С ума сойти: Егору Летову – уже 60 лет. Вернее, не так. Игорю Фёдоровичу Летову – советскому поэту, певцу и композитору – исполнилось уже 60 лет. Могло бы исполниться.
В конце 80-х его считали антисоветчиком и больным человеком, в 90-х – кумиром пэтэушников и красно-коричневых радикалов, в нулевые стихами Летова заинтересовались эстеты, признавшие в отщепенце поэта и мыслителя – благо, к тому времени Летов уже умер и не смог бы разочаровать общественность каким-нибудь несанкционированным взбрыком.
Дошло до того, что имя Летова попало в шорт-лист «Великие имена России»: в его честь хотели назвать аэропорт Омска.
Представляете, как бы это звучало: «Летов, Летов, борт из Москвы запрашивает посадку!».
Особенно сильно волна официальной любви к лидеру «Гражданской обороны» поднялась в СМИ по поводу 60-летия Летова, которое на этой неделе отметили все газеты и журналы.
Фото: Андрей Кудрявцев / gr-oborona.ruОтметили, впрочем, в духе времени – сейчас же главный вопрос, неизбежно возникающий под юбилей всех почивших деятелей: а вот был бы сейчас жив имярек, что бы он сказал, на чьей стороне был бы?
В смысле, на чьей стороне в плане СВО?
Иные говорят, что он, если бы не ушёл ещё дальше во внутреннюю эмиграцию, то уехал бы следом за Гребенщинковым. Ведь он же был нацболом, а нацболы – они же против режима Кремля, не так ли?
Другие говорят, что он был бы вместе с другим основателем НБП (запрещена в РФ. – Авт.) Дугиным.
То есть если не в окопах под Покровском или Углеродом, то на концертах в Донецке, где пел бы свои знаменитые строки – как в Москве на баррикадах в 1993 году:
Вижу, как из пепла восстаёт моя Родина!
Слышу, как поёт моя советская Родина!
Что ж, прочитав все эти размышления на тему «наш – не наш», поневоле начинаешь понимать, почему сам Летов ненавидел эти круглые даты и обязательные поводы. В одном из последних альбомов он спел:
Отныне ненавидеть обязательные даты,
Эти круглые квадратные торжественные даты.
Смертельно ненавидеть эти праздничные даты.
Убивать, убивать все эти праздничные даты.
Официально объявленные,
Предписанные, обожаемые,
Всенародно соблюдаемые пряничные праздники,
Справляемые всеми да в один и тот же день.
* * *
Сначала был голос с затёртых до дыр магнитофонных плёнок, и этот голос был не похож ни на что другое. Вместо музыки – грязная какофония звуков, по сравнению с которой даже Sex Pistols звучали попсово, вместо пения – нечленораздельный рёв, вместо слов – крики и яростные плевки.
О Летове в конце 80-х ходили самые невероятные слухи, но все, кто был знаком с «Гражданской обороной» по подпольным магнитоальбомам, были невероятно удивлены, увидев вместо эдакого сибирского беспредельщика с панковским гребнем на голове субтильного молодого человека самого интеллигентного вида. Обычные джинсы, кеды, большие «бабушкины» очки, говорил всегда тихо, немного смущённо и оттого торопливо.
Никакой концертной одежды. Перед выступлением он снимал очки и просто распускал убранные в хвост длинные волосы – очки и чёрную аптекарскую резинку всегда бережно прятал в карман джинсов, потому что пойди после концерта найди другую.
У микрофона это был совсем другой человек.
Будучи по природе мирным домашним ребёнком и созерцателем по натуре, он научился искусственно разжигать в себе ярость и воинственность. Потому что какой же это рокер, если он против всего мира?
Он месяцами кричал дома в подушку, чтобы натренировать голос – не петь, но кричать. Чтобы быть не таким, как все.
Летов, как, впрочем, и большая часть основателей советского андеграунда, был выходцем из приличной советской семьи. К примеру, Андрей «Свин» Панов учился в МГИМО, а Юра «Хой» Клинских вообще был милиционером. Наверное, те, кто ближе к системе, острее чувствуют её шипы.
