– От большевиков из России в Европу бежали многие литераторы, создав феномен литературы русского зарубежья, однако всемирную известность обрели не все. Набоков смог. Почему?
– От других писателей-эмигрантов Владимир Набоков отличался тем, что, во-первых, очень хорошо знал языки (английский, французский). Во-вторых, он был спортивен и вынослив. Родители, прежде всего отец, приобщили сына к занятиям спортом: это теннис, велосипед, бокс, футбол, шахматы. Боксировать, играть в футбол (на позиции вратаря) и заниматься теннисом Набоков продолжил в студенческие годы, а составление шахматных задач стало для него одним из любимых занятий на всю жизнь. Поощрялись естественно-научные штудии, и Володя увлёкся энтомологией. Если вспомнить, что уроки рисования давал юному Набокову художник Мстислав Добужинский, что стены набоковского петербургского дома украшали творения других мастеров «Мира искусства» – Льва Бакста, Александра Бенуа, Константина Сомова – и, наконец, что частыми гостями их дома бывали замечательные музыканты начала века, то представить лучшую для развития его таланта среду, пожалуй, невозможно. Но главное всё-таки в том, что помимо таланта он обладал завидной уверенностью в себе. Эта уверенность, а можно сказать, что и твёрдая вера в себя, стала залогом его непоколебимой сосредоточенности на творчестве даже в неблагоприятных жизненных условиях. Колоссальные жизненные потери он сумел обратить в яркие художественные достижения.
Александр Леденёв. Фото: из личного архива– Кем себя считал Владимир Набоков и стал ли он своим среди чужих? Можно ли его назвать американским писателем?
– В студенческие годы в Кембридже Набоков остро чувствовал свою «русскость», но всегда по-европейски оберегал свою частную жизнь от вторжения посторонних. В зрелом возрасте предпочитал подчёркивать свою «экстратерриториальность», культивировал позицию «одинокого короля». Американским писателем его можно было бы назвать только по полученному гражданству, но никак не по свойствам ума и таланта.
– Сегодня имя Набокова – некий знак стилистической виртуозности, однако его стиль был принят далеко не сразу в среде русских эмигрантов. За что хвалили и ругали Набокова?
– Вы правы: если сказать коротко, то Набоков – своего рода «рекордсмен стиля». Ближайший ему предшественник с точки зрения стилистической выразительности – Иван Бунин, который сразу же признал его талант, хотя порой и не мог скрыть раздражения своим молодым соперником. Очень высоко оценивал возможности Набокова и Владислав Ходасевич, не говоря уже о поэтах и прозаиках молодого поколения первой волны. У Набокова они видели тот неведомый прежде уровень психологической утончённости и технической виртуозности, который в Европе 1920–1930-х годов было принято приписывать Марселю Прусту (тогдашней «иконе стиля», если использовать современный штамп). Отчасти по этой причине – вкупе с банальной житейской ревностью – в русской эмигрантской среде сложилось мнение о Набокове как о писателе-«космополите», свободном не только от влияний русской культуры, но и от «русскости» вообще. Главные хулители Набокова (прежде всего Георгий Иванов и Иван Шмелёв) не были оригинальны, отказывая ему в «духовности», в «человеческом содержании» и квалифицируя его произведения как переводы второсортной европейской литературы. Некорректность такой оценки очевидна, если судить о писателе не по отдельным фрагментам его созданий, а учитывать весь объём сделанного им.
– Большая русская литература XIX века – это литература идей. Следовательно, писатель в глазах читателя становился пророком и учителем. Набоков же был далёк от догматизма, религиозности и мистицизма, потому не уставал ругать Достоевского. А чего от «русского писателя» Сирина–Набокова ждали читатели русского зарубежья, европейцы и американцы? Насколько тема «утраченной России» могла заинтересовать далёкого от России человека?
– Отношение Набокова к Достоевскому – большая и непростая тема. Отстраняясь от морализаторства и форсированной религиозности предшественника, Набоков тем не менее нередко по-своему перелицовывал его мотивы и сюжетные ходы. Вряд ли случайно, например, что инициалы трёх главных героев романа «Король, дама, валет» Франца, Марты и Драйера (а это, между прочим, роман о преступлении и наказании) образуют такую знакомую комбинацию ФМД. Тематически рассказы и романы Набокова 20–30-х годов, как правило (хотя и не всегда), замешаны на русском материале. Объединяющая их проблема – как справиться с болью утрат, с грузом житейских потерь. Правда, в отличие от писателей-реалистов, Набоков считал, что искусство начинается там, где память и воображение человека упорядочивает, структурирует хаотический напор внешних впечатлений. Настоящий писатель творит свой собственный мир, дивную галлюцинацию реальности. А потому особенно интересны читателю в его творчестве приключения восприятия, памяти и воображения – причём интересны они и русским, и европейцам, и американцам.
– С чем связано решение писать прозу по-английски? И как американские и английские читатели приняли английские сочинения «русского писателя»?
