«Людям не нужна моя литература, а мне не нужны  дураки»

– Не знаю... Слишком он бывал прагматичный…

– Я имею в виду, он исполнял то, что задумывал.

– Отказываясь от каких-то очень важных ценностей. Переступая через многое, дорогое...

– То есть при всём совершенстве его поэзии и умении добиваться поставленных целей ты считаешь, что жизнь Фета была полна несовершенства?

– Ну, отчасти они были в неё заложены – его странным происхождением и тем, что  в подростковом возрасте ему довелось пережить кризис идентичности – потерю всего, что он считал неотъемлемой частью себя, и вдруг стать никем, по крайней мере с точки зрения общества. Незаконнорожденный сын немки Шарлотты Фёт, он до четырнадцати лет благодаря подложным документам значился потомком русского помещика Афанасия Неофитовича Шеншина. Когда обнаружился подлог, его мать была вынуждена написать письмо своему бывшему супругу в Германию и попросить того признать ребёнка и дать ему свою фамилию, которая по-немецки звучит даже не Фет, а Фёт. Вместе с именем, национальностью, дворянством Афанасий утратил и права наследования. Тогда подросток поклялся себе вернуть то, что было отнято, и всю жизнь возвращал – дворянство, фамилию, состояние. Уже в старческие лета, как известно, ему разрешили снова называться дворянином, вернули ему фамилию Шеншин, и по этому поводу вокруг зубоскалили. Алексей Жемчужников, например, писал:

И пусть он в старческие лета

Менял капризно имена

То публициста, то поэта –

Искупят прозу Шеншина

Стихи пленительные Фета.

Поэт А.А.Фет в годы службы. Изображение: Wikimedia Commons

– Видна хватка. Ему всё удалось вернуть и прожить долгую жизнь, а мне сразу вспомнился поэт Александр Полежаев, чья жизнь оборвалась до срока, а дворянство было возвращено лишь на смертном одре.

– В этом отношении, конечно, энергии Афанасия Фета можно позавидовать. В нём не было какой-то русской расслабленности, вальяжности, рефлексии, когда человек всю жизнь сокрушается об утраченном, из этого страдания готов сделать основное содержание жизни, но не может вернуть того, что он потерял. А он вернул. Фет умел отказываться от того, что мешало достижению его цели. И, может быть, эта практичность и прагматичность особенно удивляют в соотношении с его стихами. Если бы он не был поэтом, который создал «вселенную красоты», и не прославлял бы совершенство мира и чувств, то, может быть, с него не так строго бы взыскивали. Мало ли как человек строит свою жизнь. А тут контраст между прекрасным усадебным миром, созданным в стихах, и прозаичной Степановкой – имением Фета, из которого он пытался выжать максимум дохода, всем казался чрезвычайно велик. Такая прекрасная поэзия, которая вообще не допускает в себя ни компромиссов со злом, ни драмы борьбы с некрасотой, – и такая драматичная несовершенная жизнь. Как он сумел это соединить – большой вопрос.

Про Фета говорили, что у него «мозг с пятнышком». Это правда, у него в роду были люди, страдавшие психическими расстройствами: и мать была шизофреничкой, и у других детей были склонности к шизофрении. Возможно, это какая-то наследственная болезнь, которую он преодолевал таким образом, путём как бы расчленения своей жизни на две: ту, в которой он жил и боролся за существование, и ту, в которой он искал и находил красоту. Он соглашался с тем, что в жизни идёт дарвиновская борьба за существование, «прекрасные соловьи клюют прекрасных бабочек». Приходится жить по этим законам, но когда мы вступаем в сферу поэзии, мы «пробиваем будничный лёд, чтобы хотя на мгновение вздохнуть чистым и свободным воздухом поэзии». Эту борьбу, скуку, неправильность жизни мы не пускаем в мир поэзии.

– Но это чувство неправильности жизни не делает его занудливым моралистом в своих стихах.

