– Нет никакой русской литературы уже давно!
– Есть же русский язык…
– Пишут на русском языке, но это не русская литература. Изменилось всё.
Юлия Балакшина. Фото: sfi.ru– Пусть так. Какой, по-твоему, писатель нужен литературе на русском языке сейчас? Этот вопрос, конечно, связан со вторым: вообще восстановима ли литература в том её значении учителя и провидца, которое закрепилось за ней в XIX веке и в XX?
– И литература не восстановима, и время идёт вперёд. Но логика развития литературы всё больше связана с коммерциализацией – с представлением о том, что книга, текст – это продукт, который должен быть продан. Значит, писатель вынужден ориентироваться на рынок, перед написанием произведения проводить толковое маркетинговое исследование, позволяющее увеличить тираж и дорого продать написанное. Иногда писатели эти исследования проводят интуитивно сами, а иногда пользуются разными методами, которые позволяют установить, на что сейчас будет спрос. И, конечно, литература, которая живёт в таком конъюнктурном режиме, – это особый вид деятельности, ну или кто-то скажет – творчества.
Литература в нашей стране не так давно находилась в ситуации, когда над ней тяготела идеология, государство пыталось ей диктовать свои заказы и законы. Теперь период, когда заказы диктует рынок. Это давление не менее мощное и хищное. Наверное, новой литературе более всего сегодня нужен свободный человек, который даже в ситуации, когда это давление невыносимо, всё равно говорит изнутри себя то, что ему открывает Господь Бог, природа, совесть, его талант, человеческий дух. Такие люди, наверное, есть, но проблема в том, что пробиться к читателю они не могут, потому что система коммерциализирована до такой степени, что подлинное редко прорывается к читателю.
Вместе с тем сейчас возникает интересный феномен, когда какие-то сообщества вдруг начинают поддерживать литераторов. Так, например, в православном Преображенском братстве произошло с изданием стихов Михаила Калинина. Казалось бы, издавать сборники стихов – совершенно не по части данного церковного сообщества, которое занимается своими проблемами, и вдруг там почувствовали какую-то глубокую правду в поэзии этого автора и издали два сборника его стихотворений. В ином случае надо обладать очень мощным ярким талантом и хотя бы в чём-то совпасть с запросом современного мира.
Поэтический сборник Михаила Калинина «Свидетель»– Если говорить о читателе, который нужен литературе, – таком, который видит дальше сюжета. Есть ли он? Или для его появления тоже нужны особые условия?
– Я не могу сказать, что последовательно мониторю ситуацию в читательской аудитории. Но у нас есть проект «Глубокое чтение», когда я учу желающих как бы заново видеть и слышать художественную литературу. Почти у всех приходящих нет ни малейшего представления о том, как живёт художественный текст, что в нём есть способность выражать высокие смыслы и саму жизнь не только через прямое значение слов, но и через художественную форму. То, что явление красоты, новизны и правды с не меньшей силой и убедительностью может быть раскрыто через художественный образ, для современных людей вдруг совершенно стало непонятно, они разучились так видеть, они потеряли опыт восприятия образа, размышления над ним. Это сильно обедняет жизнь, не позволяет достичь глубины, без которой человеку трудно понять другого человека, трудно понять своё время и самого себя.
Но, с другой стороны, мы видим, что в подлинной литературе, старой и современной, сохраняется много того, что открыто человеческим гением и принципиально важно для каждого. Когда люди сами дочитываются до этого – для них это как чудо, как новый фокус, наведённый на жизнь, которая, казалось, ничем уже не могла удивить! И это их завораживает. Оказывается, есть ключ, которым можно открыть это пространство литературы как источник мудрости, красоты, духовного опыта. Из чего я делаю вывод, что нет всего лишь навыков, зато есть большая потребность в литературе. Нужен сеятель, который выйдет сеять и будет прочищать уши, открывать слух, чтобы читатель оживал.
