«То, что я ушёл от тебя, не доказывает того, что я был недоволен тобой…»

Граф Толстой прошёл точку невозврата в ночь на 28 октября 1910 года. Переосмыслив всю свою жизнь, он понял, что больше не в силах оставаться под одной крышей с женой. И сбежал. Это событие, без преувеличения, потрясло общество. Поступок гения российской литературы обсуждали не только представители элиты, но и простые работяги. Что же касается семьи, то наиболее болезненный удар получила, конечно же, жена – Софья Андреевна. Когда она нашла прощальную записку своего 82-летнего мужа, в которой он просил не искать его, то побежала к озеру, чтобы утопиться. Трагедии удалось избежать, женщину спасли. Софья Андреевна была настолько шокирована произошедшим, что домочадцы боялись, как бы она не предприняла попытку суицида ещё раз. Вот только никто из детей её не пытался утешить. Они были убеждены в том, что именно мать виновата в побеге отца. Это ещё сильней загнало женщину в тупик отчаяния.

Описать семейную жизнь четы Толстых одним словом не получится. На протяжении долгих лет супруги испытывали полную гамму чувств и эмоций – как говорится, от любви до ненависти. Но всё же роль главного «мученика» досталась именно Софье Андреевне. Всю свою семейную жизнь она старательно исполняла роль жены литературного гения: воспитывала детей, вела домашнее хозяйство, переписывала рукописи мужа красивым почерком. Вот такую запись в дневнике оставила Софья Андреевна в июле 1897 года: «Сейчас 2 часа ночи, я всё переписывала. Ужасно скучная и тяжёлая работа, потому что, наверное, то, что написано мною сегодня, – завтра всё перечеркнётся и будет переписано Львом Николаевичем вновь. Какое у него терпение и трудолюбие – это поразительно!»

Лев Толстой и Софья Толстая, 1902 год. Фото: pastvu

Софья Андреевна взвалила на свои плечи весь быт, чтобы ничего не отвлекало её гениального мужа. А он взял и сбежал… Конечно, Лев Николаевич прекрасно понимал вклад супруги в его жизнь, но обстоятельства были сильнее. В своём доме он больше не мог оставаться. В план побега были посвящены дочь Александра, её подруга, а также доктор Маковицкий.

К побегу Лев Николаевич шёл долго. Это решение далось ему тяжело, а причины нужно искать под слоем пыли, которой покрылась счастливая, на первый взгляд, семейная жизнь.

«Но я не свободна думать по-своему, любить то и тех, кого и что избрала сама, идти и ехать, где мне интересно и умственно хорошо…»

Графу Толстому перевалило за тридцать лет, но он всё ещё оставался холостым. Вариантов для создания, скажем так, ячейки общества у него было много, но женщины неизменно разочаровывали Льва Николаевича. Некоторое время граф считал, что Лиза Берс (дочь друзей) являлась пусть и не идеальной, но подходящей кандидатурой. Толстой писал: «Лиза Берс искушает меня; но этого не будет. Один расчёт недостаточен, а чувства нет». Но затем он переключился на её младшую сестру – Соню. На тот момент графу было 34 года, Соне – 18. Лев Николаевич часто приезжал к Берсам и подолгу разговаривал с девушкой. И в конце-концов созрел: «Я влюблён, как не думал, чтобы можно было любить. Завтра пойду, как встану, и всё скажу или застрелюсь».

Стреляться не пришлось, Соня ответила «да». Вскоре они поженились. А в качестве «свадебного подарка» Лев Николаевич дал почитать своей будущей жене дневник, в котором он подробно описывал все свои многочисленные романы. Под венец Соня шла в слезах. Она не хотела выходить замуж за Толстого, но мать уговорила. Софья Андреевна писала в дневнике: «Всё его прошедшее так ужасно для меня, что я, кажется, никогда не помирюсь с ним. Он целует меня, а я думаю: „Не в первый раз ему увлекаться. Я тоже увлекалась, но воображением, а он — женщинами, живыми, хорошенькими“».