– Я не скажу, что моральные проблемы вообще его как-то трогали и волновали. Это слишком тяжело для поэзии Фета: какая-то мораль, нравственные проблемы. Известен его непримиримый конфликт с Некрасовым, с которым они когда-то вместе начинали и даже оба входили в редакцию журнала «Современник», но потом их жизненные и творческие пути разошлись. И как раз вопросы нравственности, социальной ответственности он отдал Некрасову и сказал:

На рынок! Там кричит желудок,

Безумной прихоти певца.

Себе он оставил «безумную прихоть певца», явление какой-то сверхприродной красоты, которая в его творчестве имеет как будто религиозные истоки. Хотя он не считал себя верующим человеком, но могут ли такая интуиция красоты и способность её выразить быть у человека, не имеющего наития свыше и не ощущающего этой связи с высшим?

– Разве его стихи не показывают чутьё к высшему, потребность в Боге и даже пробуждение ко Христу? У него есть и стихотворное переложение молитвы «Отче наш», и размышление об искушении Христа в пустыне. Какова религиозность Фета?

– В молодые годы Фет заключил пари со студентом Московского университета Иринархом Введенским, который утверждал, что по истечении двадцати лет Фет уверует в существование внеземных сил в силу возраста и в силу достижения роковой границы. Они поспорили, что тот из них, кто проиграет, пойдёт пешком в Париж. Подвести итоги этого пари им не довелось. Но идти пешком в Париж пришлось бы не Фету, который всё время заверял, что чувство трансцендентного (или, так скажем, личного) Бога ему не открыто. Но при этом даже отец Александр Шмеман в «Дневниках» цитирует стихотворение Фета как одно из своих любимых религиозных стихотворений:

Не жизни жаль с томительным дыханьем,

И в ночь идёт, и плачет, уходя.

Такое откровение человеческой личности, которая есть огонь, просиявший над целым мирозданьем, конечно, выходит за рамки позитивистских представлений о мире, столь свойственных для фетовской эпохи.

Но о его осознанных религиозных убеждениях нам ничего не ведомо, а ведомо обратное.

Стихотворение Светлое Воскресенье. 8 апреля 1857 г. Автограф. НИОР РГБ. Ф. 315/l, е. хр. 26. Источник: Wikimedia Commons

– Перед смертью он пытался покончить с собой. И, похоже, это была такая позиция, как у стоиков. Это видно из его стихов о смерти.

– Там какая-то тёмная история, что он хотел лишить себя жизни, его остановил секретарь, началась борьба, в ходе этой борьбы у Фета случился приступ астмы, и он умер. Но готовность к самоубийству была.

– Ты говоришь о его немецкой хватке, предприимчивости, его позитивизме…

– В скобках могу сказать еще о еврейской хватке. Все фиксировали во внешности Фета что-то очень семитское. Кто был его отец – вообще непонятно.

– Но, кажется, музыка стиха – какой она слышится мне – у него очень русская. Его речь, мысль – русские. А ты как думаешь?

– В каком смысле русские? Музыкальность – да! Это его отличительная черта, его визитная карточка. Чайковский говорил, что Фет делает шаг из сферы поэзии в сферу музыки, что его стихи как бы за гранью привычной поэзии. Благодаря этому и происходит обновление поэтической системы.

Тут надо сделать отступление: Фет был поэтом в весьма непоэтическую эпоху, в эпоху господства, с одной стороны, позитивистского мировоззрения, а с другой, в эпоху великой русской прозы, русского романа, когда все читали Тургенева, Гончарова, Достоевского, а поэзию почти не читали. Многие сборники Фета оставались нераспроданными.  Писарев издевался над ним, уверяя, что когда-нибудь Фет с его чистым искусством унизится наконец до того, что принесёт смиренную пользу: его сборники «со временем продадут пудами для оклеивания комнат под обои и для завертывания сальных свечей, мещёрского сыра и копчёной рыбы».

– Где-то я прочитал его слова: «Людям не нужна моя литература, а мне не нужны  дураки».

