Почему Пастернак «Доктора Живаго» назвал «сгустком духа»? Почему поэт отказался от Нобелевской премии? Как роман стал его судьбой? К 130-летнему юбилею поэта, писателя и переводчика Бориса Пастернака рассказывает научный сотрудник Дома-музея Б.Л. Пастернака Елена Лурье – «не как о поэте и писателе, а как о человеке, жившим свою жизнь в пространстве своей судьбы».
«Следовать за мыслями великого человека – есть наука самая занимательная», – писал Пушкин. Пастернак не вёл дневники и ничего специально не записывал, но письма, которые он писал друзьям, родителям, сёстрам, коллегам, оказались замечательным источником для его понимания.
Письмо Бориса Пастернака, адресованное грузинскому поэту Георгию Николаевичу Леонидзе. Источник: Литфонд«Свою всю жизнь до последнего издыхания»
В 1950 году Пастернак пишет исследователю творчества Толстого Н.С. Родионову письмо, где рассказывает, как Толстой приехал в гости к Пастернакам слушать музыку: Лев Николаевич был дружен с отцом поэта, а его мама была прекрасным музыкантом.
Пастернаку было тогда три года, он описывает, как его разбудили звуки музыки, мальчика в слезах вынесли из спальни, и он увидел Толстого: могучий старик сидел в клубах дыма. Он вспоминает это как «ночь, которая межевой вехою пролегла между детством и сознательной жизнью».
Для Пастернака Толстой был чрезвычайно важен: «Главное и непомернейшее в Толстом, то, что больше проповеди добра и шире его бессмертного художнического своеобразия (а может быть, и составляет именно истинное его существо), – новый род одухотворения в восприятии мира и жизнедеятельности, то новое, что принёс Толстой в мир, стало... основой моего существования, всей манеры моей жить и видеть», – пишет Пастернак Родионову.
Илья Репин. Портрет Льва Толстого, 1887 годВ 1890 году, за две недели до рождения Бориса Пастернака, Толстой напишет в дневнике: «Если уж хочешь совершить что-нибудь, то всё-таки совершить ты можешь не сочинение, не ряд сочинений, не просвещение народа, не объединение Германии и т. п., а только одно, свою всю жизнь до последнего издыхания». Очень похожий путь прошёл в своих размышлениях и Пастернак.
В 1952 году Варлам Шаламов написал Борису Леонидовичу письмо, и тот ему ответил. Разбирая стихи малознакомого ему человека, в которых он увидел дарование, Пастернак заметил: «Даже обладая даром Блока или Гёте и кого бы то ни было, нельзя останавливаться на писании стихов, надо рвануться вперёд и шагнуть к какому-то миру, который служит объединяющей мыслью всем этим попыткам. Надо что-то сделать в жизни, надо построить дом, к которому все эти плохо написанные стихи могли бы послужить плохо притёсанными оконными рамами. Пусть всё написанное послужит вам ступенью к дальнейшему совершенствованию».
Поэт Пастернак относился к стихам как к этюдам к картине, которые пишет художник. Картина – это проза, а стихи – наброски. «Стихов как самоцели я не любил и не признавал никогда. …Даже Шекспиру и Пушкину не простил бы голого стихотворчества, если бы кроме этого они не были лицами огромных биографий». И только тогда получает смысл «условная музыкальная речь в рифму», как в телеграфе получают смысл палочки и чёрточки.
«Я готов ко всему, даже к самому худшему»
В 1948 году Пастернак напишет: «Дарование учит чести и бесстрашию, потому что оно открывает, как сказочно много вносит честь в общедраматический замысел существования. Одарённый человек знает, как много выигрывает жизнь при полном и правильном освещении и как проигрывает в полутьме».
Уже в феврале 1946 года написан «Гамлет»:
Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, всё тонет в фарисействе.
Жизнь прожить – не поле перейти.
Этим стихотворением будет открываться 17-я глава «Доктора Живаго».
Он признается в письме сестре: «Глухота, безмолвие, страшный возмутительный XIII век. Среди всего этого я двигаюсь, как по острию ножа. И мне уже нет выбора – всё слишком определилось. Интересно, увлекательно и, вероятно, опасно».
Ещё до скандала с Нобелевской премией, в августе 57 года, когда уже было известно, что роман печатается в Милане, Пастернак пишет Дмитрию Поликарпову, заведующему культурой в ЦК КПСС: «Единственный повод, по которому мне не в чем раскаиваться в жизни, – это роман. Я написал то, что думаю, и по сей день остаюсь при этих мыслях. Может быть, ошибка, что я не утаил его от других – уверяю вас, я бы его скрыл, если бы он был написан слабее. Но он оказался сильнее моих мечтаний. Сила же даётся свыше. Дальнейшая судьба его не в моей воле… Если правду, которую я знаю, надо искупить страданием, это не ново, и я готов принять любое».
