Зинаида Григорьевна осталась разговаривать с доктором, а затем поднялась в номер и села к зеркалу, чтобы привести себя в порядок. И в этот момент услышала хлопок выстрела…
Савва Морозов лежал на полу в спальне в луже крови. Около него обнаружили никелированный браунинг и бланк нотариуса из Российского консульства, на котором Морозов дрожащей рукой написал: «В смерти моей прошу никого не винить».
Но – что больше всего удивило личного врача миллионера Николая Селивановского – руки на груди у покойного были аккуратно сложены, глаза закрыты...
– Это вы закрыли ему глаза? – спросил доктор у Зинаиды Григорьевны.
– Нет...
По версии французской полиции, которой явно не хотелось расследовать дело о смерти известного российского олигарха, Морозов покончил с собой.
Версия самоубийства была выгодна и родственникам покойного. Согласитесь: неизвестно, к чему бы потянулись ниточки, если всё тщательно расследовать.
А ниточки были, и весьма крепкие. Так, в деле были показания портье, который после завтрака передал Морозову некую записку, в которой не оказалось ничего, кроме чётко выведенного вопросительного знака. Савва Тимофеевич изобразил рядом восклицательный знак и сказал портье:
– Если отправитель зайдёт, передайте ему мой ответ.
Чуть позже выяснилась и ещё одна деталь: оказывается, известная актриса МХТ Мария Фёдоровна Юрковская, использовавшая сценический псевдоним «Мария Андреева», оказалась владелицей страхового полиса «на предъявителя», подписанного Саввой Тимофеевичем. Морозов буквально накануне «самоубийства» заключил страховой контракт, завещав в случае своей смерти вручить сто тысяч рублей предъявителю полиса. Также выяснилось, что артистка Андреева была не просто женой писателя Максима Горького, но и убеждённой марксисткой, выполнявшей различные поручения партии большевиков.
Безусловно, когда эта дама явилась в банк и принесла полис, у полиции возникло желание допросить Андрееву, но мать покойного жёстко пресекла все попытки провести какое-либо расследование: «Оставим всё как есть. Скандала я не допущу».
В то же время она, подкупив священников-старообрядцев, добилась того, чтобы сына похоронили на Рогожском кладбище в Москве, а не за оградой церкви, где обычно находили свой последний приют наложившие на себя руки. Для этого были предоставлены показания врачей о том, что роковой выстрел мог быть произведён в состоянии «внезапно наступившего аффекта», а посему смерть никак нельзя трактовать как обычное самоубийство. Для семейства Морозовых это был знак всем, что на самом деле о случившемся думают Морозовы.
* * *
Родоначальником мануфактурной промышленной семьи Морозовых был крепостной крестьянин села Зуева Богородского уезда Московской губернии Савва Васильевич Морозов, который родился в 1770 году в семье старообрядцев. Сначала он работал ткачом на небольшой шёлковой фабрике Кононова, затем он завёл собственную мастерскую. Процветанию Морозовых очень помог великий московский пожар 1812 года, уничтоживший всю столичную ткацкую промышленность. В послевоенные годы в России ощущался громадный спрос на ткани, и предприятие Морозовых, сориентировавшееся на требование рынка, разбогатело всего за несколько лет.
Уже в начале XX века в Москве насчитывалось семь семей Морозовых, державших торговлю и лёгкую промышленность. Самым именитым в этом ряду считался крупнейший ситцевый фабрикант Савва Тимофеевич Морозов, хозяин Товарищества Никольской мануфактуры «Саввы Морозова сын и Ко».
Савва Морозов родился в феврале 1862 года. Его детские и юношеские годы прошли в Москве, в родительском особняке, что в Большом Трёхсвятском переулке. Несмотря на богатство, детство Саввы трудно назвать счастливым. Отца он видел редко, а вот мать Мария Фёдоровна воспитывала детей в духе исключительной строгости. Много лет спустя Савва Тимофеевич вспоминал, что до десяти лет он донашивал за старшим братом Сергеем его грязное бельё. То есть буквально донашивал: смена белья в доме была раз в неделю, но братьям Сергею и Савве выдавалась только одна чистая рубаха, которая обычно доставалась Серёже – маминому любимчику. Савве же приходилось носить грязную рубаху, что снимал с себя брат.
Дети росли в полном послушании матери, всё время уделяя школьным занятиям и изучению Священного писания. Каких-либо светских журналов и книг в доме не было: Морозовы чуралась литературы, театра, музыки, считая это бесовскими вещами. За малейшую провинность детей нещадно драли розгами.
Что ж, результат такого воспитания оказался совсем не тот, какой ожидали Мария Фёдоровна и Тимофей Саввич: будущий миллионер вырос настоящим бунтарём и революционером. По его собственным словам, ещё в гимназии он научился курить и бросил верить в Бога, сохраняя, разумеется, свои воззрения при себе: сложно сказать, что бы с ним сделали набожные родители-старообрядцы, если бы Савва Тимофеевич рискнул бы поговорить с ними по душам.
