«Не ставь знак равенства между моей родиной и властью, которая её уродовала»

В силу своей профессии я часто и с большим удовольствием перечитываю произведения русских классиков. Но когда привыкаешь из раза в раз катать колесо герменевтического круга, забываешь об особом наслаждении читать роман, финала которого ты не знаешь и предугадать не можешь. Такое читательское наслаждение доставил мне роман Алексея Варламова «Одсун». Мне хочется представить эту книгу читателям «Стола», не лишая их возможности столь же напряжённо следить за развитием сюжета и судьбами героев

Книга «Одсун». Фото: Издательство АСТ

Книга «Одсун». Фото: Издательство АСТ

Я часто повторяю студентам истину, сформулированную Михаилом Бахтиным: «роман находится в зоне непосредственного контакта с незавершённым настоящим». Но «настоящее» «Евгения Онегина» для нас давно завершилось, и требуются немалые усилия по реконструкции историко-литературного контекста, чтобы хоть отчасти представить, что чувствовали и понимали современники Пушкина. Роман Варламова как будто дразнит нас своим «незавершившимся настоящим», которое и завершено (события разворачиваются после 2014-го, но до 2022 года), и не завершено: и «поздние советские», и «лихие 90-е», и события второй мировой обнаруживают свою неразрывную связь с судьбой героев и с судьбой России. И связь эта не абстрактная, а живая, горячая, требующая ответа.

Центральная метафора романа – чёрный пламень, таящийся внутри земли и стремящийся вырваться наружу. В детстве один из героев, над которым подшутили его дачные соседи, пытался залить этот пламень водой, которую таскал в детских ведёрках из ближайшей канавы. Но и во взрослом мире этот пламень надо кому-то тушить! Этим и занимаются, каждый по-своему, три главных героя романа: филолог, интеллектуал Вячеслав, от лица которого ведётся повествование; его возлюбленная Катя Фуфаева, проходящая путь от девочки из Чернобыля до украинской правозащитницы; Петя Павлик, бизнесмен, общественный деятель, филантроп и философ. 

Юлия Балакшина, доктор филологических наук, профессор Свято-Филаретовского института и РГПУ им. А.И. Герцена. Фото: архив СФИ
Юлия Балакшина, доктор филологических наук, профессор Свято-Филаретовского института и РГПУ им. А.И. Герцена. Фото: архив СФИ

Варламов – филолог, и, конечно, за спинами его героев маячат их литературные прототипы – от Лары и Ольги Ильинской до главного героя чеховского «Архиерея» с его двойным петро-павловым именем. Однако литературные аллюзии не превращают роман в постмодернистскую игру. То, что за очертаниями Купавны, дачного посёлка, где проходят детство и юность героев, встают образы то Обломовки, то «отдалённых деревень в Малороссии», где обитают старосветские помещики, скорее углубляет перспективу, чем становится поводом для иронии. Каким бы диким ни был поздний советский дачный быт, земля и слово хранят память об иной культуре, некогда здесь пребывавшей. 

Загадочное название «Одсун» (чешское слово, обозначающее насильственное переселение народа) отсылает нас к истории судетских немцев. В Судетах, в семье местного священника отца Иржи, находит временное прибежище Вячеслав. Он живёт в доме с трагической историей – в конце Второй мировой войны хозяин этого дома, судья, покончил жизнь самоубийством. Прошлое рядом, оно тревожит, заставляет вглядываться себя: в доме есть камин, но его почему-то нельзя зажигать; хозяева выбрасывают цветы, принесённые в дом их гостем; на чердаке обнаруживается тайник, а в нём… детские игрушки. 

Проникновение героя в трагическую историю земли, на которой он оказался, разворачивается параллельно с воспоминаниями о его первой любви и о России, выходящей из советского безвременья и пытающейся обрести своё новое лицо. Герои становятся свидетелями путча 1991 года, расстрела Белого дома 1993 года, событий в Беслане…

Но действие романа подходит к настоящему и ещё ближе. Главный герой предлагает свою версию двух напряжённейших узлов современности: Россия – Украина; Россия – Европа. Он пытается проследить, как шаг за шагом страстно любимая им девушка, дочь русских родителей, приехавшая в Москву из Чернобыля, чтобы учиться в Литинституте, по ходу развала Союза оказывается в новой России чужой и ненужной иностранкой, как пробуждается национальная стихия и разделяет родных людей сначала внутренними, а потом и внешними границами.

Герой, чью точку зрения мы не обязаны отождествлять с точкой зрения автора, пишет из той временной перспективы, где он уже потерял свою Катю и мучительно ищет объяснения разъединившего их русско-украинского раздора: «Вообще должен вам заметить, мои дорогие, что вся соль нашего с Украиной раздора заключается не в Путине, не в советском наследии, не в войне на Донбассе, не в газовой трубе, не в присоединении Крыма и не в голодоморе. Есть другая более глубокая и, к несчастию, практически неустранимая причина всех недоразумений, и связана она с тем, что украинский язык звучит ужасно потешно для русского уха, причём именно в тех ситуациях, когда сам этот язык становится страшно серьёзен». Это филологическое объяснение не наивно и не смешно для героя. Язык – тонкое пространство пограничья, в котором «иной» может стать «чужим», а затем и «врагом». 

Писатель Алексей Варламов. Фото: Новосильцев Артур / Агентство «Москва»
Писатель Алексей Варламов. Фото: Новосильцев Артур / Агентство «Москва»

Полемика с Европой, в которой волею судьбы оказывается герой-рассказчик, оборачивается спором о различении русского и советского с греком по имени Улисс и страстным обращением к отцу Иржи: «И кто, скажите мне, сильнее пострадал от большевистского мора? Где больше осталось незаживающих язв? Что можете предъявить нам после этого вы, словаки, венгры, поляки, восточные немцы, да те же западные украинцы, грузины, армяне, литовцы, латыши или эстонцы? Всё, испытанное вами, мелко по сравнению с тем, что сотворили с моим народом и моей землёй… вы ставите знак равенства между моей родиной и властью, которая её уродовала, а разве это честно?» И в то же время история изгнания судетских немцев и память об этом изгнании так явно рифмуется с русской историй ХХ века. И там и здесь мы находим «скелет в шкафу», о котором так хочется забыть и который так неизбежно продолжает отравлять жизнь.

Ближе к финалу в романе отчётливо начинают проступать христианские мотивы, достигающие своего апогея в главе El primer milagro. Название главы «Первое чудо» – отсылка к названию рождественского рассказа испанского писателя Асорина. Герой романа тем временем приближается к своему «первому чуду». Вдруг оказывается, что границы не тотальны, что возможен прорыв вверх – за границы времени, за границы самого себя, за границы устойчивой логики этого мира. Там, в этой вневременной реальности, и хочется искать развязки всех земных узлов, «но, – снова вопрошает герой, – почему же тогда так бежит в моей груди секундная стрелка? Раз двадцать два, два двадцать два, три двадцать два… Для чего она?»

«Роман без границ» – таков подзаголовок романа Алексея Варламова. И это не только его жанровое определение. Войны происходят на границе цивилизаций. Роман без границ – это мечта о мире, в котором право народов на самоопределение не будет приводить к жестокостям одсуна или к бешеной ненависти по отношению к бывшим братьям. Может ли что-то приблизить человечество к этому без-граничному миру? Язык эсперанто? Звёздное небо над головой? Любовь и память? 

В добрый путь – вслед за героями романа…

Читайте также