно 80 лет назад, 27 января 1944 года, Ленинград был полностью освобождён от фашистской блокады. 872 дня город провёл в окружении, потеряв более миллиона жителей.
Одним из этого миллиона был художник Павел Филонов, умерший в своей каморке от голода и холода в декабре 1941 года.
Он умер среди своих картин, которые уже тогда стоили миллионы. Но Филонов отказывался продавать их за границу и частным коллекционерам, потому что считал, что он творит не живопись, а пророчества для будущих поколений, поэтому его картины должны навсегда остаться собственностью народа.
Основатель русского авангарда, которого современники называли гением, сумасшедшим бунтарём и шарлатаном, всю жизнь жил в нищете, потому что считал, что материальные заботы отсекают его от главного – от делания картин. Он так и ушёл из жизни – неразгаданным пророком, творящим для будущего. Его творчество повлияло на развитие всего мирового искусства, но долгие годы его картины были никому не известны.
Но, может быть, просто ещё не пришло время понять Филонова?
* * *
Больше всего на свете Павел Филонов не любил объяснять своих картин. Все вопросы отклонялись учтиво, но сухо: всё же и так понятно, смотрите лучше.
Филонов подчас даже не утруждал себя давать названий своим картинам, называя их просто: большая картина, маленькая картина, композиция. По большому счёту, большая часть названий полотен Филонова придумана его критиками. Тот не возражал: это же и была подлинная сила искусства, когда полотна получали способность жить и развиваться в ногу с эпохой или же, напротив, смещаться в иной смысловой пласт.
Такими же молчунами была и его свита – «филоновцы». Один из художников писал: «Перед грандиозными панно Филонова прохаживались какие-то весьма странные молодые люди, как потом выяснилось, „филоновцы“. Небритые и нечёсаные, в рваных пиджаках и пёстрых, но грязных кашне, небрежно перекинутых через плечо, они явно были преисполнены величайшего высокомерия. Немногочисленные посетители несмело вступали с ними в пререкания, неизменно начиная с вопроса: „А что это, собственно, значит?“ Молодые люди отвечали снисходительными улыбочками, недоумённым пожатием плеч и переглядыванием…».
* * *
Филонов неохотно рассказывал и о своём детстве. Для своей первой выставки Павел Николаевич сам написал автобиографический очерк, в котором о своей семье рассказал в самых общих выражениях: «Родился в 1883 г. в Москве. Родители – мещане г. Рязани. Мать брала в стирку бельё. Отец был кучером, затем, недолго, извозчиком. Рисовать начал с 3–4-летнего возраста. С 5–6 до 11 лет был танцором и плясуном московских театров: Корш, Лентовского, Соколовского. Также для заработка вышивал крестиком, как и сёстры, полотенца, скатерти…»
Метрическая запись №4 о рождении Павла Филонова. Фото: ЦГА МосквыЕго младшая сестра Евдокия Филонова годы спустя вспоминала: «Семья наша была очень бедная, многодетная рабочая семья. Жили мы в Москве.
В декабре 1887 г. скоропостижно умер отец, кормилец семьи. Видела я его только на фотокарточке, единственной, сохранившейся с тех пор. На ней сняты отец, мама, две сестры: Катя – старшая – и Шура, ставшая после смерти мамы нашей второй матерью, и старший брат Петя. Даже на этой переснятой в 1899 году фотографии видно, что у отца красивое лицо, строгое, с чудесными глазами. После его смерти осталось шестеро детей и бабушка, которой было около ста лет…
Жить стало очень тяжело. Мама была слабого здоровья и умерла в чахотке, как и старший брат. Брату Павлу Николаевичу было в это время около пяти лет. Несмотря на этот возраст, и он стал помогать семье, вначале, как и сёстры, вышивал крестиками полотенца и скатерти, шил лоскутные панно, которые потом продавали. Кажется, это делала бабушка…»
Лоскутные коврики и панно! Вот же ключ к творчеству Филонова. Посмотрите на его картины: они как будто бы сшиты из разноцветных лоскутков. А кое-где видны следы вышивки крестиком – как хаотичные пересечения линий и широких мазков вдруг превращаются в лица и фигуры людей, словно вырастающие из глубины холста.