– Действительно, это был умный человек. Кстати, Толстой его считал одним из самых умных людей своего времени – они были соседями по имению, много общались. У Фета было чувство собственного достоинства – он следует своему дару. Может быть, в жизни Афанасий Афанасьевич как-то и прогибался под ситуацию, решая свои задачи, но в поэзии он этого не делал, хотя, наверное, и мог себя реализовать в другом жанре, раз эпоха этого требовала. Фет был верен чистой лирике, но при этом ставил задачу обновления художественной системы, поэтического мира, потому что сделанное Пушкиным и поэтами пушкинской поры уже превратилось в эпигонство, такое можно было сочинять погонными километрами, как говорил Сергей Довлатов. Романтические штампы транслировались кем угодно, и нужно было искать какой-то новый поэтический язык. Фет очень много для этого делает. Отворить музыку слова – одно из направлений его поисков. Даже если просто открыть стихотворение Фета, увидишь строчки разной длины, то короткие, то длинные, то вообще состоящие из одного слова. Интонация, рифма, ритм – он много здесь изобретает. Стихи Фета поются и стали романсами, но можно ли назвать музыкальность именно русской его чертой и русская ли это музыка – этого я не знаю. Я согласна, что что-то в нём русское есть, но что именно? Может, как раз проникновение в тайну красоты, а может, поэтическая мечтательность, свойственная русскому человеку.

"В твоей Пустыньке подгородней..." - Автограф с исправлениями. НИОР РГБ. Ф. 315/l, к.1, е. хр. 32. Источник: Wikimedia Commons

– Вот открываю наугад:

Ночью буря разозлилась,

Вдоль села по всем дворам.

Я слышу в этом звук, присущий простой и ясной русской речи…

– Да, музыку русского слова, он, наверное, извлёк, хотя не все стихи Фета такие простые и ясные, как то, которое ты процитировал. Сложность Фета – почему он непонятен современному человеку, почему какая-нибудь русская крестьянка, несмотря на всю музыкальность его стихов, не будет их читать – заключается в сложном и аналитическом подходе к человеческой душе. Его пейзажная лирика никогда не самоценна, это всегда способ сказать о внутреннем мире человека. Открытие, которое он делал одновременно с Толстым – то, что у Толстого называлось диалектикой души, – сложная, многоуровневая, многослойная внутренняя жизнь человека, которая не всегда может быть выражена в слове, потому что это такие тонкие движения и сложные сочетания чувств. У него самого есть такая формула:

Что не выскажешь словами –

Звуком на душу навей.

Когда Тургенев редактировал стихи Фета для «Современника», он писал: «Вышла такая темнота, что волки бы завыли». А сегодня читаешь это и думаешь, как всё-таки это пронзительно:

Что за звук в полумраке вечернем? Бог весть, –

То кулик простонал или сыч.

Расставанье в нём есть, и страданье в нём есть,

И далекий неведомый клич.

Что за звук, о чём он? Дальше ещё больше тьма, рационального ещё меньше.

Точно грёзы больные бессонных ночей

В этом плачущем звуке слиты, –

И не нужно речей, ни огней, ни очей –

Мне дыхание скажет, где ты.

Это попытка меньше говорить языком прямых смыслов, больше – языком ассоциаций, образов, подчас звуковых, и так вводить в этот сложный внутренний мир человека. Это Афанасий Фет умел очень талантливо.

–  Ты очень любишь Фета?

– Я люблю Фета. Не то что очень люблю, но есть фетовские стихотворения, которые входят в мою личную коллекцию. Например:

Сияла ночь. Луной был полон сад.

И то, которое отец Александр Шмеман любил, я тоже люблю, но «Сияла ночь» – как такое одоление времени. Вообще Фета называли поэт-времяборец. Его всерьёз не интересуют проблемы истории, связь прошлого, настоящего и будущего – важнее мгновение настоящего. Может быть, в этом умении пребывать здесь и сейчас тоже есть какая-то его религиозность. Даже если это мгновение он переживал давно, но, вспоминая, вновь переживает его как здесь и сейчас.