Бабушка Игоря Фёдоровича происходила из дворянского рода. Всю жизнь работала врачом. Врачом-невропатологом была и его мама. Отец был военным, которого перевели в Омск из Семипалатинска (сами понимаете, с какого полигона).
И Чкаловск – район Омска, где вырос Летов, – был эдаким образцово-показательным советским «городом будущего», который построили в 60-е годы на месте старого авиационного завода «Полёт», где делали первый реактивный самолёт Ту-104.
В школе Игорь по примеру старшего брата Сергея, тогда ученика продвинутой физшколы в Академгородке, а ныне знаменитого джазового саксофониста, увлёкся рок-музыкой.
После школы Сергей Летов отправился учиться в Москву, Игорь – за ним. Поступил в строительное ПТУ, но скоро вылетел, так как учёба показалась ему неинтересной.
Куда более привлекательным оказался мир столичного андеграунда, где Сергей был своим человеком: запросто ходил на подпольные концерты-квартирники, был своим в тусовках художников-концептуалистов. К андеграунду приобщился и Игорь. Подружился с молодым авангардным пианистом Сергеем Курёхиным, брал уроки у барабанщика Михаила Жукова из «Звуков Му». Кстати, уроки очень пригодились – практически все партии ударных на своих магнитоальбомах Летов записывал сам.
Но потом по решению семьи Игорь вернулся в родной Омск – дескать, пора спасать парня от богемы.
Летов устроился художником на моторостроительный завод – рисовал портреты Ленина и агитплакаты для коммунистических праздников, также подрабатывал дворником и штукатуром. И работал над записью панк-песен для группы с названием «Посев» – в те годы Егор был ярым антисоветчиком, и это название («Посев» – западное издательство для советского самиздата) говорило само за себя.
Первым, кто оценил его любительские записи, стал местный отдел КГБ по борьбе с диссидентами. Чекисты принялись шить дело, в отчаянии Егор даже совершил попытку самоубийства, оставив предсмертную записку: «В моей смерти прошу винить майора Мешкова». Позже майору Мешкову Летов посвятил свою знаковую песню «Лёд под ногами майора»:
Пока мы существуем,
Будет злой гололёд.
И майор поскользнётся,
Майор упадёт.
В итоге Летова отправили в психушку, где три месяца подряд кололи галоперидол и привязывали к кровати, когда от лекарств начинались конвульсии. Сам он вспоминал, что, чтобы не сойти с ума, он решил сочинять.
«В какой-то момент я понял: чтобы не сойти с ума, я должен творить. Я целый день ходил и сочинял; писал рассказы и стихи. Каждый день ко мне приходил “Манагер” Олег Судаков, которому я передавал через решетку все, что написал. Когда я до конца понял, что смерть рядом, это и дало мне силы выдержать. В этот момент я получил самый глобальный опыт в этой жизни. После этого я начал писать новые песни. Выйдя из психушки, я начал работать, получив твёрдое основание для всей дальнейшей деятельности», – описывал своё состояние в мемуарах музыкант.
* * *
Слава пришла к нему не благодаря, а вопреки – именно вопреки всему, что делал сам Летов, который вообще не желал становиться популярным исполнителем.
Сам Егор Летов признавался в интервью: «Мы по большому счёту работаем для себя, а не для слушателей. Я делаю то, что мне самому нравится слушать, или то, что хочется сыграть. Это можно даже и не тиражировать, можно иногда даже и не записывать... В принципе, “Гражданская оборона” возникла, когда мне просто нечего было слушать из того, что у нас в стране происходило... И я решил собрать группу, которая будет играть то, что мне самому интересно слушать. Сидел, записывал “Мышеловку”, “Некрофилию”, включал их сам для себя и слушал с превеликим удовольствием. По сей причине меня очень мало интересуют мнения окружающих относительно нашего творчества. Я никогда не читаю про себя ни хвалебные, ни ругательные рецензии. Меня это мало интересует. То, как ты сам это сделал и прочувствовал, никто адекватно судить не может. Я делаю в своё удовольствие некоторые вещи, если это кому-то нравится – хорошо, не нравится – тоже хорошо. Вот и всё.