Впрочем, родители мало интересовались жизнью своих отпрысков, требуя лишь строгого выполнения родительской воли. Итак, по окончании в 1881 году гимназии Савва Тимофеевич стал студентом физико-математического факультета Московского университета, затем продолжил образование в Англии. Изучал химию в Кембридже, работал над диссертацией и одновременно знакомился с текстильным делом. В 1887-м, после болезни отца, вынужден был вернуться в Россию и принять управление делами.
На отцовских предприятиях Савва провёл полнейшую модернизацию производства: поставил новые станки, оборудовал все фабрики мощными паровыми машинами, провёл электрическое освещение, сократил рабочий день до 9 часов и ввёл твёрдые расценки оплаты труда. Также он построил трёхэтажные каменные общежития для семейных рабочих и дома дешёвых квартир плюс больницу для рабочих, которая до сих пор функционирует и называется Морозовской.
Правда, все преобразования Савва проводил всего лишь как наёмный директор: отец боялся, что непутёвый сынок-«социалист» пустит по ветру всё семейное имущество, поэтому после его смерти все семейные предприятия перешли в собственность к Марии Фёдоровне. (Надо сказать, что все опасения были напрасны: рабочие на улучшение условий жизни ответили улучшением производительности труда, так что все вложения вернулись сторицей.)
Савву Тимофеевича и правда в семье считали странным, и не только из-за социалистических воззрений. Он ходил по Никольскому, где располагались его мануфактуры, одетый как настоящий бродяга – в старых стоптанных ботинках и ношеном пальто. Родня презрительно кривила нос: как же ты, Саввушка, авторитет заработаешь, если от самих рабочих ничем не отличаешься?!
Но в народе любили своего непутёвого барина: в Никольском ходили легенды о том, что по вечерам «Саввушка» часто переодевается в крестьянскую рубаху и ходит в таком виде по улицам, а потом того, кого заметил в плохом отношении к рабочему люду, выгоняет без объяснения причин.
Ещё больше неодобрения родителей вызвала свадьба Саввы Тимофеевича. Дело в том, что свою жену Зинаиду Григорьевну, урождённую Зимину, он увёл у своего двоюродного племенника Сергея Викуловича Морозова, и не просто увёл, но заставил развестись. Вернее, как была уверена Мария Федоровна, это распутная разведенка Зимина сама окрутила Саввушку, а потом еще и заставила венчаться.
Мария Фёдоровна злилась, но ничего не могла поделать со своим упрямым сыном:
– Господи, вот же наказание: первый жених на Москве, а кого в дом привёл... Мало ли в Москве достойных фамилий, а ты бесприданницу Зимину взял, да ещё мужнюю жену от племянника увёл.
* * *
Но настоящей страстью Морозова стал театр – самое ненавистное для Марии Фёдоровны учреждение.
Согласно легенде, Савва Тимофеевич как-то посетил спектакль Художественного театра и так растрогался, что тут же пришёл на собрание акционеров театра и скупил все его паи. Но на самом деле Савва был другом одного из отцов-основателей МХТ – купца первой гильдии Константина Алексеева, взявшего себе потом по бабке псевдоним «Станиславский». И Алексеев привёл Морозова в МХТ ещё задолго до первого спектакля.
За четыре года Савва, решивший откликнуться на призыв помочь в создании первого в России общедоступного театра, израсходовал на Московский художественный театр более 200 тысяч рублей – за счёт своего жалованья. Он отремонтировал театр «Эрмитаж», покупал костюмы для спектаклей, а для пьесы «Снегурочка» даже снарядил экспедицию за костюмами на Север. И – самое главное – именно Савва Тимофеевич, занимая должность технического директора, лично покрывал все убытки театра. А в свободное от решения финансовых проблем время он работал руководителем осветительной службы театра. На этом месте он, пожалуй, впервые в жизни был счастлив - в театре не было диктата его всесильной мамаши, и Савва Морозов работал от души, отдавая все свободное время работе по усовершенствованию софитов и светофильтров.
Именно в театре он и познакомился с актрисой Марией Юрковской – женой действительного статского советника Андрея Алексеевича Желябужского, который был высокопоставленным чиновником в железнодорожном ведомстве России и членом правления Российского театрального общества. У супругов было двое детей: сын Юрий и дочь Екатерина.
Вскоре между Морозовым и Юрковской завязался бурный роман. Как позже выяснилось, этот роман потребовался актрисе, чтобы превратить Морозова в своего личного спонсора: она решила уйти из МХАТа и создать в Петербурге новый театр, руководить которым будут она и её любовник – модный писатель Максим Горький.
