Он не был человеком из мира литературы, но, судя по воспоминаниям, не был и этаким «парнем из простого народа», «от сохи» или «от станка». Виктор Шкловский познакомился с «товарищем Платоновым» как с одним из воронежских инженеров-мелиораторов, в дальнейшем их пути пересекались в жизни и в литературе. Через много лет после первой встречи Шкловский высказывается вполне в духе платоновских же парадоксов: «Это был святой человек. Из семьи, где было шесть человек, и все – большевики. Он свято верил большевикам. И (без каких-либо задних мыслей) написал “Впрок”. Сталин, прочитав повесть, сказал: “Это пойдёт ему впрок”. (Хватило бы одной этой повести. Но он писал и другое.) Замечательная вещь – “Котлован”… Странная дружба с Шолоховым. Он много сделал для освобождения его сына, но было поздно, сын заболел. Платонов был по-христиански чистым человеком…». В воспоминаниях Шкловского о Платонове нет фактической точности, как не бывает её в семейных историях, которые каждый запомнил по-своему, однако обращают на себя внимание те слова, которые он подбирает для характеристики личных свойств Андрея Платоновича.
22-летний инженер Платонов — в центре. Открытие электрической станции в совхозе РогачёвкаМожно сказать, что Платонов прошёл со своим народом путём коммунистической веры, особым усилием сохраняя внутреннюю чистоту и честность. Наверное, поэтому истории жизни его героев парадоксальны и трагичны чаще, чем напрямую гармоничны и радостны.
В 1920 году на вопрос анкеты «Каким литературным направлениям сочувствуете или принадлежите?» молодой писатель отвечает: «Никаким, имею своё». Современное платоноведение не безбрежно, но это достаточно большое количество исследований, целый мир, в котором уже прекрасно известен и классический, и модернистский, и советский, и философский, и... почти какой угодно контекст творчества Платонова, нелинейные связи, явные и неявные литературные параллели... Однако этот ответ, данный очень молодым на ту пору Платоновым, всегда учитывается исследователями, потому что он определяет внутренний строй этого автора.
Стиль Платонова и его взгляд на мир оригинальны и узнаваемы. Даже те, кто его не любит, в один голос говорят: «Нет, читать невозможно, но, конечно, язык потрясающий!..» В этом языке постоянно происходят столкновения знакомых слов, обновляющие их смысл: вот, например, летом в России «так гулко было пространство, как будто оно не живое тело, а отвлечённый дух» («Епифанские шлюзы»). Или вот – из другой повести – зима: «…Снегоочиститель и паровоз попали в глубокий снежный перевал. Один начальник дистанции молчал – ему было всё равно. Остальные люди на паровозе и на снегоочистителе грубо выражались на каком-то самодельном языке, сразу обнажая задушевные мысли» («Сокровенный человек»). Странный язык оказался наиболее подходящим для того, чтобы с его помощью обрела плоть и кровь некая важная правда о человеке и о целой (то есть целостной, со всей «скучной» пока землёй) жизни.
В чём же эта правда состоит, как Платонов её ощущает? Революция, гражданская война, великие стройки за счёт чьих-то невеликих жизней – и в это время он очень внимательно смотрит, что происходит с человеком. Он чуток к своему герою. В то время, когда «за правдой» ходили в библиотеки, а то и домой к любимым писателям, писали им письма, в книгах искали идеального человека, Платонов предлагает посмотреть на жизнь глазами персонажей, которые говорят и действуют непривычно прямо. Вот, например, главный герой повести «Сокровенный человек»: «Фома Пухов не одарён чувствительностью: он на гробе жены варёную колбасу резал, проголодавшись вследствие отсутствия хозяйки», – но он на самом деле совсем не злодей и очень тоскует по своей жене, от тоски и действует самым несуразным образом. Герои Платонова при подобных невероятных странностях – люди чуткие и внимательные. Лучшие из них перестраивают и исцеляют мир, те же, кто на тёмной стороне или близко к ней, сознательно причиняют страдания и убивают (это невозможно принять, но тонкая чувствительность бывает свойственна и им тоже).
Андрей Платонов. 1922 годПлатонов более прямо, чем это принято, говорит о смерти. Автор доверяет читателю важнейшую роль: не судить, но всегда сочувствовать, в буквальном смысле разделять чувства, врастать в ощущения. В любом случае – например, в таком: «Божева осудили и увезли в городскую тюрьму. Там его вывели во двор и поставили к ограде, сложенной из старого десятивершкового кирпича; Божев успел рассмотреть эти ветхие кирпичи, которые до сих пор ещё лежат в древних русских крепостях, погладил их рукой в своей горести – и вслед за тем, когда Божев обернулся, в него выстрелили. Божев почувствовал ветер, твёрдою силой ударивший ему в грудь, и не мог упасть навстречу этой силе, хотя и был уже мёртвым; он только сполз по стене вниз» («Ювенильное море»). Этот персонаж, Афанасий Божев, вопреки своей фамилии и светлому взору – убийца, замучивший прекрасную, добрую и честную девушку, принёсший страшное горе её маленькому братишке, – самый настоящий враг по всем статьям. По справедливости ему должно быть отказано во всём, но вместе с автором и читатель не отказывает даже такому чудовищу в его последней горести. Читатель Платонова получает опыт сопереживания, в том числе тогда, когда оправдать никак невозможно.
