* * *
Помню, мы 21 июня 1941 года собрались ехать на Украину, но билеты нам достались на 22 июня. А поезд, который ушел 21 июня, – его разбомбило. 22 июня мы включили утром радио, а там Молотов сообщил, что началась война.
* * *
Я помню, как отец уходил на войну. Как только началась война, он пошёл добровольцем. В 44-м году, уже к концу войны, был ранен, тяжело. Его привезли в Москву, он лежал в госпитале, лица его я не видел, он был весь забинтованный... О войне не любил вспоминать. Только рассказывал, что, перед тем как ранили, и он как будто чувствовал – достал наши фотографии и долго смотрел на них. Конечно, все эти военные годы отразились на его здоровье, и он спустя 23 года после победы в 1968 году умер.
* * *
Отец мой на спектакль с моим участием сходил всего один раз, и было это как раз в Театре сатиры, на спектакле «Тень», задолго до роли Фигаро. Ему жалко меня было. На следующий день собралась семья, и на полном серьёзе стали обсуждать: «Что делать дальше? Ему надо менять профессию». А мать, которую уговаривали каждый день приходить в театр, отвечала: «Нет, я его дома вижу». И когда она наконец увидела меня в «Фигаро», она сказала: «Валя, какой ты худой...».
* * *
Мама моя, Гита Давыдовна, была домохозяйкой. Потрясающе готовила. Из ничего. Но всегда очень хорошо и вкусно! Наш дом был очень строгий. Ничего нового не покупали. Я ходил до института в штанах, переделанных из папиных, а пальто моё было из папиной шинели...
* * *
Помню, как во время войны недалеко от дома в магазин, который назывался «донорский», упала бомба, и все, кто там находился, погибли. А говорят, что в Москве не было опасно! Прямо рядом с домом!
* * *
Я помню День Победы. Тётя Феня, родная сестра мамы, повезла нас с сестрой на метро в центр, там везде стояли какие-то палки, на которых висели потерянные кепки и галоши, люди обнимались, целовались. Было много народу, но давки никакой не было. Вверху висел аэростат с портретом товарища Сталина, пели песни под аккордеоны, обнимались, целовались. Замечательный был день!
* * *
Напротив школы, где я учился, начали возводить завод «Геофизика». Его строили пленные немцы. Вот интересно: я всё время думал увидеть каких-то злодеев и убийц, а у них были симпатичные грустные красивые лица, хорошие фигуры, умные глаза... Во время войны, когда отца ранили, я брал газеты, в которых были фотографии немцев, и ножом или вилкой тыкал их, резал. А туг были совершенно неожиданные – другие лица. Не те, которые представлялись мне. Не те, которые, скажем, мучили Зою Космодемьянскую.
* * *
После войны мы снова на Украину приезжали. Тяжёлое было время. Налогом облагали каждое деревце – вишенку, яблоньку, переписывали, у кого один поросёнок, а у кого два. Колхозники жили без паспортов – их у колхозников отбирали, чтоб не сбежали, а за работу им насчитывали не деньги, а трудодни. И, видя всё это, я говорил: «Обязательно товарищу Сталину расскажу!».
* * *
Когда я познакомился с одним своим приятелем, Володей Кругловым, у которого отец был прокурор республики, и пришёл к нему в дом, я впервые увидел домработницу. Представляете?! Домработницу! Увидел, как в молоко бросают сливочное масло, увидел варенья разных сортов... А потом этот приятель позвал меня на дачу – ещё одно потрясение. Для меня слова «поедем на дачу» было как «поедем в Сорбонну».
* * *
Но я не чувствовал себя бедным. Хотя между мороженым и кино приходилось выбирать. Я шёл в кино и, получается, всё время жертвовал мороженым. У мамы на кино не просил, потому что в доме не было денег. И, бывало часто, ходил по улицам, смотрел – может, кто там потерял какие-то монетки. Но не было такого страдания: «Ах, я бедный!». Для меня это было нормой. Я понимал – мы так живём.
* * *
Старые дворики – самое драгоценное, что есть в этом городе, если они остались кое-где и ещё не застроены чем-то современным... Там есть какое-то сосредоточение старого духа. Понимаете? Когда ты не ездил в центр каждый день, когда было меньше машин, когда было меньше других посторонних звуков, когда не строили на каждом шагу, когда были дворы с дворниками, совершенно другими, чем сейчас, колоритными мужиками и бабами с особым говором...