* * *
Читаем автобиографию дальше. «Окончил в Москве начальную каретнорядскую школу. 18 лет окончил в Петербурге живописно-малярные мастерские (вернее, Художественно-ремесленные мастерские при Школе для вольноприходящих Императорского общества поощрения художеств. – Авт.), получив свидетельство на звание маляра-уборщика».
Три раза он пытался поступить в Академию художеств, но приняли его в конце концов только в качестве вольного слушателя «за прекрасное знание анатомии».
В академии Филонов вёл себя странно. Его приятель писатель Алексей Кручёных позже вспоминал: «Филонов – из рода великанов – ростом и сложением, как Маяковский. Весь ушёл в живопись. Чтобы не отвлекаться и не размениваться на халтуру, он завёл строжайший режим. Получая от родственников 30 руб. в месяц, Филонов на них снимал комнату, жил и ещё урывал на холсты и краски. А жил он так: «Вот уже два года я питаюсь одним чёрным хлебом и чаем с клюквенным соком. И ничего, живу, здоров, видите, – даже румяный. Но только чувствую, что в голове у меня что-то ссыхается. Если бы мне дали жирного мяса вволю – я ел бы без конца. И ещё хочется вина – выпил бы ведро!..
Художники Павел Филонов, Михаил Матюшин, сидят Алексей Крученых, Казимир Малевич, Иосиф Школьник. Фото: russiainphoto.ruВсякую половинчатость он презирал. Жил уединённо, однако очень сдружился с Хлебниковым. Помню, Филонов писал портрет “Велимира Грозного”, сделав ему на высоком лбу сильно выдающуюся, набухшую, как бы напряженную мыслью жилу…»
В те же годы Филонов сделал несколько иллюстраций для печатавшейся тогда книги Хлебникова «Изборник».
* * *
В Академии Филонов не доучился – поссорился с профессорами. Продав одну из своих самых удачных картин «Головы», в 1913 году Филонов отправился в путешествие по Италии и Франции. Почти как пансионер Академии, которого за казённый счёт отправили изучать европейское и античное искусство.
Филонов писал: «В путешествии пришлось иногда спать в хлевах, под кустами, уже начинались заморозки и по утрам был иней. В Лионе работал у живописца Шульца по 5 франков в день подённо, делал рисунки для витражей, затем – в ателье Гудрона, по 7 фр. подённо, делая рисунки кукол, ковров и т. п. для прейскурантов. Из Лиона проехал в Париж и, пробыв там восемь дней, вернулся в Россию. Вся поездка длилась 6 месяцев. За это время были сделаны рисунки акварелью и карандашом крючников, рыбаков, итальянского монаха; перс, палубные пассажиры на Чёрном море, итальянские каменщики, итальянский крестьянин, французский рабочий, французские дети и др.».
* * *
Вернувшись в Петербург, Филонов в том же 1913 году написал своё самое знаменитое полотно – «Пир королей».
Художник Олег Покровский писал: «Кроваво-красные тона цвета запёкшейся крови и разложения. В тёмном и глубоком подземелье, вокруг стола-жертвенника, застыли деспоты – короли смерти. Короли, вершившие мрачный обряд тризны по самим себе. Власть самодовлеющая и беспощадная, потерявшая свой смысл и свою цель. Традиция владычества, тоже умирающая».
За столом – восемь королей, восемь империй, правивших тогда миром. Руки владык, сидящих в склепе без всяких королевских регалий, благоговейно скрещены на груди – как во время Литургии перед принятием Святого Причастия. Собственно, происходящее на карине – это демоническая карикатура на Евхаристию, потому что левая рука королей покрывает правую, но не наоборот, как это принято в церкви. Короли действительно причащаются – но только не Святых даров, а соблазнов князя мира сего. Вот он сам сидит на столе в образе маленькой обезьянки-капуцина (как писал Мартин Лютер, «дьявол – обезьяна Бога»).
Картина Павла Филонова «Пир королей». Фото: Русский музейНа столе – запечённая рыба, символ христианства.