Если всерьёз добираться до глубокой, не удобной и лёгкой, а настоящей правды, путь к ней выглядит, например, так: даже не антагонист, а тот самый человек, близкий автору и читателю, может оказаться врагом. Один из военных рассказов Платонова называется «По небу полуночи» (и всякому читателю откликается в ответ Лермонтов, продолжая строчку – «ангел летел»). Летел никакой не ангел, а фашист в воздушную атаку, шла война в Испании. Этот военный лётчик, немец Эрих Зуммер, в какой-то момент своей жизни почувствовал, увидел суть воцарившейся на его родине лжи. Он не доверяет своей невесте, которая явно собирается сообщить о его взглядах «куда следует» (ибо вокруг все доносят на всех), но жалеет, что ничего не сделал для того, чтобы научить её «уму и чести», чтобы её сердце из органа кровообращения превратилось в человеческую Душу. Рассказ, опубликованный в 1939 году, посвящён жизни в «не нашем» тоталитарном государстве, но тема доносов и арестов прозвучала.
Платонов приглашает нас разделить опыт человека, который живёт в своём историческом времени и одновременно на самой глубине жизни, где обитает сердечное чувство, бьющаяся за истину мысль, живое прикосновение к вещи, где происходит встреча с ближним (иногда это страшный враг) и его странностями. Эта таинственная реальность трудна, поэтому она и требует особого языка.
Памятник писателю Андрею Платонову на проспекте Революции в Воронеже. Скульпторы И. Дикунов и Э. Пак. Владимир Федоренко / РИА НовостиОт странного и страшного до смешного расстояние небольшое, поэтому физиков и лириков 1960-х язык Платонова смешил. По воспоминаниям очевидцев, иногда его читали в компании друзей как уморительнейшую книжку. Изначально, в начале 30-х годов, возможность оценить юмор была у Сталина, но он пришёл в ярость, читая повесть «Впрок». В ней авторская позиция растворяется на глазах, и вся ответственность – на читателе. Возьмём только одну сцену из повести. Обычная русская деревня времён коллективизации, актуальнейшая в то время тема – и полным дураком выглядит воинствующий безбожник (а это значит, что и всё его безбожие):
«Передние женщины, видевшие возбуждение товарища Щекотулова, начинали утирать глаза от сочувствия кричащему проповеднику.
– Вот, – обращался товарищ Щекотулов. – Сознательные женщины плачут передо мной, стало быть, они сознают, что бога нет.
– Нету, милый, – говорили женщины. – Где же ему быть, когда ты явился.
– Вот именно, – соглашался товарищ Щекотулов. – Если бы он даже и явился, то я б его уничтожил ради бедноты и середнячества.
– Вот он и скрылся, милый, – горевали бабы. – А как ты уедешь, то он и явится».
И вот давно уехал товарищ Щекотулов из нашей жизни (оставив открытым вопрос о том, является ли Бог в отсутствие безбожника). В наше время Платонов может быть прочитан как свидетель событий прошлого века – и свидетель событий внутреннего человека, решающего вопросы жизни и смерти. Второе не менее важно, чем первое.
Отец Александр Шмеман пишет в дневнике 1973 года о чтении «Чевенгура»: «Как будто никогда не было ничего в России, кроме дикого поля и бурьяна. Ни истории, ни христианства, никакого логоса. И показано, явлено это потрясающе. И ещё приходит в голову: “если свет, который в вас, – тьма…”. Всё происходит в какой-то зачарованности, душевном оцепенении, каждый ухватывается за какую-то соломинку… Удивительный ритм, удивительный язык, удивительная книга» (Воскресенье, 18 февраля 1973).
В современной нашей России, может быть, истории, логоса и христианства и прибавилось (хотя, возможно, и нет), но Платонов своим ни на кого не похожим способом помогает разобраться с некоторыми соломинками. Он с иронией и с сердечным сочувствием приглашает своих читателей подумать, на чём держится наша жизнь.
«Октябрь» 1999, № 2. Из архива Всесоюзного общества пролетарских писателей “Кузница”. – РГАЛИ, ф. 1638, оп. 1, ед. хр. 11, л. 2.Публикация М. А. Платоновой. © «Im Werden Verlag». Некоммерческое электронное издание. Мюнхен. 2004 http://www.imwerden.de
