– Мы давно это заметили. И это разделение не объясняется профессиональной принадлежностью или эмоциональным складом. Людей, которые увлеклись Достоевским, много и среди моих личных знакомых, и вокруг музея, конечно. На наших конференциях бывают не только исследователи его творчества, студенты, но и школьники, кто-то специально едет к нам из-за границы.
Увлечённые Достоевским – например, волонтёры музея – совсем молодые люди, они проходят у нас курс по Достоевскому, и некоторые потом с удовольствием готовят уличные экскурсии по «Преступлению и наказанию», по «Двойнику», вокруг Владимирской площади. Среди них очень разные ребята: серьёзные, немножко углублённые в себя тихие интроверты и совершенно современные, очень живые и непоседливые дети! Сомневаюсь, что можно дать им какую-то общую характеристику, кроме любви к Достоевскому. Но ведь сам Достоевский и его творчество очень многогранны и многообразны. Может, главное, что привлекает людей в Достоевском, – это какая-то его внедрённость в сердцевину личности человека, попытка выяснить, какие мотивы, причины, пружины им движут, заставляя совершать те или иные поступки.
Но есть люди и какого-то совсем другого склада, может быть, более рационалистичные… Я не могу даже определить точно, почему, прочитав его, некоторые образованные люди тем не менее не становятся большими поклонниками его творчества.
– Справедливо ли мнение, что герои Достоевского – не живые люди, а носители идей, важных для автора?
– Вы ссылаетесь на Бахтина?
– Не только. Я не однажды встречался с мнением, что человек не ведёт так себя в жизни, как, положим, князь Мышкин, или, положим, Ставрогин, или Пётр Верховенский.
– Может быть, дело в том, что внимание Достоевского всегда привлекали предельные ситуации, какие-то моменты, когда человек выражает себя сполна – до донышка. В обычной жизни мы, конечно, так себя не ведём, как ведут некоторые его герои. Мы не кидаем пачки денег в камин, не всякий из нас страдает такой болезнью, как князь Мышкин, которая вдруг обнажает в нём что-то самое важное. Но согласитесь, что когда подобное происходит, когда герои Достоевского ведут себя так предельно, то они зацепляют в нас что-то, открывают такое, что до этого мы о себе не подозревали. Если бы не так, если бы его герои вели себя, как вообще немыслимо в человечестве, делали, чего вообще не бывает ни в жизни, ни в каких-то самых потаённых глубинах человеческой души, то, наверное, Достоевский не имел бы того магнетизма, который есть. Он потому и зацепляет, что иногда он предъявляет нам что-то такое, что скрыто в наших экзистенциальных глубинах.
– Ещё, знаете, удивительно, что какие-то совершенно глубокие, иногда гениальные мысли Фёдор Михайлович вкладывает в уста таких людей, от которых этого не ждёшь. Например, боксёра Келлера из «Идиота»…
– Это очень верно. Надо помнить, что Достоевский – писатель, и язык – главный инструмент его творчества. И надо обратить внимание на язык Достоевского, на такую утончённость, иногда и какую-то изворотливость мысли, которая присуща нам, если мы присмотримся к себе. Так своими художественными средствами он показывает и глубину, и необычность, которая есть в каждом человеке, но не всегда это может быть заметно. И сколько афористичного бывает в устах героев Достоевского, что пробуждает ум и какую-то игру чувств.
– Мне Достоевский видится святым. Связан ли, по-вашему, его гениальный художественный дар с высокими человеческими качествами? Уже после смерти Фёдора Михайловича, о чём сокрушалась его жена, его пытались опорочить, что дошло и до наших дней.
– Можно почитать его произведения, дневники, письма, можно почитать, например, в письмах из заграницы неустанную заботу о пасынке, который был плохо устроен, который часто проявлял себя легкомысленно. Можно вспомнить, как после смерти брата Достоевский взял на себя заботу о его семье и долгах, хотя сам был в тяжелейших денежных тисках, и так далее. И можно вспомнить много писем, например, корреспондентов, незнакомых людей, которые обращались к нему, и, несмотря на страшную загруженность, он находил возможность не просто отписываться – бросить что-то такое дежурное, а писать целые страницы писем с глубокими рассуждениями о том, что было важно тем людям, которые к нему обращались. Разве это можно ожидать от дурного человека?
– Я вспоминаю дневники жены Достоевского Анны Григорьевны Сниткиной, где она трогательно возмущается обвинениям, что её муж был «зол, завистлив, сладострастен».
– Это какая-то жестокая месть со стороны Николая Страхова, который, по всей вероятности, получив доступ к рукописям Достоевского, когда готовилось посмертное собрание сочинений, прочёл нелицеприятные отзывы о самом себе, и я думаю, что здесь может быть корень его ужасного письма к Толстому, слова из которого вы цитируете. Мы должны судить не по наветам, а по тому, что мы видим во всей цельности его наследия: его письмах, дневниках, сохранившихся воспоминаниях о его личных отношениях с разными людьми и, конечно, его произведениях. Всё это не даёт оснований для таких инсинуаций.
– В творчестве Фёдора Михайловича есть переходящие из романа в роман сквозные темы: человек перед казнью, хрупкость жизни, самоубийство, гармония мира против трагедии человека, человек подполья, двоемыслие в человеке… Есть какая-то из таких тем, которую считаете самой значимой для вас и для нашего времени?
– Сегодня стоит перечитывать его размышления о ценности человеческой жизни, о любви, прощении, вере – темы, которые очень важны были для самого Достоевского. Для него очень много значила тема о русском народе, что значит быть русским. Он был в самом глубоком смысле патриотом – не квасным, не идеологическим. За границей он всегда искал каких-то сведений о России в газетах, расспрашивал у недавно прибывших о том, что здесь происходит, очень много писал об этом в «Дневнике писателя». Где бы он ни жил, общаясь с людьми разных верований, разной социальной принадлежности, он вспоминал о природе России, думал о природе русского характера, судьбе русского человека.