Поэт Велимир Хлебников писал о творении своего друга: «Это пир трупов, пир мести. Мертвецы величаво и важно ели овощи, освещённые лучом месяца, бешенством скорби».
Лишь через год – с началом Первой мировой войны – стало понятно, что «бешенством скорби» был пронизан весь мир, а полотно стало предсказанием начала мировой бойни, уничтожившей и империи Старого Света, и весь старый порядок.
Картина стала сенсацией и открытием первого цикла работ Филонова «Ввод в мировый расцвет».
* * *
На волне успеха Филонов создал объединение «Интимная мастерская живописцев и рисовальщиков „Сделанные картины“». Также Филонов принял участие в спектаклях «Первого в мире футуристического театра», организованных в Петрограде участниками объединений «Союз молодёжи» и «Гилея». Сам Филонов поставил трагедию «Владимир Маяковский» в Театре Неметти.
В 1916 году мировая бойня настигла и художника. Павел Филонов был мобилизован и как солдат 2-го Морского полка Балтийской дивизии был послан на Румынский фронт.
Павел Филонов на Румынском фронте. Фото: общественное достояниеВелимиру Хлебникову он говорил: «Я воюю не за пространство, а за время. Я сижу в окопе и отымаю у прошлого клочок времени».
Один из сослуживцев Филонова вспоминал: «Наша Отдельная морская Балтийская дивизия в декабре 1916 г. была переброшена на Дунай с островов Балтийского моря, после того как были разбиты румынские войска в Добрудже. На Дунае из состава нашей дивизии, Дунайской флотилии и прочих мелких береговых частей был сформирован отряд речных сил и войск обороны гирл реки Дуная, занявший район Измаил–Сулин–Килия.
Весть о падении династии Романовых мы получили от местного населения, что было подтверждено солдатами-телеграфистами штаба отряда… Был созван комитет солдатских, матросских и офицерских депутатов, с нормой представительства от каждой роты, батареи и корабля по два солдата и одному офицеру…»
Филонов же был избран председателем Совета: его многие уважали, а его происхождение было идеальным для того времени. Матросам и солдатам он запомнился тем, что не стал устраивать расправ над офицерами, не принявшими Февральского переворота. Напротив, он отпустил адмирала Ненюкова под «честное слово офицера», что он не будет выступать против Советов.
* * *
Но Филонов отказался от продолжения карьеры в органах власти. Он вернулся в Петроград, чтобы стать, как он любил говорить, «чернорабочим от искусства».
После долгих скитаний в 1919 году ему удалось получить небольшую комнату в Доме литераторов, на задворках Ленинграда, в которой из мебели был только стол, кровать да пара стульев.
Одна из художниц позже вспоминала: «Жутко было подниматься по чёрной лестнице до чердака. Вошли на чердак, кругом пыль вековая, по пыли проложены доски, указавшие путь к низкой двери, мы постучали. Дверь открыла немолодая женщина, очень худая, сгорбившаяся и очень плохо и неряшливо одетая. Она показала на другую дверь, из которой вышел Филонов, тоже плохо одетый. Он ввёл нас к себе. Комната – как гроб, скат крыши и слуховое оконце, дающее скудный свет. На стенах гвоздиками прибиты картинки, но какие страшные. Сине-зелёные, чёрные переплетшиеся фигуры, эксцентричные и даже неприличные в своём движении. Их было так много… и всюду кошки».
По воспоминаниям современников, большую часть пространства комнатки занимали картины: они висели на стенах, стояли по углам.
Здесь Филонов прожил до самой смерти.
* * *
В этом доме Филонов встретил и свою судьбу – Екатерину Серебрякову, жену известного в то время анархиста-народовольца Эспера Серебрякова. Они жили по соседству. В своё время Эспер Александрович Серебряков – сын действительного статского советника и блистательный офицер русского флота – присоединился к народовольческому кружку и, когда полиция начала поголовные аресты «Народной воли», бежал за границу. В эмигрантском Париже он встретил другую «народоволку» – Екатерину Тетельман, которая совершенно покорила его каким-то особым женским магнетизмом.