– Наверное, одна из задач хорошей литературы – попытаться разгадать своё время и помочь человеку не прожить жизнь бездарно. Можно, наверное, подобное сказать о Чехове или, например, О’Генри. Я не знаю, во-первых, согласна ли ты с этим, а во-вторых, видишь ли ты таких людей на литературном небосклоне?
– Я не могу говорить о современной литературе. Есть громкие имена, есть имена, к которым я отношусь с интересом и уважением – например, Гузель Яхина, Евгений Водолазкин, Пётр Алешковский… Но при этом сказать, чтоб я переживала какое-то потрясение, открывающее для меня основы жизни, основы времени, от чтения их книг, я не могу. Может, ещё один штрих, ещё одну грань времени – да, спасибо, они её открывают, но для того, чтобы открыть смысл времени, нужно обладать пророческим даром. Мы полагаем, что Пушкин обладал пророческим даром, полагаем, что Достоевский обладал пророческим даром, но подобных имён я сейчас назвать не готова.
И потом, моя мысль – и не только моя – заключается в том, что сейчас действительно время не писателей, а время филологов – таких филологов-просветителей, тех самых сеятелей, которые научат эти смыслы извлекать. Литература не может существовать без рецепции, без восприятия, а сейчас получается, что воспринимать её всерьёз почти некому. Есть какая-то элитарная часть общества, которая сложнейшие, тончайшие смыслы постмодернистской литературы может распознать и понять. Но, что изменится в мире от того, что кто-нибудь ещё раз поиграет в бисер или в классики? А литературы, которая открывает настоящие смыслы времени, смыслы жизни и смерти тем, кто живёт и действует сейчас и в этом очень и очень нуждается, появляется, на мой взгляд, мало. А может быть, она появляется, но её некому услышать.
Фото: pixabay– А можешь назвать самого современного из писателей XIX или XX века – того, кто наше время разглядел? На кого особенно стоит обратить внимание, чей гений открыл то, что происходит с нами сейчас?
– Традиционно, наверное, назову Достоевского и Чехова, из тех, кто востребован, воспринят, кого сейчас читают, ставят, слышат.
– А что в их слове о нашем времени имеет такой отклик?
– Про Чехова я уже не однажды говорила для «Стола»: и о распадающейся связи времён, и о поиске человека. И про книги Достоевского скажу вещи самоочевидные, но от этого не менее актуальные. Его герои – люди из подполья и люди, которые были ближе к «антропологическому чердаку», типа князя Мышкина и Алёши Карамазова, – те, которые знали какое-то сверхсущностное бытие мира, но не инфернальное, а божественное. Сейчас, наверное, более интересен тип человека из подполья, у которого в голове, скорее даже в подкорке этой самой головы, шевелятся мучительные вопросы: что делать со злом и что с добром, с насилием и бессилием, с бездушием, с захватывающей и порабощающей страстью? Человек их всё время решает, но разрешить не может, ни оставаясь наедине с собой, ни играя по внутренним правилам общества.
Такое подпольное сознание снова интересно, потому что подвалы многократно углубляются и затемняются всё большей виртуализацией, уходом от реальности в той или иной форме. Как интересно сегодня и пороговое сознание, потому что XX век постоянно ставил нас как бы на грань: совершить тяжкий грех, преступление, зло – или погибнуть. А если нас самих не ставили перед таким выбором, то часто мы сталкивались с тем, что зло творили рядом, иногда близкие люди – и надо было как-то на это реагировать и потом с этим жить. Этого человека «на пороге» Достоевский тоже описал, как описал и власть парализующей идеи, когда человека заставляет действовать «не рассудок, а бес». Это ещё в «Преступлении и наказании» было. То, что для Достоевского частный феномен, в XX веке тиражируется массово, и сам человек становится массовым, заражённым тоталитарным сознанием.
– Как провести небездарно наше время самоизоляции, затвора, когда у многих появилась возможность почитать хорошие книги?