Лев и Софья Толстые в 48-ю годовщину свадьбы, 1910 год. Фото: pastvu

Этот поступок графа красной линией прошёл через всю семейную жизнь Толстых. Софья Андреевна так и не смогла принять прошлую жизнь своего мужа. Она писала: «Лёва всё больше от меня отвлекается. У него играет большую роль физическая сторона любви. Это ужасно; у меня – никакой, напротив».

Как известно, Софья Андреевна выносила и родила тринадцать детей. Но после шестых родов врачи категорически запретили ей иметь детей. На эту новость Лев Николаевич отреагировал агрессивно: «Кто ты? Мать? Ты не хочешь больше рожать детей! Кормилица? Ты бережёшь себя и сманиваешь мать у чужого ребёнка! Подруга моих ночей? Даже из этого ты делаешь игрушку, чтобы взять надо мной власть!».

Графиня Толстая подчинилась. Но врачи не ошиблись. Сначала умер Петя, затем годовалый Николай, Варвара, которую едва успели покрестить, и пятилетний Алексей. Своего последнего ребёнка – Ваню – Софья Андреевна родила в 44 года. Роды прошли очень трудно, но сын ненадолго сблизил супругов. Софья Андреевна писала в дневнике: «Два часа я неистово кричала почти бессознательно. Лёвочка и няня рыдали оба. Родился мальчик. Лёвочка взял его на руки и поцеловал; чудо, ещё не виданное доселе!» Младшего сына любили сильнее остальных, но поскольку у него было очень слабое здоровье, Ваня умер в семь лет (1895 год). Толстая писала: «Мой милый Ванечка скончался вечером в 11 часов. Боже мой, а я жива!»

Лев Толстой в кругу семьи. 1892 год. Фото: pastvu

После этого трагического события отношения супругов стали быстро портиться. Лев Николаевич переживал серьёзный душевный кризис, от которого страдал не только он сам, но и его жена. Толстая писала в 1898 году: «В душе моей происходит борьба: страстное желание ехать в Петербург на Вагнера и другие концерты и боязнь огорчить Льва Николаевича и взять на свою совесть это огорчение. Ночью я плакала от того тяжёлого положения несвободы, которое меня тяготит всё больше и больше. Фактически я, конечно, свободна: у меня деньги, лошади, платья — всё есть; уложилась, села и поехала. Я свободна читать корректуры, покупать яблоки Л.Н., шить платья Саше и блузы мужу, фотографировать его же во всех видах, заказывать обед, вести дела своей семьи – свободна есть, спать, молчать и покоряться. Но я не свободна думать по-своему, любить то и тех, кого и что избрала сама, идти и ехать, где мне интересно и умственно хорошо; не свободна заниматься музыкой, не свободна изгнать из моего дома тех бесчисленных, ненужных, скучных и часто очень дурных людей, а принимать хороших, талантливых, умных и интересных. Нам в доме не нужны подобные люди – с ними надо считаться и стать на равную ногу; а у нас любят порабощать и поучать…

И мне не весело, а трудно жить… И не то слово я употребила: весело, этого мне не надо, мне нужно жить содержательно, спокойно, а я живу нервно, трудно и малосодержательно».

Лев Николаевич всегда был сложным и противоречивым человеком. А в старости он стал проповедовать труд и всечеловеческую братскую любовь. Граф то хотел раздать всё своё имущество нуждающимся, то собирался отречься от авторских прав на произведения, но каждый раз против этого вставала Софья Андреевна. Она отказалась принять новый образ жизни мужа. Для неё это было бы равнозначно перечёркиванию вообще всей её жизни. По версии Льва Николаевича, все жертвы были пустыми и ненужными. На такой шаг Софья Андреевна пойти не смогла. Отношения становились всё хуже и хуже. Причём, что интересно, окружение осуждало графиню за то, что она не хочет «ходить в рубище» и противится воли мужа. Вот такую запись сделала Софья Андреевна в своём дневнике: «Он ждал от меня, бедный, милый муж мой, того духовного единения, которое было почти невозможно при моей материальной жизни и заботах, от которых уйти было невозможно и некуда. Я не сумела бы разделить его духовную жизнь на словах, а провести её в жизнь, сломить её, волоча за собой целую большую семью, было немыслимо, да и непосильно!»