В Россию Эспер Александрович с женой и двумя сыновьями – Петром и Анатолием – вернулся только после большевистского переворота. Он порвал с анархистами и вступил в партию большевиков, затем устроился на работу в Историко-революционный архив, вошёл в состав комиссий Музея революции, участвовал в создании выставки, посвящённой истории «Народной воли».
Весной 1921 года Серебряков скончался, а ещё через три года Екатерина Александровна стала женой Филонова – несмотря на то что она была старше художника на 20 лет, он неизменно называл её «дочкой», потому что она вызывала у бездетного художника желание заботиться о себе как о ребёнке.
Екатерина Серебрякова и Павел Филонов. Фото: общественное достояниеЕщё она покорила сердце художника тем, что всячески поддерживала его желание устроить революцию в искусстве и была согласна терпеть ради этого любую бедность и нищету.
Тёплые отношения сложились у художника и с пасынками; причём Пётр Эсперович стал и ближайшим учеником Филонова.
Но счастливой семейной жизни не получилось. В 1938 году Пётр и Анатолий были арестованы и расстреляны.
Политической травле подвергался и сам Филонов, в газетах его открыто называли «классовым врагом», появился даже пренебрежительный термин «филоновщина».
* * *
Правда, сначала художник был у революционной власти в фаворе.
В 1919 году в Зимнем дворце состоялась «Свободная выставка всех направлений». Шкловский писал: «Араратом на выставке выглядит Филонов. Это не провинциал Запада. А если и провинциал, то той провинции, которая, создав себе новую форму, готовит поход для завоевания изжившего себя центра. В его картинах чувствуется громадный размах, пафос великого мастера… В Филонове сейчас сила русской, непривозной живописи».
После того как Филонов написал цикл «Ввод в Мировой расцвет», ему предложили возглавить Музей живописной культуры, затем – создать «Институт исследования искусства». Впоследствии институт стал известн как «Коллектив мастеров аналитического искусства МАИ», или просто «Школа Филонова».
В 1927 году Филонова с учениками пригласили для оформления театрального зала и сцены в ленинградском Доме печати. Его ученики вспоминали: «На всю эту работу было отведено всего четыре месяца. Под руководством и при активной помощи П.Н. Филонова мы работали дни и ночи. Дом печати превратился в настоящий дом жизни, из которого и мы, и Филонов выходили только раз в неделю. Причём работали безвозмездно, если не считать бесплатной еды в столовой Дома печати».
Картина Павла Филонова «Цветы мирового расцвета». Фото: Русский музей* * *
Но затем настали другие времена.
В 1929 году Русский музей собирался сделать персональную выставку художника. После того как картины были развешаны и был напечатан буклет с комплиментарной статьёй, разъясняющей аналитический метод, перед самым открытием на дверях зала с экспозицией появился замок. Тираж буклета был уничтожен, и вместо него появилось другое издание с репродукциями картин Филонова и идеологически «правильной» статьёй, в которой доходчиво разъяснялось, почему такое искусство чуждо молодой Стране Советов.
Его сестра Евдокия Филонова писала: «Отношение к брату работников музея тех времён было на редкость некрасивое. Продержав картины полтора года, не открыв выставку, они даже не перевезли все работы к нему домой. Ему пришлось самому переносить своих “ссыльнокаторжных”. Всё это было проделано без такси, без подводы…»
Под влиянием прессы бросили своего мастера и его ученики.
И Филонов до конца своих дней остался в «подполье».
* * *
Из дневника художника: «6 марта 1936 года. Сейчас, не имея заработка, я в полном смысле слова, к стыду своему, живу на „иждивении“ дочки. Ем кило или полкило хлеба в день, тарелку или две супа с картошкой. Положение моё становится грозным. Выход один – пойти на любую чёрную работу для заработка. Но я растягиваю последние гроши, чтобы отдалить этот „выход“, – и работаю весь день, как и всегда, пока сон не выводит меня из строя. Как и всегда, ни одной секунды не провожу без работы, а работы чем дальше, тем больше. Но еды – всё меньше и меньше. При моём в полном смысле слова железном, несокрушимом здоровье я чувствую, однако, как уходит моя прежняя физическая, мускульная сила. Но рабочая энергия, воля к работе, неутолимое желание работать – крепнут».