То, что мы делаем, мы делаем для таких, как мы. Это для себя и получается, только во множественном числе. Мы не рассчитываем на публику, которая “не наша”, на людей, у которых другой склад ума…»
Советская публика в массе своей брезгливо морщилась и от обилия мата в текстах «Гражданской обороны», и от громкой музыки, в которой все инструменты смешивались в невообразимый рёв, не понимая, что использование «грязи» – это сознательно выбранный художественный приём, чтобы восхитить очень немногих слушателей.
А мат – это своего рода театральные декорации, призванные скрыть преемственность текстов от поэтов-обэриутов, футуристов, немецких экспрессионистов, концептуалистов, соц-арта и Платонова.
Разумеется, чтобы так оперировать различными слоями культуры, нужна большая начитанность и наслушанность.
И Лектов никогда не скрывал своей совсем не-панковской эрудиции: «Когда мы начали играть с Курёхиным, принцип был – делать вещи, которые не имеют аналогов. А для того, чтобы такие вещи делать, надо быть максимально информированным, дабы не изобрести велосипеда. По сей причине мы с Кузьмой и все музыканты, с которыми мы играли, – люди очень наслушанные, у нас огромное количество всевозможной музыки, начиная с архаичной, традиционной, со всего мира – от африканской до сибирской, кончая современной попсой – от электронной музыки до регги. Можно делать своё, только если слышал очень много чужого. Необходима первоначальная информационная плоскость – литературная, музыкальная, художественная, от которой можно отталкиваться… Зачем делать что-то, если это уже было?»
Кстати, именно по этой причине Летов никогда бы не поехал следом за Гребенщиковым.
Это как у Высоцкого: «Эй вы задние, делай как я, это значит – не надо за мной...».
Егор Летов. Фото: Наталья Чумакова / gr-oborona.ru* * *
А потом по стране загремело «Всё идёт по плану».
Границы ключ переломлен пополам,
А наш батюшка Ленин совсем усоп.
Он разложился на плесень и на липовый мёд,
А перестройка всё идёт и идёт по плану.
И вся грязь превратилась в голый лёд,
И всё идёт по плану
Актуальный по сути и сейчас символ борьбы личности и государства. Недаром «По плану» и сейчас поёт молодняк, несмотря на анахронизмы в тексте.
После этого «Гражданскую оборону» приняли в Ленинградский рок-клуб, её директором стал Сергей Фирсов, продюсер Цоя и Башлачёва, бывший начальник той самой легендарной котельной «Камчатка».
Популярность «Обороны» достигла пика, что пугало Летова: вместо проекта для своих немногих у него получился «Ласковый май» с гитарами и матом.
Пугала его и собственная публика. Концерты, где бы они ни проходили, заканчивались алкогольным беспределом и кровавыми побоищами. Невменяемые поклонники «Егорушки» устраивали погромы даже на квартирах друзей Летова, где он давал концерты-квартирники.
Не нравилась и богемная тусовка Петербурга, где крайне презрительно относились как к сибирскому происхождению Егора, так и к его московскому периоду – ах, так вы с Ма-а-асквы, понятна…
В пику питерским продюсерам и учителям он создал свою «ГрОб-студию» – на базе своей комнаты в родительской «хрущёвке», где за несколько перестроечных лет были записаны десятки альбомов разных артистов и проектов. И в первую очередь, конечно, альбомы Янки Дягилевой – самого талантливого и самого трагического поэта последних советских лет.
Говорят, однажды с «Обороной» захотел поработать знаменитый панк-продюсер Стив Альбини, который, между прочим, работал с Nirvana. Егор в ответ заметил, что может предложить ему сыграть на басу, но к работе над звуком он никогда и никого не подпустит. Будь хоть самого Хендрикса или Джонни Роттена.
* * *
В 1991 году Летов решил, что проект себя исчерпал.
В мае погибла Янка Дягилева – его открытие и его любовь.
Затем распался СССР. Под откос катилась и Россия. В родном Омске остановились все заводы и научные институты. Казалось, никакая самая мрачная музыка не сможет сравниться с мраком самой жизни.
Последний альбом советской «Обороны» – «Русское поле экспериментов» – подвёл её к какому-то пределу, за которым уже не было никакого существования.
Набить до отказа собой могилу –
Это значит наследовать землю.
Что же такое наследовать землю?