* * *
Когда было жарко, мы просили дворника побрызгать нас из шланга, было весело... Футбольной площадки не было, мы играли на мостовой, на которой были рельсы, и по ним утром и вечером в трамвайный парк на Матросской Тишине шли трамваи. Мы играли в футбол, трамвай проезжал, мы продолжали играть. Ворота делали из шапок, а играли по-настоящему, забывая, что с одной стороны забор, с другой – дом.
* * *
Как-то на катке я ел кусок чёрного хлеба и проглотил шнурок от шапки – так хотелось есть. Я глотаю-глотаю и не могу проглотить, и, видимо, так забавно я выглядел в тот момент, что мой друг Володя Круглов вдруг говорит: «Ты должен быть артистом, ты комический артист!».
* * *
Я хотел стать артистом ещё со школы. Приставал с вопросами и просьбами послушать меня к Жене Моргунову: он жил в нашем доме, был постарше и уже со школы ходил в какие-то кружки. Потом поступил во ВГИК к Герасимову...
* * *
Незадолго до экзаменов в Театр-студию МХАТ я лишился двух передних зубов. Я любил драться, чтобы почувствовать, сильный я или нет. Специально вызывал некоторых людей на драку. И как-то попался один человек, вышел, говорит: «Давай стыкнёмся», и не успел я что-то красивое сказать в ответ – а уже был без зубов. Поступал я в Школу-студию МХАТ с двумя фиксами. С этими фиксами я читал Твардовского «Василий Тёркин». Такой приблатнённый был, поскольку я с Матросской Тишины. Чёлка глаза закрывала. Худой, длинный, даже каблуки отрезал: казалось, что я так буду поменьше ростом. И ещё так приблатнённо разговаривал.
Валентин Гафт готовится к выходу на сцену. Фото: Максимов / РИА Новости* * *
Когда меня на третьем курсе утвердили на эпизод в «Убийстве на улице Данте» Михаила Ромма, на роль одного из трёх убийц, и я не смог произнести от страха свои несколько слов, второй режиссёр Столбов, впоследствии, кстати, главный режиссёр «Фитиля», сказал: «Михаил Ильич, мы очень ошиблись в этом парне». Я услышал и заледенел ещё на 20 лет вперёд. Я в этот же вечер подошел к Ромму и сказал: «Извините, чего-то у меня не получается...». Он говорит: «Ничего страшного, Валя, вы будете такой застенчивый убийца».
* * *
Вся моя жизнь – борьба со страхами и комплексами. В школе я был трусом. Списывал, врал, прятался. Дом, в котором я вырос, был на улице Матросская Тишина, справа от тюрьмы. Во дворе было полно бандитов, и, наблюдая за тем, как они играют в домино, думал: «Вот это артисты!» (а я тогда занимался в самодеятельности). В нашем доме жили две прекрасные проститутки – международного класса. За ними приезжали шикарные машины, и одеты они были по-иностранному. Юношей мечтал о том, что меня полюбит одна из этих прелестниц. Когда проучился в Школе-студии дней пять и возвращался домой, то увидел у подъезда одну жрицу любви – Ниночку, или Нинку. О её любви я бредил. Поздоровался с ней смело и сказал, что учусь на актёрском факультете Школы-студии МХАТ, что я – артист. Нинка, соблазнившись, тут же повела меня к себе в квартиру. Зашёл и увидел – большую тахту, торшер (а я до этого не знал, что такое торшер), бутылку виски на столике. А про виски я читал разве только в «Трёх товарищах» Ремарка. А Нина, Ниночка, Нинка – красивая, полуобнажённая, в заграничном пеньюаре… Всё, что за шесть дней я узнал в Школе-студии МХАТ, живописно изложил Нинке. Когда она предложила раздеться и сказала, что «её ласки бескорыстные», я струсил и сбежал.