В это время художнику не раз поступали предложения продать свои работы в провинциальные музеи.
Евдокия Филонова писала: «Бродский (глава Академии искусств. – Авт.) упрекал брата, что он не продаёт своих работ, и просил “уступить” что-нибудь для его музея: “У вас целая гора работ, а кто их видит? У меня же бывает много людей, бывают комиссары, работы видели бы, ценили” На одну из его просьб брат сказал, что своих работ не продаёт, решил отдать все работы народу, государству: “Хочу сделать свой музей”.
Бродский с улыбкой сказал: “Музея своего вам не сделать! Это вот я сделал свой музей. А если вы сделаете свой музей – я брошу Академию и сам стану его директором”».
Почему же он отказывался от продажи картин?
Сестра художника вспоминала, что в начале 20-х годов Филонов продал ряд картин Русскому музею и в Третьяковскую галерею. И до конца своих дней он не мог забыть этой продажи, считая, что сделал большую ошибку: его полотна сразу же повесили в запасники, и для публики они просто пропали.
Тем не менее даже отверженный официальным искусством Филонов оставался ключевой фигурой в художественном процессе 20-х и 30-х годов. К нему часто приезжали художники со всего СССР и из других стран, иногда он выступал с лекциями. Например, в феврале 1933 года Филонов делал доклад в Доме художника. Народу собралось около 500 человек, возникла давка. И возбуждённые «филоновцы» вынесли все двери. Испуганные такой популярностью власти распорядились начать новую кампанию травли художника в газетах.
* * *
После начала блокады Ленинграда Филонов каждую ночь дежурил на чердаке, сбрасывая с крыши зажигательные бомбы. Он очень боялся, что его картины и рукописи погибнут в огне. Это было всё, что он создал за всю свою жизнь.
Мемориальная доска на доме Филонова (ул. Литераторов, 19). Фото: Екатерина Борисова / WikipediaХудожник Олег Покровский вспоминал: «Ученики художника, приезжавшие на побывку с Ленинградского фронта, приходили к Мастеру. Они встретили Художника уже в наглухо затемнённой мастерской. Железная печь-времянка стояла у него, как и у всех ленинградцев, прямо в комнате. Он курил у горящей печи.
Его супруга ходить уже не могла – лежала. Со своим всегдашним рыцарством Художник отдавал ей часть своего блокадного пайка.
Хотел спасти любимого человека, но не спас ни её, ни себя. Ученикам запомнились его последние слова: “Я не знаю, свидимся ли мы, но я точно знаю, что мы победим”».
* * *
Евдокия Филонова так описала последние дни художника: «Осенью 1941 года, в конце сентября, неожиданно пришёл к нам брат. Пришёл и принёс четыре картошечки. Принёс в то время, когда они были буквально на вес золота. Оторвал их от Екатерины Александровны, от себя, когда все голодали. Запасов у них не было никаких.
Было очень холодно, на нём была его куртка, тёплая шапка и Петины лыжные брюки (наверное, Екатерина Александровна настояла, заставила его надеть эти брюки поверх своих, бумажных, которые он носил и летом, и зимой).
Как мы ни отказывались от картошечек, как ни просили взять обратно, – он не хотел и слушать нас, он заставил взять их. Что мы говорили тогда, к сожалению, теперь я уже не вспомню. Дома у нас было очень холодно. Он не разделся, оставался у нас недолго. Может быть, он думал, что это его последний приход к нам, но мы никак не предполагали, что видим его в последний раз. И сейчас я не могу понять, не могу простить себе, что мы не отнесли эти картошечки к ним, обратно, а оставили их себе. Закрыв за ним дверь, мы подошли к окну, ожидая, что он, как всегда бывало, остановится, помашет нам на прощание рукой, улыбнётся – но на этот раз этого не случилось… Шёл он по двору своим широким шагом, но медленно, низко опустив голову. Когда он зашёл под ворота, мы так и остались у окна, растерянно глядя друг на друга».