Это открытие было для Саввы тяжелейшим потрясением. Морозов любил её больше жизни, она была его мечтой и проклятием.
А ещё Юрковская стала тянуть из Морозова деньги по заданию партии. Об этом прямо писал сам Станиславский: «Отношения Саввы Тимофеевича к Вам – исключительные… Это те отношения, ради которых ломают жизнь, приносят себя в жертву… Но знаете ли, до какого святотатства Вы доходите?.. Вы хвастаетесь публично перед посторонними тем, что мучительно ревнующая Вас Зинаида Григорьевна ищет Вашего влияния над мужем. Вы ради актёрского тщеславия рассказываете направо и налево о том, что Савва Тимофеевич по Вашему настоянию вносит целый капитал… ради спасения кого-то…»
Также Морозов давал деньги, которые шли и на поддельные паспорта боевикам, и на оружие, и на издание газеты «Искра». Смешно, но факт: Савва лично тайно проносил на свои фабрики революционную литературу и распространял её среди рабочих.
* * *
Затем настал страшный 1905 год, который современники называли беспрецедентным потрясением экономики. Сложившуюся в стране ситуацию газета «Новое время» описывала так: «Забастовки сделались непрерывными в обоих видах, как в политическом, так и экономическом. Вся экономическая деятельность остановилась. Но остановилась не так, как это рассказано в известной сказке о Спящей Царевне, а с глубоким потрясением всего хозяйственного организма огромной страны! Города остались без продовольствия, фабрики – без топлива и материалов, купцы – без товаров, голодающие крестьяне – без закупленного для них хлеба, банки – с просроченными векселями и т. д.».
Волнения захлестнули и рабочих Морозовской текстильной мануфактуры – к немалому удивлению самого Саввы Тимофеевича, считавшего, что он создал рабочим настоящий рай. Тем не менее, когда началась массовая забастовка, Савва решил пойти на переговоры. И тут же натолкнулся на жёсткую позицию матери, которая считала, что неблагодарных рабочих следует проучить.
Она категорически отказалась идти на переговоры с забастовщиками и запретила сыну даже появляться на фабриках:
– И что б духу твоего тут не было! Сам не уйдёшь – заставим!.
Савва был публично опозорен: его, совершившего переворот в производстве, просто выгнали за ворота.
Он словно оказался в полной изоляции: мать лишила его любимого дела, некогда любимая жена жила своей жизнью, соря деньгами в свете, а по-настоящему любимая женщина видела в нём только лишь глупую дойную корову и беззастенчиво пользовались его деньгами. Товарищи по партии, и прежде всего «друг» Горький, откровенно презирали его и требовали денег на партийные нужды, рассылая письма с угрозами.
В итоге Савва Тимофеевич ушёл в полную самоизоляцию: все дни он проводил в полном уединении, не желая никого видеть. Врачи, приглашённые женой, поставили диагноз: тяжёлое нервное расстройство.
И вот в начале апреля Савва Тимофеевич вместе с женой и доктором отправился во Францию, в Канны, чтобы удалиться от опасных друзей, а заодно поправить здоровье. И поначалу отдых на Лазурном Берегу пошёл предпринимателю на пользу. Все эти дни, по свидетельству жены, Савва Тимофеевич пребывал в прекрасном расположении духа и даже пристрастился играть в казино.
Но, как выяснилось, именно в Каннах его и ждал убийца.
* * *
Все любимые женщины пережили Морозова.
Его мать, Мария Фёдоровна, скончалась в июле 1911 года на 82-м году жизни.
Вдова, Зинаида Морозова, через 2 года вновь вышла замуж – за своего старого поклонника генерала Анатолия Анатольевича Рейнбота, ставшего вскоре градоначальником Москвы. В 1916 году этот брак распался по инициативе Зинаиды Григорьевны (считается, что это произошло после того, как генерала обвинили в казнокрадстве и отдали под суд).
Буквально накануне революции Зинаида Морозова-Рейнбот приобрела имение Горки в Подольском уезде и, реконструировав его, создала там полностью электрифицированную молочную ферму, скотный и конный дворы, построила оранжереи и заложила роскошные сады.
Имелся в Горках и телефон, обеспечивавший связь с Москвой. Именно это имение было выбрано для пребывания тяжело больного В.И. Ленина. Сама Зинаида Морозова-Рейнбот скончалась в 1947 году, и теперь прах её покоится в семейном склепе Морозовых на Рогожском кладбище в Москве.
Юрковская-Андреева после революции стала комиссаром театров и зрелищ Союза коммун Северной области, куда входил и Петроград, а позже её назначили директором Дома учёных в Москве. На этом посту Мария Фёдоровна руководила до 1948 года (в тот год ей исполнилось 80 лет!), пережив войну и эвакуацию.
Скончалась Мария Фёдоровна Андреева 8 декабря 1953 года.