Бог дал Галине Борисовне не только талант и волю, но и долгие годы жизни. Чтобы не писать её биографию, «Стол» даст слово самой Волчек.
«Мы жили с родителями в мосфильмовском доме. Соседи – великие люди – дёргали меня за косички и, шутя, ударяли по попке. Райзман, Пырьев, Птушко и великий Ромм, перед которым я преклоняюсь. Михаилу Ильичу благодарна за то, что он меня самим собой, своей личностью убедил в том, что искусство есть. Эйзенштейн жил рядом в эвакуации в Алма-Ате. Тогда все говорили: «Он – самый-самый». Я же испытывала детскую ревность и не садилась к нему на колени в знак протеста. Стояла в сторонке и наблюдала, как он рисует детям картинки. Для меня был один „самый-самый“ – Ромм».
«Девчонки кричат: „Галь, беги скорее, тут тетя Люся Целиковская в гробу лежит“. Это Эйзенштейн снимал „Ивана Грозного“. Я же отвечаю: „Ни за что, я с дядей Колей Крючковым собираюсь кататься на танке вокруг студии“. Атмосферу творчества не впитать не получилось. Сегодня заставить меня отправиться на просмотр фильма – дело трудное. Наверное, я отравилась кинематографом с детства».
«Чувство долга родилось раньше меня. Наверное, этим я обязана отцу. Недаром я в тринадцать лет сделала выбор (нагло, как теперь понимаю) в его пользу. Помню, как родители посадили меня напротив себя на круглый стульчик от рояля и сказали: „Выбирай, с кем ты будешь жить. Мы расходимся“. И когда напротив тебя сидят два родных человека, которые тебя сделали, родили, ты им отвечаешь: „Вот – папа“»…
«Не приемлю ханжество, притворство, неестественность, неискренность. В любых проявлениях. Начиная от фальшивых улыбок и кончая фальшивыми интонациями, лозунгами, призывами».
«Предательство я не прощаю. А ошибку, конечно, прощаю. Невозможно не ошибаться».
«Мой любимый писатель – это Чехов. Мне очень важны человеческие отношения».
«Вообще к массовой моде я отношусь предвзято. Не понимаю её, возбуждающую стадное чувство».
«Мы жили тогда на первом этаже, и Высоцкий часто приходил – и с Мариной Влади, и без неё. В дом наведывались высокие гости. Сидели, слушали Володю. В одиннадцать вечера раздавался звонок в дверь, и – на пороге милиционер. Вызывали его соседи. Однажды стражи порядка онемели, увидев народного артиста СССР Евгения Лебедева, Георгия Товстоногова и Чингиза Айтматова – с депутатскими значками на пиджаках. Бывало ещё смешнее, когда наряд милиции стоял под нашими окнами, и все внимательно слушали Володино пение до одиннадцати, а потом приходили и просили вежливо, даже любовно, – закончить».
«Меня, конечно, перемолола в мясорубке история руководителя. Если ты оказался во главе театра, то необходимо победить в себе актёрское сознание».
«Моя свекровь говорила мне, что для меня театр – это дом, а дом – это театр. Это так».
«Я попала в Государственную Думу не потому, что увлеклась политикой, а потому, что увлеклась личным обаянием Виктора Степановича Черномырдина. Он меня позвал и сказал: „У вас же сын есть. И у меня есть. Вы же не хотите, чтобы они были в крови. Вы и Никита Сергеевич (Михалков) должны это понять“».
«Для меня приход Путина в „Современник“ был очень понятным и естественным. Не потому что я имею отношение к Собчаку, а потому что он сам мне сказал: „Мы уже два месяца работаем в Москве, а ни разу не были в “Современнике”. Вот и пришли».
«Всем врачам я отвечаю: „Если вы думаете, что я мечтаю так спокойно доживать, сразу говорю – не будет этого“. Спокойно доживать я не сумею, не умею, не хочу».
«Я хочу избежать немощи физической и духовной. Не хочу быть старухой. Мне кажется, это не моё амплуа».
«Театр, и не только наш, а вообще, пока может ещё жить. Он делает некие „гимнастические процедуры“, при которых человек существует. И я верю в то, что эстафету надо передавать живой рукой, в которой есть сила».
«Спросите о преемнике? Отвечу. В „Современнике“ удалось создать молодую труппу, замечательную смену, продолжающую традиции русского психологического театра. Я счастлива тем, что они не дадут превратить наш дом в модное место. Эта команда – моя радость и гордость».
«Мне бы хотелось, чтобы „Современник“ оставался театром, в котором ты можешь получить какую-то безусловную правду про прошлую жизнь, сегодняшнюю и отчасти про будущую».