Лев Толстой завтракает вегетарианской пищей, 1901 год. Фото: pastvu

Осенью 1906 года мучения и переживая Толстого из-за невыносимой атмосферы в доме и непонимания со стороны жены и старших детей могли закончиться: Софья Андреевна находилась в очень плохом состоянии и находилась в шаге от смерти. У неё обнаружилась гнойная киста, требовалась срочная операция, но Лев Николаевич повёл себя… странно. Профессор Владимир Фёдорович Снегирёв, понимая, что шансов на спасение женщины с каждым часом всё меньше, требовал от графа решения: оперировать или нет? Но писатель старательно избегал прямого ответа, словно боясь взять на себя ответственность.

Дочь Александра вспоминала: «С громадным терпением и кротостью мама переносила болезнь. Чем сильнее были физические страдания, тем она делалась мягче и светлее. Она не жаловалась, не роптала на судьбу, ничего не требовала и только всех благодарила, всем говорила что-нибудь ласковое. Почувствовав приближение смерти, она смирилась, и всё мирское, суетное отлетело от неё». В скорую смерть супруги верил и сам Лев Николаевич. Он восхищался мужеством жены и «плакал не от горя, а от радости». И на вопросы Снегирёва о согласии на операцию, заявлял: «Я против вмешательства, которое, по моему мнению, нарушает величие и торжественность великого акта смерти». Врач, естественно, не понимал такого отношения и приходил в ярость. И Снегирёв решился. Операция прошла удачно, Софью Андреевну удалось спасти. Владимир Фёдорович вспоминал после реакцию графа на опухоль: «Он был бледен и сумрачен, хотя казался спокойным, как бы равнодушным. И, взглянув на кисту, ровным, спокойным голосом спросил меня: „Кончено? Вот это вы удалили?“ А когда он увидел жену, отошедшую от наркоза, возмущённо выдал: „Человеку умереть спокойно не дадут! Лежит женщина с разрезанным животом, привязана к кровати, без подушки…  стонет больше, чем до операции. Это пытка какая-то!“». После этого граф сделал запись в дневнике: «Ужасно грустно. Жалко её. Великие страдания и едва ли не напрасные».

Лев Толстой с дочерью Александрой на берегу моря, 1901 год. Фото: pastvu

Конечно, Лев Николаевич не мечтал о смерти супруги. Дело в том, что для Толстого смерть была не таким трагическим событием, как воспринимают её все остальные люди. Смерть являлась одним из способов «раскрывания» человека. Он настроился на смерть жены, уход которой являлся своего рода победой духовного над физическим. И вдруг вместо этого Снегирёв демонстрирует ему опухоль. Толстой был сильно потрясён.

Вскоре после этого события смерть всё-таки взяла верх. Правда, забрала она Машу – любимую дочь писателя. Лев Николаевич писал: «Сейчас час ночи, скончалась Маша. Странное дело. Я не испытываю ни ужаса, ни страха, ни сознания совершающегося чего-то исключительного, ни даже жалости, горя… Да, это событие в области телесной и потому безразличное. Смотрел я всё время на неё, как она умирала: удивительно спокойно. Для меня она была раскрывающимся перед моим раскрыванием существом. Я следил за его раскрыванием, и оно радостно было мне…».

Атмосфера в доме накалялась. Лев Николаевич мучился из-за того, что супруга его не понимает и не следует его воле. А Софья Андреевна впала в депрессию. В июле 1910 года она написала в дневнике: «Совсем больная и так, я почувствовала снова этот приступ отчаяния; я легла на балконе на голые доски… Вышел Лев Николаевич, услыхав, что я шевелюсь, и начал с места на меня кричать, что я ему мешаю спать, что я уходила бы. И я ушла в сад и два часа лежала на сырой земле в тонком платье. Я очень озябла, но очень желала и желаю умереть. …Если б кто из иностранцев видел, в какое состояние привели жену Льва Толстого, лежащую в два и три часа ночи на сырой земле, окоченевшую, доведённую до последней степени отчаяния, — как бы удивились добрые люди!»