– В этой ситуации самоизоляции мы все стремительно перенеслись в мир образов. Мы встречаемся по зуму, по скайпу, нам кажется, что мы видим человека. На самом деле мы видим некий образ человека. Не говоря уже о том, что мы сидим в интернете, в телевизорах, воспринимая пространство, которое работает с образами, но это образы, созданные технически и механически. Это не подлинный человек, а только его плоское уменьшенное и искаженное изображение и переработанный и искажённый голос. Мы не с подлинным человеком встречаемся, а с неким его искусственно при помощи технических средств созданным изображением, которое нам передано через экран и динамик. Поэтому, кстати, мы испытываем некоторую усталость даже от самого прекрасного общения, если оно происходит в скайпе или зуме.
Литература тоже имеет дело с образами – но живыми, творчески созданными гениальным воображением. С образом, вырезанным из жизни и переработанным машиной, литературный образ сравним примерно как портрет, исполненный художником, с фото на паспорт. Когда появилась фотография, всем стало казаться: о как это прекрасно, как всё точно схватывается! Но с исполненным хорошим зорким художником портретом не может сравниться никакая фотография, потому что художник видит тот самый глубинный образ, подлинное в человеке, что фотоаппарат не схватывает. Так и настоящая литература. Она обладает способностью схватить, создать этот подлинный образ жизни, мира, человека, не фиксируя с документальной точностью, благодаря таланту писателя, который является сотворцом Творца Вселенной. И поэтому, конечно, устав от всех этих призрачных образов в онлайн, я стараюсь по вечерам читать или слушать какие-то хорошие художественные тексты, чтобы прикоснуться к жизни через тех, кому удалось её полюбить, а значит, и узнать.
Фото: pixabay– Кто же эти авторы, возвращающие жизнь на своё место?
– В поэзии, например, последнее важное впечатление и размышление с нашего «Глубокого чтения» – Афанасий Фет, его способность схватить миг, который одновременно живой, неповторимый и в то же время причастный вечности. Конечно, у каждого есть какие-то свои авторы, которые ему ближе открываются в разные периоды жизни. Я читаю сейчас Достоевского и Лескова. Этот выбор у меня обусловлен отчасти тем, что я в начале самоизоляции, переезжая на другое место жительства, сумела вывезти из прежней квартиры, отчасти тем, что мне нужно сейчас преподавать студентам. Когда я уезжаю из дому надолго, в дорогу обычно беру с собой две книжки: Пушкина и Мандельштама.
– Всё время хочется открыть секрет: как людям начать читать? Детям начать читать? Какое-то время запойных читателей (я не имею в виду этих книжек дешёвых) – оно как будто немножко иссякло. У тебя есть какой-нибудь рецепт?
– Видела, как Андрей Васенёв в соцсетях показывал, какой они соорудили для своего сына вигвам дома из мебели, диванов и подушек, и мальчишка в нём сидит и запоем читает книжки. Может быть, нужно создать такое пространство, где ничто не будет отвлекать – все эти гаджеты, позывные, звонки, сигналы. От этого надо как-то отстраниться, чтобы войти в мир, где труд по воссозданию образа можно будет в себе произвести. Может быть, и для взрослых людей есть такая задача – снова учиться читать.
– Можно ли научить себя самого?
– Трудно. Но сейчас есть толковые лекции, беседы прекрасных филологов, которые помогут в этом. Если не под силу читать статьи Бочарова или Марковича, есть, например, цикл одного из наших лучших пушкинистов – Непомнящего, посвящённый роману «Евгений Онегин», где он последовательно сам читает и комментирует главу за главой.
Среди таких просветителей-филологов назову Сергея Аверинцева, Юрия Лотмана, Ольгу Седакову. Сейчас появился такой жанр, когда хорошие филологи публикуют в свободном доступе свои лекции или проводят беседы о разных авторах и произведениях – открывают путь читателю. Например, Ольга Седакова на днях записала беседу о «Капитанской дочке» Пушкина, она выложена в YouTube. Очень советую послушать.
А ещё можно воцерковиться. Человек, который приходит ко Христу, начинает видеть текст, потому что ему открывается Слово. Это самый верный путь.