Карманное издание романа «Доктор Живаго», отпечатанное ЦРУ«Доведённое до конца духовное усилие»
Когда роман вышел, он произвёл настоящее потрясение. Вот что писал в письме итальянский читатель: «Вы, наверное, знаете, что публикация вашего романа стала в Италии большим литературным и нравственным событием. В течение нескольких месяцев люди были буквально одержимы спорами о вашей книге. Она вызвала такой кризис сознания, о возможности которого не подозревали и, что удивительно, как среди правых, так и среди левых». В течение года «Доктор Живаго» переводится почти на все европейские языки, в 1958 году он выходит в Америке.
В декабре 1958 года один немецкий корреспондент писал Пастернаку, что хочет перечитать роман, чтобы глубже проникнуть во все смыслы. Поэт обиделся: «Зачем ты хочешь перечитывать? Ведь роман тем и возвышается над всем прочим, что представляет собой сгусток духа, что он – доведённое до конца духовное усилие».
«Я жду для себя всего, товарищи»
Роман «Доктор Живаго» Пастернак писал 10 лет, за это время его шесть раз выдвигали на Нобелевскую премию. Буквально за год до выхода романа постоянный секретарь Нобелевского комитета поэт Андерс Эстерлинг высказался, что «Пастернак всё же не принадлежит к поэтам, которые могу рассчитывать на широкий народный резонанс, и присуждать ему премию покажется слишком односторонним выбором». В 1958 году он напишет про «Доктора Живаго»: «Произведение в высшей степени отвечает требованиям, которые с самого начала были поставлены перед Нобелевской премией по литературе. Академия может принимать решение с чистой совестью, невзирая на временное затруднение, состоящее в том, что роман Пастернака пока ещё не издан в СССР. Это произведение своим чистым и могучим духом вознеслось над политической борьбой партий».
Решение академиков было почти единодушным.
Узнав о премии, Пастернак отправил в Нобелевский комитет телеграмму: «Бесконечно благодарен, тронут, горд, смущён». Он знал, что его не выпустят, но на требование отказаться от премии ответил, что «это высокая честь и отвечать ни грубостью, ни хамством он не будет».
Пастернака лишают звания советского писателя, исключают из Союза писателей, выгоняют из отделения переводчиков с расторжением всех договоров – а переводы были единственным источником заработка поэта. Начинается кампания в прессе.
Собирается заседание Союза писателей, Пастернак пишет записку, что не сможет быть, так как плохо себя чувствует: «По поводу существа самой премии: ничто не может заставить меня признать эту почесть позором и оказанную мне честь отблагодарить ответной грубостью. Я жду для себя всего, товарищи, и вас не обвиняю. Обстоятельства могут заставить в расправе со мной зайти очень далеко, чтобы вновь, под давлением таких же обстоятельств, меня реабилитировать, когда будет уже поздно. Но этого в прошлом уже было так много, не торопитесь, прошу вас. Славы и счастья вам это не прибавит».
Борис Пастернак, 1928 год. Фото: Wikimedia Commons / RIANСобрание писателей встретило эту записку как ещё одно проявление пастернаковского цинизма. Галич потом написал: «Мы поименно вспомним всех, кто поднял руку».
«Я пропал, как зверь в загоне»
Пастернак всё же откажется от Нобелевской премии, но не по тому сценарию, который был ему приготовлен. Обстоятельства личного характера заставили его пойти на телеграф и отправить телеграмму в Нобелевский комитет: «Не примите с обидой мой отказ». Ольга Всеволодовна Ивинская, которая за близость к Пастернаку отбыла несколько лет лагерей и зарабатывала переводами, пришла в те дни в Госиздат. Ей сказали, что больше переводов не будет, все договоры расторгаются. «Тебе-то ничего не будет, а от меня костей не соберешь», – сказала она Пастернаку. Он поступил по-своему.
В 1959 году он пишет стихотворение «Нобелевская премия»:
Я пропал, как зверь в загоне.
Где-то люди, воля, свет,
А за мною шум погони,
Мне наружу ходу нет.
Тёмный лес и берег пруда,
Ели сваленной бревно.
Путь отрезан отовсюду.
Будь что будет, всё равно.
Что же сделал я за пакость,
Я убийца и злодей?
Я весь мир заставил плакать
Над красой земли моей.
Но и так, почти у гроба,
Верю я, придёт пора –
Силу подлости и злобы
Одолеет дух добра.
30 мая 1960 года Борис Пастернак умирает. Никаких новостей в газетах нет – люди передают от одного к другому, где будут похороны и прощание.
Едут туда, зная, что он осуждён, объявлен вне закона. Кладбище оцеплено, речи запрещены. Друг поэта Валентин Асмус успел сказать: «Пока будет жить русская литература, будет жить имя Пастернака». И люди стали читать его стихи.
Марка СССР из выпуска «Лауреаты Нобелевской премии», 1990 год