Интерьер комнаты Софьи Толстой в музее-усадьбе Льва Толстого «Хамовники». Фото: pastvu

Но первым всё-таки не выдержал Лев Николаевич. Сначала он подписал тайное завещание, по которому все авторские права на произведения переходили дочери Александре и другу Черткову. Это стало последней каплей для Софьи Андреевны. Она чуть ли не каждый день устраивала мужу, а заодно и детям, скандалы. Находиться в Ясной поляне писатель уже не мог. И 28 октября он решился на побег. Вот такую запись сделал он в тот день: «В прежние ночи я не смотрел на свою дверь, нынче взглянул и вижу в щелях яркий свет в кабинете и шуршание. Это Софья Андреевна что-то разыскивает, вероятно, читает. Накануне она просила, требовала, чтобы я не запирал дверей. Её обе двери отворены, так что малейшее моё движение слышно ей. …Опять шаги, осторожное отпирание двери, и она приходит… Хотел заснуть, не могу, поворочался около часа, зажёг свечу и сел. Отворяет дверь и входит Софья Андреевна, спрашивая «о здоровье» и удивляясь на свет… Отвращение и возмущение растёт, задыхаюсь, считаю пульс: 97. Не могу лежать и вдруг принимаю окончательное решение уехать. Пишу ей письмо…

Лев и Софья Толстые и их дочь Александра среди крестьян деревни Ясная Поляна в Троицын день, 1909 год. Фото: pastvu

…Ночь - глаза выколи, сбиваюсь с дорожки к флигелю, попадаю в чащу, накалываюсь, стукаюсь об деревья, падаю, теряю шапку, не нахожу, насилу выбираюсь, иду домой, беру шапку и с фонариком добираюсь до конюшни, велю закладывать… Я дрожу, ожидая погони…  Может быть, ошибаюсь, оправдывая себя, но кажется, что я спасал себя, не Льва Николаевича, а спасал то, что иногда хоть чуть-чуть есть во мне. Доехали до Оптиной».

Это путешествие стало последним в жизни Льва Николаевича. В дороге он сильно заболел и вынужден был сойти на станции Астапово. Даже находясь при смерти, он не хотел видеть жену и запретил пускать её. Сын Сергей, который находился возле отца в последние часы его жизни, вспоминал: «В это время я невольно подслушал, как отец сознавал, что умирает. Он лежал с закрытыми глазами и изредка выговаривал отдельные слова из занимавших его мыслей, что он нередко делал, будучи здоров, когда думал о чём-нибудь, его волнующем. Он говорил: „ Плохо дело, плохо твоё дело…“ И затем: „Прекрасно, прекрасно“. Потом вдруг открыл глаза и, глядя вверх, громко сказал: „Маша! Маша!“ У меня дрожь пробежала по спине. Я понял, что он вспомнил смерть моей сестры Маши».

Лев Толстой идет вдоль вспаханного поля около деревни Ясная Поляна. 1908 год. Фото: pastvu

Лишь когда Льву Николаевичу сделали инъекцию морфия, к нему пустили Софью Андреевну, которая тут же упала на колени. После смерти мужа графиня, перебирая его бумаги, нашла письмо, где Толстой подвёл итог их семейной жизни: «То, что я ушёл от тебя, не доказывает того, что я был недоволен тобой… Я не осуждаю тебя, напротив, с благодарностью вспоминаю длинные 35 лет нашей жизни! Я не виноват… Я изменился, но не для себя, не для людей, а потому что не могу иначе! Не могу и тебя обвинять, что ты не пошла за мной».

Изданные дневники Софьи Толстой. Фото: Wikimedia commons

Софья Андреевна пережила мужа на 9 лет. Все эти годы она страдала от многочисленных нападок и упрёков. Но, несмотря на критику, Софья Андреевна переписывала записи покойного мужа и занималась изданием его дневников. Даже став вдовой, она продолжила кропотливо трудиться на благо Льва Николаевича.