* * *
После Школы-студии меня распределили в Театр имени Ермоловой, но там вскоре началась смена режиссёров. И я пришёл в Театр Моссовета, потому что меня больше никуда не брали. Был знакомый, Боря Годунцов, во вспомогательном составе этого театра. Он меня туда и привёл. Я вошёл в кабинет к Завадскому – он не поднимает головы. У него лампа такая жёлтая была и жёлтая лысина. И он, как всегда, что-то рисовал. На секунду поднял на меня глаза: «Садитесь». И сразу: «Вы сыграть могли бы Звездича?». Я посмотрел: что-то он перебирает: я полагал, в лучшем случае будет «кушать подано»... Думаю: «За что это он так?».
* * *
Раньше меня в «Современник» не принимали – та же Галина Волчек считала, что я «наигрывальщик». Ефремов же постановил: «Беру тебя в театр не потому, что ты хороший артист, а потому, что о тебе хорошо говорят». А было ведь время, когда я звонил Игорю Кваше и просил у него места на спектакли – хотя бы на ступенечках... В тот год из «Современника» ушёл Миша Козаков, и меня ввели в «Чайку» на роль Шамраева. Я стал интересоваться у Олега Николаевича: как этот образ лепить? Но так как в трезвом виде не встречал его года полтора, найти ответ было непросто. Наконец он ответил: «Что бы ты ни играл, у тебя лишь один подтекст, и он прост: „Да пошли вы все...ˮ».
* * *
Однажды, когда мой друг Кваша заменял Галину Борисовну Волчек, за три дня он успел понизить меня в зарплате и объявить строгий выговор. Если бы он заменял Волчек четыре дня, то он бы меня выгнал.
* * *
Вообще, надо уметь не ссориться. Где-то подстраиваться, где-то наступить на свой характер, принципы и промолчать. Начиная прямо с учёбы, со своих однокурсников. Ведь это твои потенциальные партнёры, иногда нужно уметь лавировать и терпеть. Даже когда к тебе не справедливы, даже когда прав ты. Даже когда за спиной говорят гадости.
* * *
Первая жена у меня была замечательная. Я нищий, неработающий, меня никуда не брали... И влюбился в красавицу. Она была из бедной семьи: когда я приносил конфеты, это был праздник. Её семья жила в многонаселённой квартире, где очередь стояла в уборную и в ванную, где размножались тараканы с такой скоростью, что как шаг делаешь – всё хрустит под ногами. Огромная квартира, там был один старик: он утром выходил на кухню и возвращался в свою комнату вечером – такие расстояния были. Это была бывшая квартира актрисы Малого театра Лешковской.
* * *
С Ольгой Остроумовой (последняя жена Гафта – авт.) мы познакомились в «Гараже» – это был 1979 год. Она мне очень понравилась. Но потом я понял, что у неё маленький ребёнок, что она замужем... В общем, никаких перспектив не увидел. Ну и я специально, чтобы перестать смотреть на неё глазами влюблённого человека, стал смотреть на неё другими глазами и думать: «Господи, что в ней хорошего?». А потом, спустя какие-то годы, она выступала по телевизору, и я просто «прилип» к экрану. Помню, мне показалось, что она одинока. Ошибался я или нет – не знаю до сих пор. Она потрясающий человек. Она потрясающая актриса. Знаете, когда я увидел её в роли Бовари... И не потому, что я был в неё влюблён, я говорю как зритель... До сих пор потрясён. Театр – это такая вещь, это не снять на плёнку – но это было грандиозно.
* * *
У нас в семье нет общества взаимного восхищения. Мы вообще говорим о театре, об искусстве очень редко. И я, например, слышал, как она с кем-то говорит об этом, только не со мной. Я, кстати говоря, у неё многому научился. Она не любит болтовни, не любит показухи. Когда я прошу у неё совета, она долго думает, а потом говорит несколько слов. И – в точку. Совершенно неожиданно для меня.
Валентин Гафт в роли Глапье в телеспектакле «1000 франков вознаграждения». Фото: Дозорцев / РИА Новости* * *
Вообще я – не киноактёр. И в кино меня мало приглашали. Это уже после Эльдара Рязанова, который хорошо ко мне относится, стали звать. А до этого был «пустой». В начале пути – роли на подхвате, как, например, с Женей Леоновым в фильме «Первый курьер», где я, как идиот, стоял, изображая жандармского офицера, а Женя играл блестяще. Первая серьёзная роль, пожалуй, в фильме Рязанова «О бедном гусаре замолвите слово», где мой герой выражает даже гражданские чувства.