Это значит исчерпать терпение.
И Летов распустил группу.
* * *
На сцену он вернулся осенью 1993 года, как раз ко времени столкновения «демократического» президента Ельцина с красно-коричневым Верховным Советом.
Просидев три года в сибирском затворе, «антисоветчик» Летов ко всеобщему изумлению прибыл в столицу, чтобы активно поддержать коммунистов и националистов.
«Я сам советский националист, – объяснял он своим поклонникам. – Родина моя – СССР. И свою родину я буду защищать до смерти».
Многие объясняли такой разворот на 180 градусов тем, что Летов прозрел от реалий дикого российского капитализма.
Тем более что и сам Летов поддакивал: дескать, он всегда боролся не против «красных» идей, а против их безобразного воплощения, а коммунизм всегда уважал как возможность построения Царства Божьего на земле. Точь-в-точь как Андрей Платонов.
Другие же всё сводили к его неистребимой природе бунтаря и нон-конформиста. Дескать, сам Летов об этом пел: я всегда буду против любого государства.
И словно в подтверждение этих слов Летов произносил пламенные речи, грезил вслух о вооружённой борьбе, хотя на деле ограничился созданием музыкального движения «Русский прорыв», в которое вошли несколько сибирских рок-групп.
И ещё вступил в нацболы (НБП – партия, запрещённая в РФ. – Авт.), где обретались такие же маргиналы, как он сам: Эдуард Лимонов, Александр Дугин, Александр Проханов и его старый друг и учитель Сергей Курёхин.
* * *
Немногие тогда обратили внимание, что Летов и Курёхин в немногих интервью практически одинаково именовали себя: «Я могу лишь, как герой Жоржа Батая, как глаз воспринимать реальность, которая изменяется…»
Егор Летов с котом Карлосом. Фото: Наталья Чумакова / gr-oborona.ruКрасивая фраза и загадочная – потому что немногие знали, кто такой этот Батай и при чём здесь его глаз.
Как только ни именовали французского философа Жоржа Батая: и писателем, и порнографом, и художником-концептуалистом со странным стилем и не менее странными идеями.
Среди интеллектуалов начала 90-х был наиболее известен его порнографический роман «История глаза», написанный в 1928 году. Это своего рода психоаналитическая работа о природе похоти и насилия в сознании европейского человека.
«Я родился от отца-сифилитика, – писал Батай. – Он зачал меня уже слепым, и когда мне было два-три года, та же болезнь его парализовала. В детстве я обожал отца. Его паралич и слепота имели, в числе прочих, и такие последствия: в отличие от нас, он не мог мочиться в уборной; он мочился в кресле, у него имелся для этого специальный сосуд. Он мочился прямо передо мной, под одеялом, которое плохо его прикрывало. Но самым мучительным был его взгляд. Его зрачок, ничего не видевший в окружающей тьме, закатывался под самое веко. Его большие глаза становились почти совершенно белыми; в такие минуты в них выражалась растерянность; перед ними был мир, который видел лишь он один, и это зрелище вызывало у него смех…»
Видеть то, что другие не могут увидеть, – именно такую роль отводили себе Курёхин и Летов.
– Те, кто хорошо нас знают или проводят некоторое время рядом с нами, начинают через некоторое время понимать, что наши политические заявления и действия – это концептуальный акт, – объяснял сам Летов в одном из интервью. – И вопрос, коммунисты мы или не коммунисты, рождает в народе великое брожение умов. Почему-то народ не понимает, что вещи, которые мы делаем, совершенно друг другу не противоречат. Просто надо немного приподняться над белым, чёрным, красным, зелёным – и увидеть всю радугу…
Проще говоря, политическая поляризация советской и постсоветской интеллигенции не была готова понять Летова, даже если бы расслышала его слова. «Оборона» выступала не столько против КГБ и даже не столько против советской власти, но прежде всего против советского духа – против разлитых в советском обществе тоталитаризма и жестокости, против жажды властвовать над ближними и силой навязывать другим свои правила. Против желания убивать всех, кто не похож на некий усреднённый образ советского человека.
И с крушением советского строя этот советский менталитет из советских людей никуда не исчез – напротив, он стал главной движущей силой дикого капитализма.