Уже будучи пожилым человеком, Фет пишет стихотворение «На качелях», и русские зубоскалы-критики не преминули поиздеваться, что семидесятилетний Фет раскачивает на качелях свою несчастную жену: да они же оба упадут, и всё плохо кончится! Он был вынужден защищаться и писал, что лет 40 назад он качался на качелях с девушкой, платье её трещало от ветра, и он помнит этот звук, и это позволяет сегодня пережить описанное. Его такое вхождение в мгновение – не просто переживание небольшого промежутка времени. Мгновение в стихотворении «Сияла ночь» охватывает всю жизнь как целое. В нём есть необычайная надежда, что в этой подчас трудной и пустынной жизни сияние смысла, любви, красоты, проявляясь, всё соединяет и воскрешает, какой бы эта жизнь ни казалась на разных её этапах.

– Как творчество Фета повлияло на русскую поэзию?

– В то время была плеяда поэтов: друг его юности Аполлон Григорьев, Аполлон Майков, ещё два-три имени можно назвать из поэтов школы высокого романтизма. Потом случился Серебряный век, и его открыли заново, как открывали тогда и Тютчева, и Некрасова. Конечно, эта работа со словом, со звуком, сложность поэтического мира в Серебряный век выстрелила, потому что эпоха, в которую жил Фет, называлась эпохой Некрасова, поэтические формы тогда практически не интересовали. Они использовали дактили и анапест – и всё. Главное –

Не может сын глядеть спокойно

На горе матери родной,

Не будет гражданин достойный

К отчизне холоден душой.

Но в поэзии символистов, Мандельштама поэтические находки Фета, конечно, очень отозвались.

– Что позволяло ему писать стихи высокой пробы в оглохшее для поэзии время, не имея читателя, слушателя?

– Притяжение этой вселенной красоты было, видимо, очень велико. Фет был убеждён, что должны быть рыцари этой красоты в такой век, когда умы всех захватила идея пользы, научно-технического прогресса, когда вот-вот телеги подвезут хлеб для всего человечества и настанет эпоха всеобщего благоденствия. При чём тут «робкое дыханье, трели соловья», «крылом лазурным мотылёк»? Боже мой, кому это нужно? Даже Достоевский писал, что, когда всё хорошо, поэт может писать о чём угодно – о красоте, о природе. Но когда извержение Везувия происходит, пора перестать писать о природе.

– Достоевский возмутился как раз на стихотворение «Шёпот, робкое дыханье».

– Да, Фет «безглагольный». Почему какие-то эксперименты, почему стихотворение без единого глагола, кому это нужно? Его такая неуместность и верность избранному служению – быть рыцарем прекрасного – меня тоже восхищает.

– Нуждается ли современный язык в поэзии Фета? Любят Фета студенты-филологи?

– С Тютчевым и Фетом у нас проблема. Тютчева мы не можем понять, потому что он философ, метафизик, и ухватить его мысль простому студенту бывает сложно. Фет не вызывает такого отторжения, но он и не вызывает понимания, потому что внутренний мир человека сейчас очень сильно упростился, стал гораздо более плоским. Я воспринимаю Фета как противоядие этому опрощению. Ольга Седакова говорила о современных вызывающих цветах и сравнивала их с живописью Рембрандта. Она говорила, что сейчас господствуют агрессивные тона, которые хотят заполонить наши глаза, и человек утрачивает способность воспринимать сложные неброские световые переходы, в которых гораздо больше смысла и чувства. Что-то происходит с душевным миром человека. Недавно я нашла проект «Расскажите подросткам об эмоциях». Там 20 штук этих человеческих эмоций. А вообще всё-всё распрекрасно умещается в смайликах. Сколько их там? Двадцать пять? Значит, у нас двадцать пять эмоций.

– Что нужно человеку, не согласному всё выразить через смайлики, чтобы вчитаться, вслушаться в Фета? Какое стихотворение? Или Гребенщикова послушать «Ночь тиха»?

– Только не это. Видишь, тут у него написано:

На кресле отвалясь, гляжу на потолок,

Вертится призрачною тенью.

Вот развалиться в кресле или сесть у камина, неплохо бы тоже по саду погулять. Практически всё радостное в его мире происходит в саду: события встречи, любви, общения. В этот сад не проникает ничего из того мира, который лежит во зле. В нём жила память о райском саде – не просто о месте, где человек пребывает в гармонии с собой, природой, культурой. В саду Фета, если прогуливаться посреди прохлады дня, тоже можно встретить Господа.