* * *
В «Гараже» мою роль должен был играть Ширвиндт. Но он опоздал. Рязанов кричит: «Пусть выпускает свой спектакль, я не могу ждать!». Меня предложила Лия Ахеджакова. Рязанов: «Этого не надо, он меня заговорит». Потом сдался: «Ладно, где он там? Позови». Я пришёл. Мне дали почитать первую страницу, речь Сидоркина. Сняли первый дубль. На втором входит Ширвиндт. Я видел, как в этот момент Рязанов решал: кто из двоих? Наконец сказал: «Шура, иди домой, будет этот сниматься». А я зажатый был такой: первый раз снимался в большой роли у очень хорошего режиссёра. Очень хотел не потеряться в той компании.
* * *
Больше всего я ненавижу образ Сатанеева в «Чародеях». Это была такая халтура! Я хотел себя там свободно чувствовать. Живот то приклеивал, то отклеивал. Миша Козаков мне говорил: «Ты боишься кривляться». И я решил покривляться. Я эту картину почти забыл, но как-то мне позвонил Стругацкий и сказал: «Я очень ругался, но вы играете хорошо».
* * *
Роль криминального авторитета в кино «Воры в законе» должен был играть грузинский актёр. Что-то произошло, мне пришлось заменить его. Для меня – обычная история. Мне купили белый костюм, ботинки 49-го размера, как лыжи. Машина, на которой я ездил, сломалась, её привязывали к другому автомобилю канатом. Вот такой я был вор в законе. Но мне нравилась эта роль, там впервые была озвучена та правда, которая теперь возведена в степень государственных законов: право сильного...
Совершенно случайно в Ялте – там же, где проходили съёмки – я познакомился с одним вором в законе. Мы несколько дней провели на пляже, и, несмотря на то что сценарий написал грандиозный Фазиль Искандер, в фильм вошли многие фразы этого вора. Интересный был человек... Это его, кстати, слова: «Утром я богат, а вечером бедный», «Все повязаны друг с другом»...
* * *
После фильма ко мне подъехал один из криминальных авторитетов. «Вы меня можете сдать, – говорит, – я в розыске...», – и на мою реакцию смотрит. «Извините, – отвечаю, – такими вещами не занимаюсь». А он между тем продолжает: «Моим друзьям очень хотелось бы, чтобы вы пришли к нам на сходку». От приглашения я наотрез отказался: «Нет, что вы, это была только роль, понимаете? Я артист и ничего в вашем деле не смыслю».
Ещё одна встреча была в Минске: мне сообщили, что со мной хочет познакомиться вор в законе. Ну куда денешься? На съёмочную площадку пришёл человечек – маленький-маленький, симпатичный, глазки востренькие, и вокруг то ли свита, то ли охрана – такие гиганты. «Как поживаете? Вам ничего не нужно?». Подарил пару бутылок водки, всего хорошего пожелал и сказал на прощание: «Если что, обращайтесь».
* * *
Перед тем как сниматься в «Пирах Валтасара» в роли Берии, я просмотрел множество фотографий Лаврентия Павловича. Внешне я совершенно на него не похож, это совсем другой человек, но надо было ухватить суть... Сейчас про Берию говорят очень много – и хорошего, и плохого, но я знаю историю мамы Вики Фёдоровой – знаменитой актрисы Зои Фёдоровой: она мне лично рассказывала, как Берия вызвал её к себе. Лаврентий Павлович вышел в одном халате, наброшенном на голое тело. Зоя Алексеевна влепила ему пощечину. Берия улыбнулся, её проводили через калитку к машине, дали букет цветов и увезли в тюрьму, где Фёдорова провела почти 10 лет.
* * *
Свою первую эпиграмму я написал, как только пришёл служить в театр «Современник», в 1969 году. Один артист пригласил меня на день рождения. Предыстория моего тоста такова: виновнику торжества сильно изменяла жена, и они развелись. Тост такой: «Мне слух раздражала фальшивая нота, всю жизнь проверял я проклятое „ляˮ. Так поздно дошло до меня, идиота, что скрипка в порядке, жена моя „ляˮ».