Озверение сынов Отчизны
Бьётся с озверением всех иных прочих.
Но единое желание у всех у них
Убивать, убивать всех иных прочих.
Здесь стыдно быть хорошим
Стыдно быть хорошим
* * *
Помню, как в 1995 году Летов удивил и белых, и красных, когда безоговорочно поддержал Кремль в первой чеченской войне. Тогда же в медийной тусовочке было принято критиковать и Кремль, и «федеральные силы». Не русская армия брала Грозный, но федералы, не террористы прятались за спинами детей и беременных женщин в Будённовске, но «чеченские ополченцы» или в крайнем случае «радикалы».
В крайнем случае просто не замечать боёв в Грозном: дескать, это где-то далеко и нас с вами не касается.
И даже Юрий Шевчук, отметившийся тогда на фронте с концертами, приветствовал начало мирных переговоров с радикалами типа Басаева или Радуева.
Но только Летов заявил всё чётко и ясно: это правильная война, это война за целостность страны. Проиграть её – значит отдать страну на расчленение и растерзание.
На растерзание не «мирным чеченским трактористам», как шутили в тусовке, но глобальному Западу, который всеми силами внедряет в мировое сознание идеологию Вавилона, направленную на расчеловечивание как народов, так и людей.
И подчёркивал: чтобы противостоять грядущему Вавилону, нам нужна идеология национализма, но национализма не по крови, а национализма по духу, когда своими будут все народы, проживающие в Российской империи. Когда Россия вспомнит про свои устои и традиционные ценности.
Солист группы "Гражданская оборона" Егор Летов. Фото: Александр Течинский / Коммерсантъ
Можете представить, каково это было слышать в 1996 году? Или даже в нажористые нулевые?
«Скажите, если вы такой умный, почему вы такой бедный?» Помните эту присказку из времён тотального гламурного дискурса.
Какая такая империя? «Империя сумок» из Сокольников? Какие «ценности», если на них нет золотого клейма LV?!
И самая лучшая песня о новом времени:
Пластмассовый мир победил.
Макет оказался сильней.
Последний кораблик остыл,
Последний фонарик устал.
* * *
От тоски Егор ушёл во внутреннюю эмиграцию, стал много пить.
Затем у Летова была долгая реанимация, ставшая для него своеобразным переломом всей жизни – от нисхождения в смерть до медленного выползания к жизни в больничной палате, когда вокруг умирали люди.
После этого Летов отказался от участия в какой бы то ни было политической возне, написав, пожалуй, свои самые страшные строки о бесполезности всех усилий:
Ветра, часы и телефоны сменят власть.
Твоё утраченное время не придёт.
Оно чужое – у тебя лишь только имя своё.
Жаль, что в это время рядом с Егором не оказалось доброго православного батюшки, который смог бы привести измученную душу к Богу.
Впрочем, близкие друзья Летова рассказывали, что во время израильских гастролей 2000 года Летов самовольно крестился в Иордане. Просто кто-то из музыкантов вылил на голову Егора воды из реки и прочитал краткие молитвы.
«Я христианин всех религий» – так после этого стал именовать себя Летов, прежде яростно отвергавший Бога и церковь.
* * *
В 2007 году «Оборона» выпустила свой последний альбом «Зачем снятся сны?», который и задумывался как последний: Егора накрыла очередная волна кризиса. Он чувствовал, что проект в очередной раз себя исчерпал.
Я иду по весенней воде.
Звёзды, звёзды в моей бороде.
Но в речной весне,
Но в зеркальном сне
Отражается что-то другое.
Но в земном бреду,
По речному льду
Катит саночки кто-то другой.
На коне, на коне я лечу.
Песни звонкие грозно кричу.
Только эха нет,
Только мне в ответ
В тишине улыбается кто-то.
В чистых небесах
И глухих лесах
Улыбается кто-то другой.
На земле, на земле я лежу
И на небо куда-то гляжу.
И грибы растут,
И сады цветут,
И ко мне приближается что-то.
А живым зерном
Безымянным днём
Просыпается кто-то другой.
P.S. 19 февраля 2008 года 43-летний музыкант умер во сне от острой сердечной недостаточности, вызванной алкогольной интоксикацией.
Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.
