Надо сказать, что на Западе обе мировые войны заставляли лучших людей своего времени задаваться конечными вопросами бытия. Так появилась литература «потерянного поколения», философское направление экзистенциализм, движение покаяния в немецкой послевоенной культуре.
Так вот Сартр и Льюис в разгар Второй мировой войны вдруг ощутили острую необходимость рассказать своим современникам, что такое ад. Не такой, где грешников на вертелах жарят, а настоящий, понятный, убедительный и, страшно сказать, близкий каждому из нас. Примечательно, что Сартр был известен как убеждённый атеист, а Льюис – как христианский апологет.
Первым высказался Сартр, и в мировой культуре его высказывание оставило заметный след, превратившись в афоризм. «Ад – это другие», – говорит герой пьесы Сартра «Взаперти» (в другом переводе – «За закрытыми дверями»). Бессмысленно спорить, можно ли считать это суждением самого писателя, если он вкладывает его в уста героя, с которым себя едва ли ассоциирует. В этих словах заключён смысл всей пьесы.
Как же выглядит сартровский ад, ад атеиста? Это бесконечное здание с номерами, как в отеле, вне которого ничего нет. Только бесконечные этажи и номера. Единственная черта «классического» ада – жара, которая при открытой двери в коридор усиливается. Но это совсем не адское пламя, а что-то вроде жаркого климата без кондиционера.
В номера селят по несколько человек, незнакомых друг с другом. Первая реакция: а где же жаровни, медные воронки, черти или хотя бы палач? Только спустя время сидящие взаперти (дверь по первому требованию не открывается) понимают, что палачами им предназначено стать самим – друг для друга. Наказание заключается в пытке собственными же страстями, воспоминаниями о своих преступлениях и полученных душевных ранах, которые соседи по комнате с удовольствием друг другу растравляют.
В ад Сартра просто так не попадают. Это обязательно наказание за какой-то постыдный поступок или образ жизни, соответствующий расхожему представлению о грешнике. Гарсэн, расстрелянный как дезертир, измывался над своей женой, которая всё безропотно переносила и продолжала его любить. Кульминацией этих отношений были ночные оргии с проституткой, которую он привёл прямо домой, и жена им утром приносила завтрак. Иными словами, Гарсэн на приличного человека не тянет, есть за что поместить в ад, даже если не вникать в историю с дезертирством.
Ещё одна обитательница запертой комнаты – прелестная блондинка Эстель, совершившая детоубийство. Чтобы добавить чёрных красок в её образ, нам сообщается, что замуж она вышла по расчёту, имела любовника, которого в итоге разлюбила и на его глазах убила новорождённую (от него) дочь. После этого любовник застрелился, а блондинка вскоре заболела и умерла от пневмонии. Ни в одном своём поступке не раскаивается.
Греховность Инес также не вызывает сомнений даже у атеиста. Это эмансипированная лесбиянка, соблазняющая и уводящая у мужей хорошеньких жён. На земле она соблазнила жену своего двоюродного брата (возможно, не только её), а в аду мечтает добиться благосклонности детоубийцы Эстель, которая, в свою очередь, пытается соблазнить Гарсэна.
В этих биографиях едва ли многие читатели себя узнавали и узнают сейчас, зато отношения, завязавшиеся между героями, куда более реалистичны и узнаваемы. Кого удивишь рассказом, как люди, живущие рядом, могут возненавидеть друг друга, начать обижать, мстить, наступать на больные мозоли – иными словами, сотворить вокруг себя в настоящий ад? Отсутствие зеркал и отобранные зубные щётки в этом замкнутом пространстве – лишь невинная находка администрации адского отеля, призванная усилить и без того накопившееся раздражение «клиентов».
Пьеса «Взаперти» выходит в 1943 году, а уже в 1944-м в газете «The Guardian» начинает печататься повесть Льюиса «Расторжение брака», где (по совпадению ли?) тоже идёт речь о «нестандартном» аде. Но не таком, как у Сартра.
Ад Льюиса, христианина-протестанта, – это серый сумеречный город с пустынными уродливыми улицами. Дождливый, унылый, неприятный, но вполне реалистичный – с виду ничего сверхъестественного. Только из рассказа попутчика главный герой узнает о том, что пространство и время ведут себя здесь особым образом. Город – бесконечно большой, позволяющий людям селиться настолько далеко друг от друга, что путь до ближайшего соседа может занять годы и столетия. Это очень огорчает новоприбывших, которые обычно предвкушают здесь встречу с великими грешниками прошлого вроде Наполеона или Чингисхана. Такая характеристика ада – явный реверанс в сторону Сартра: ад – это другие, поэтому лучше не иметь с ними никакого дела. Отличие в том, что у Льюиса обитатели ада располагают полной свободой действий: принудить их жить вместе никто не может. Возможно, поэтому большинство признает город вполне пригодным для жизни местом и уходить из него не хочет.
Ещё одно полемически заострённое отличие ада Льюиса – отсутствие интереса автора к тем, кого можно назвать явными грешниками. Здесь, в аду, обитают обычные люди, в которых каждый может узнать себя и своих близких, знакомых. Это мать, безумно любящая своего сына и тяжело переживающая его смерть; это известный художник, желающий и за гробом продолжать писать картины; это учёный-богослов, который и в аду продолжает участвовать в конференциях с докладами. Они «ничего такого» не сделали на земле, за что их однозначно можно было бы осудить на поселение в аду. Проблема скорее в том, что в своём нынешнем состоянии они просто не могут жить в раю: каждая травинка, каждая капля дождя причиняет им нестерпимую боль, пронизывая их, потому что они бесплотные духи, а здесь всё реально.
Жители рая, в отличие от них, имеют тело и похожи на земных людей, только преображённых. Но стали они такими не сразу. Многие из них имеют биографии под стать сартровским обитателям ада, куда они изначально и были направлены. Просто со временем каждый из них сумел преодолеть в себе ту доминирующую страсть, которая привела его в это место, и переселился в рай, где постепенно «нарастил» себе духовное тело.
Ад у Льюиса – это добровольный выбор каждого, жители ада попросту не хотят переселяться в рай. В аду, так похожем на их прежнюю земную жизнь, всё привычнее и проще, там ничего не нужно менять в себе, можно общаться с себе подобными, вести привычный образ жизни. А если всё надоест, переселиться подальше и вообще никого не видеть – проблем с переездом и строительством нового дома не будет.
Самый тяжёлый грех у Льюиса – это инерция прежней жизни, жизни без Бога, жизни для себя. Это единственное препятствие между адом и раем. Льюис показывает, что очень непросто убедить человека попробовать жить в радости рядом с Богом. Он либо не поверит этим обещаниям, либо побоится жизни в мире реального, где поначалу всё причиняет боль, либо у него просто найдутся «более важные дела».
Вот два таких разных и в то же время узнаваемых образа ада родились у европейцев в годы Второй мировой войны. И в 75-летнюю годовщину её окончания нам, потомкам, которым эта победа уже не принадлежит, хорошо бы задуматься над вопросом: ад – это другие или он во мне и я его главный архитектор?