– Прежде всего с тем, что зарабатывать на жизнь, публикуясь только по-русски, к середине 30-х годов стало сложно. Набоков пробует писать по-французски, но в итоге решает в пользу английского. Впрочем, по-русски Набоков продолжал писать до конца жизни (в частности, лирику; да и «Лолиту» он решил воссоздать на русском, понимая, что в мире не было и не могло быть переводчика такого уровня, который сумел бы передать те смыслы, которые заложены в романе). Его английский (формально правильный) воспринимался англоговорящей публикой в целом вполне благожелательно, но в нём было много цветистости, интеллектуальной изощрённости, можно сказать, стилевого маньеризма. Набокову всегда была важна акустическая (музыкальная) выразительность фразы, и он подбирал сочетания слов, как подбирает их скорее поэт, чем прозаик. Замечу, что чаще всего его англоязычный нарратив ориентирован на точку зрения «иностранца» (с американской точки зрения). Речевая маска «европейца» позволяла объяснить потенциальные «спотычки» (шероховатости) выражения. Вообще это обширная тема. В английском Набокова есть некоторые странности, но писатель обращает лёгкий «европейский акцент» его англоязычной прозы в свою пользу. Если использовать далековатые аналогии, то можно вспомнить, например, какие дополнительные обертоны придавал русской прозе, например, Фазиль Искандер.
Наброски Набокова на "Лолите". Фото: Library of Congress– Насколько Сирин-Набоков был популярен за рубежом до выхода «Лолиты» – романа, который наконец обеспечил ему и славу, и деньги?
– До «Лолиты» Набоков был практически неизвестен широкому англоязычному читателю. Его знали американские друзья, издатели, критики – в общем, специалисты по России. Именно «Лолита» радикально изменила ситуацию: о Набокове узнал весь читающий мир.
– Когда Набокова узнали советские читатели?
– До середины 1980-х Набокова читали тайком – но таких тайных любителей Набокова в Ленинграде и Москве было немало, особенно в писательской и филологической среде. В августе 1986 года в журнале «Шахматное обозрение» был опубликован фрагмент «Других берегов», а в декабре в журнале «Москва» – роман «Защита Лужина». Тогда-то и началось лавинообразное «возвращение Набокова» на родину.
Владимир Набоков. Фото: Horst Tappe / Library of Congress– В сборнике интервью «Строгие суждения» Набоков признаётся в нелюбви к журналистам. Он сам составлял ответы на заранее присланные вопросы?
– Да, верно, Набоков не любил устных импровизаций: к нему было бы неприменимо модное ныне слово «спикер» – и на русском, и на английском он был именно «писателем». Лекции американским студентам он всегда именно читал; интервью давал только с загодя полученными вопросами и заранее заготовленными, т.е. записанными ответами. Иными словами, спонтанная речь, экспромт (и соответствующие имитации таких экспромтов на письме, если только этого не требовала характеристика персонажа) для него были за пределами подлинного творчества
– Почему Солженицын выдвигал Набокова на Нобелевскую премию? Вроде бы они полные противоположности.
– Солженицын действительно считал Набокова величайшим русским писателем и не мог не оценить богатства и изящества набоковского русского языка, да и его резко негативное отношение к советской власти скорее совпадало с позицией Набокова. В целом литературные вкусы Набокова и Солженицына далеко не во всём расходились: оба ценили, например, Бунина, Замятина, Цветаеву. Солженицын предпринял попытку встретиться в Набоковым в Монтрё, сумел договориться о встрече, но она всё-таки не состоялась – по довольно курьёзным причинам. Остаётся вспомнить, что великие современники Толстой и Достоевский тоже так и не встретились.
– Как сложилась судьба братьев и сестёр Владимира Набокова?
– Отвечу на этот эпический по замаху вопрос коротко. Любимая Набоковым младшая сестра Елена Сикорская (фамилия по мужу) прожила долгую и в целом счастливую жизнь: училась на философском факультете Карлова университета в Праге (на том же факультете учился, кстати, муж Марины Цветаевой Сергей Эфрон), очень хорошо владела европейскими языками, работала сначала переводчиком, а потом в библиотеке ООН (умерла в 2000 году). Её сын Владимир Сикорский, племянник Владимира Набокова, тоже долгое время работал в ООН – переводчиком-синхронистом. Сыновья Владимира Сикорского Алексей и Давид продолжают их род. Жизнь другой сестры Владимира Набокова, Ольги (по мужу Петкевич), сложилась более драматично. Большую часть жизни прожила в Праге. Её сын Ростислав умер в 29 лет, оставив сына Владимира (это ещё один продолжатель рода). Сама Ольга ушла из жизни в 1978 году. Младший брат Владимира Набокова Кирилл – ещё один профессиональный переводчик в набоковском семействе – прожил сравнительно короткую жизнь (умер в 1967 году), наследников не оставил. Наконец, ближайший по возрасту к Владимиру брат Сергей (родился 11 месяцами позже Владимира) – самая трагическая среди родственников писателя фигура. Когда ему было 16 лет, семья узнала о его нетрадиционной сексуальной ориентации. Отношения между братьями были прохладными. Образование, как и Владимир, он получил в Кембридже. Во время немецкой оккупации Франции в 1941 году был арестован, провел 5 месяцев в заключении, отпущен, но в 1943-м вновь арестован и направлен в концлагерь на территории Германии, где и погиб в январе 1945 года.