Этот тост очень понравился присутствующему на дне рождении Олегу Ефремову, и он тут же сказал мне, чтобы к капустнику, который готовился в театре, я написал эпиграмму. А капустники в те годы были событием: все артисты, режиссёры, включая Юрия Любимова, сидели на полу и смотрели, слушали… Первой моей жертвой стал Миша Козаков – царство ему небесное. Прелюдия моей первой эпиграммы заключалась в том, что Козаков постоянно женился. Он был очень интеллигентным человеком – и никому не мог отказывать. Жёны от него беременели, и все дети рождались красавцами и красавицами. С очередной женой Миша пришёл в ресторан, где я его и встретил. Вот эпиграмма:
«Все знают Мишу Козакова,
Всегда отца, всегда вдовца.
Начала много в нём мужского,
Но нет мужского в нём конца».
* * *
Не могу себя простить за то, что в 2002 году покончила с собой Оля – моя дочь. Не уследил! Она и до этого несколько попыток самоубийства предпринимала... Оля была балериной, а хотела стать драматической актрисой. Я мог бы устроить её в театральное училище, однако... Курс набирал Женя Лазарев. Я позвонил: «Посмотри, очень прошу. Если она способна, прими, а если нет, никакого блата не надо». Он перезвонил: «Ты знаешь, данных никаких нет, но нет вопросов – возьму». Я отрезал: «Ни в коем случае!». У Оли начались по этому поводу комплексы, переживания, а потом всё какая-то несчастная любовь осложнила. Многое просто совпало, соединилось. Произошло это страшно, и смерть дочери ударила по мне очень сильно.
* * *
Я Израиль люблю, мне очень нравится эта маленькая, но мужественная и сильная страна. Евреи – родные мне люди, к которым у меня нет антипатии, но я не понимаю их веры. Мне чужды даже внешние её проявления: глядя на ортодоксов в шляпах, с пейсами, с многочисленным потомством, узнавая их законы, обычаи, я сознаю, что стать таким не смогу.
* * *
Сейчас я часто в монастырь езжу – в Николо-Берлюковскую пустынь. Настоятелем в пустыни служит иеромонах Евмений. Специально езжу к нему, чтобы пообщаться. Интереснейшая личность! Тридцать восемь лет от роду, выпускник МВТУ, по образованию – инженер, по складу же ума – мудрец, мыслитель. Но и отцу Евмению нужна помощь, он в одиночку ведёт борьбу. Прекрасный храм XVIII века лежит в руинах, большая часть территории занята психиатрической лечебницей, на месте алтаря – кабинет главного врача. Кощунство чистейшей воды! В трёх километрах построено новое здание, однако администрация больницы отказывается переезжать. К слову, брал отца Евмения на юбилей Табакова, Олег подписал письмо в поддержку. Необходимо поскорее вернуть монастырь верующим, прекратить издевательство над людьми.
* * *
Я уважаю Путина, и мне он нравится. Россия – ей Богом отпущено быть чище и сильнее других. Я люблю свою страну, верю России и её правителю. Верю! Вижу, что происходит, и не обманываюсь.
* * *
Любовь – самое главное в жизни. Человек – чувствующее, чуткое создание, отличается от зверя тем, что способен любить. Не всем этот дар даётся свыше. Лично я убеждён в том, что жизнь человека оправдана только любовью. И вообще единственное оправдание жизни на Земле – любовь. Любовь – в великой литературе, музыке, живописи, кинематографе никуда не уйдёт. Она останется навсегда. Рукописи не горят и любовь не исчезает. Любовь – навеки.
* * *
P.S. Валентин Гафт родился 2 сентября 1935 года в Москве. Окончил Школу-студию МХАТ в 1957 году. Работал в Московском драматическом театре, Театре имени Моссовета, Ленкоме, Театре сатиры. С 1969 года Гафт был ведущим актёром театра «Современник». На его счету много ролей в кино, в числе которых «Семнадцать мгновений весны», «Здравствуйте, я ваша тетя!», «Чародеи» и другие.
Прощание с народным артистом РСФСР Валентином Гафтом пройдёт 15 декабря в театре «Современник». Похороны пройдут на Аллее деятелей искусств на Троекуровском кладбище в Москве.