* * *
3 декабря 1941 года Павел Филонов скончался.
Евдокия Филонова: «Войдя в комнату, мы увидели брата, лежавшего на постели, стоявшей не на своём обычном месте. Он лежал в куртке, тёплой шапке, на левой руке была белая шерстяная варежка, на правой варежки не было. Он был как будто без сознания, глаза полураскрыты, ни на что не реагировал. Лицо его, до неузнаваемости изменившееся, было спокойно…»
Сестра сорвала со стены висевшее полотно «Пир королей» и укрыла им тело брата.
Специально ли она выбрала картину, прославившую брата, или это просто было самое большое полотно в его каморке? Никто этого теперь уже и не скажет.
Около недели тело Филонова лежало в его промёрзшей комнате, накрытое картиной «Пир королей».
История словно закольцевалась. Работа, подарившая миру Филонова, словно стала его проводником в Вечность.
* * *
Долгое время в осаждённом городе не удавалось достать доски для гроба. Ещё труднее было договориться о том, чтобы вырыли могилу: были суровые морозы, и земля промёрзла.
«Придя на Серафимовское кладбище, я нашла человека, который за хлеб и какую-то сумму денег согласился приготовить место, – вспоминала сестра художника. – Какой это был нечеловеческий труд! Стояли сильные морозы, земля была как камень. И, как я помню, и забыть это невозможно, он больше рубил корни топором, чем работал лопатой. Наконец я не выдержала и сказала, что буду ему помогать, но минут через пять он взял лопату от меня и сказал: “Вам не под силу”. Как я боялась, что он бросит работу или, продолжая работу, станет ругаться! Но он только сказал: “За это время я вырыл бы три могилы”. Добавить что-то к сумме, о которой мы договорились, я не могла, с собой у меня было только то, что я должна была отдать ему за работу, и я сказала ему: “Если бы вы знали, для какого человека вы трудитесь!” И на его вопрос: “А кто он такой?” – рассказала ему о жизни брата, как он трудился для других, учил людей, ничего не получая за свой очень большой труд. Продолжая работать, он очень внимательно слушал меня».
Могила П. Н. Филонова и его сестры Е. Н. Глебовой (Филоновой) на Серафимовском кладбище. Фото: Вячеслав Бабияк / Wikipedia* * *
Все картины Филонова до весны 1942 года оставались в его комнате под присмотром вдовы. Через пять месяцев блокады она поняла, что может вскоре умереть, и перебралась к сёстрам художника.
Евдокия Филонова: «Голод всё больше давал о себе знать. Уехать из Ленинграда мы не могли, имея у себя все картины, все рукописи брата и не имея сил отдать их на хранение…
Неожиданно с фронта приехал Виктор Васильевич – муж нашей племянницы. Увидев нас, он сразу же спросил: “Почему же вы не уехали, почему до сих пор в Ленинграде?” Мы сказали, что уехать не можем, так как у нас на руках картины и рукописи брата. Когда же из дальнейшего разговора он узнал, что у нас нет сил донести картины до Русского музея и нет никого, кто бы помог нам, и в этом весь вопрос, он сказал, что может помочь нам. Работы упакованы были так: один пакет с 379-ю работами и рукописями и второй – вал, на нём накатано 21 полотно. Когда мы поняли, что это может быть отнесено в музей и сейчас же, счастью нашему, радости не было границ. Он взял и понёс вал, а я несла пакет, в котором лежало 379 работ!...
До сих пор я не могу представить себя той поры, несущую эту тяжесть… Что же произошло? Неужели радость, что всё сделанное будет спасено, будет в музее и мы можем наконец эвакуироваться, так как сестре становилось всё хуже, дала мне силы, но отняла память?..»
Первая выставка Павла Филонова в России состоялась в 1988 году.
P.S. Сейчас в Москве, в выставочном центре «Зарядье», проходит выставка «Павел Филонов. Художник Мирóвого расцвета». Среди прочих работ художника представлена и картина «Пир королей».
