– Да. Писатели и читатели в России так это воспринимали – что должен быть глава, некий старший, который действительно является первым лицом в литературе и, соответственно, определяет какие-то пути развития не только литературы, но и жизни.
– Николай Васильевич Гоголь был таковым?
– После смерти Пушкина Гоголь занимал это место главы русской литературы – или, по крайней мере, на это место его ставили некоторые критики. Как известно, в какой-то момент он этот свой дар старшинства попытался реализовать в виде прямого учительства, а не через художественные тексты, которые определяются эстетическими нормами. Когда ему показалось, что Россию нужно учить, он и написал «Выбранные места из переписки с друзьями».
– И определённая доля занудства, как мне видится, добавилась в его остроумный, сочный и в то же время тонкий, искромётный язык.
– Ну да, по сравнению с другими текстами Гоголя, которые читаются с неимоверным наслаждением именно из-за их языковой плоти, из-за их живой жизни языка, игры языка – конечно. «Выбранные места» – другого рода сочинение.
– В чём главный пафос поучения Николая Васильевича?
– Мне кажется, уместно сравнение этой книги Гоголя с картиной Александра Иванова «Явление Христа народу» – не случайно они были друзьями. Задача, которую ставил перед собой Гоголь, схожая – заново явить Христа русскому народу. Он видит, что у образованного сословия происходит охлаждение в вере, но в то же время чувствует, что у современников есть серьёзный нравственный запрос, люди ищут подлинные и крепкие опоры в жизни. Ему казалось, что настало благоприятное время обратить людей ко Христу.
Картина "Явление Христа народу" кисти А. А. Иванова. Фото: Третьяковская галереяГоголь выстраивает свою «социальную утопию». Его идея заключается в том, что русский человек должен заново осознать себя христианином на том месте, на котором он Провидением поставлен жить и служить. Собственно книга «Выбранные места» – это описание различных социальных поприщ, которые человек должен научиться прожить как настоящий христианин. Соответственно, чиновник, взяв какую-то должность в государстве, должен её сделать изнутри христианской – служением Богу и людям. Как это возможно? Во-первых, по христианскому смирению этот чиновник не должен торопиться с действием – пусть сначала он пристально осмотрится, выслушает людей, соберёт какое-то общее соборное мнение, войдёт в ситуацию. Вполне разумный и полезный совет.
Потом Гоголь советует: если ты высокий чин, не верь слухам, не пользуйся шпионами, а сам разговаривай с подчинёнными людьми. Постарайся увидеть не должность, а человека: надо «покрепче всматриваться в душу человека, зная, что в ней ключ всего». Это ведь тоже очень разумный совет. Я не думаю, что это совет, который может перевернуть систему, но это напоминание и нам, что кроме должности у человека есть душа, хотя её подчас трудно разглядеть. Иногда это вглядывание в чиновника как в человека приносит неожиданные плоды, вдруг удаётся пробить совершенно глухую бюрократическую стену.
Гоголь очень много надеется на восстановление чести дворянства, на восстановление достоинства русского народа. Нам сегодня сложнее на это опереться, потому что сословная структура разрушена, а понятие чести профессиональной корпорации не восстановлено, но для Гоголя это очень важные рычаги, которые могут это нравственное начало оживить.
Интересно, что он не только людям, которые «занимают важные места», но и, например, для женщины в свете или для жены в домашнем быту находит какие-то конкретные советы, которые помогают по-христиански пройти эти поприща. Вот, например, такая практическая рекомендация молодой барышне, которая ничего толком не умеет и страдает от того, что она никакой пользы не приносит. Гоголь ей пишет: как же не приносите? Вы, во-первых, красавица, а во-вторых, не испорченная красавица. У вас есть власть чистоты душевной – самим своим присутствием вы заставляете замолкать тех, кто в другое время и в другом месте позволяет себе дурное слово. Уже тем, что вы не причастны этой нравственной гнили, вы меняете ситуацию вокруг себя. Разве это не дело! Я бы тоже сейчас посоветовала многим юным барышням не торопиться разменивать свою красоту и чистоту на дешёвые удовольствия и сиюминутный успех.
Многие советы Гоголя мне кажутся весьма любопытными и полезными. Его совет жене по ведению финансов я стараюсь сама исполнять и другим пересказываю: «Разделите ваши деньги на семь почти равных куч. В первой куче будут деньги на квартиру, с отопкою, водой, дровами и всем, что ни относится до стен дома и чистоты двора. Во второй куче – деньги на стол и на всё съестное... В третьей куче – экипаж: карета, кучер, лошади, сено, овёс, словом – всё, что относится к этой части. В четвёртой куче – деньги на гардероб, то есть все, что нужно … затем, чтобы показаться в свет или сидеть дома. В пятой куче будут ваши карманные деньги. В шестой куче – деньги на чрезвычайные издержки, какие могут встретиться: перемена мебели, покупка нового экипажа и даже вспомоществование кому-нибудь из ваших родственников, если бы он возымел внезапную надобность. Седьмая куча – Богу, то есть деньги на церковь и на бедных. Сделайте так, чтобы эти семь куч пребывали у вас несмешанными, как бы семь отдельных министерств…»
И вот так он перечисляет, перебирает все возможные поприща для людей своего круга и пытается показать, что значит на их месте быть христианином.
– Это напоминает призыв к покаянию у Иоанна Предтечи, которого спрашивают солдаты, мытари, люди из народа: «Что нам делать?»
– В простоте и конкретности, которая есть у Гоголя, есть что-то от Иоанна Предтечи. Не абстрактные рассуждения, а очень обдуманные, конкретные, иногда даже бытовые рекомендации. Это звучит подчас немножко наивно, когда он, например, обращается в модальности долженствования к людям, «занимающим важное место»: ты должен, ты должен, должен. Понятно, что генерал-губернатором становится не каждый человек и сам Гоголь никогда не был генерал-губернатором. И его современникам, думается, многое показалось утопичным.
– Но это как будто хитрее, чем советы людям разных профессий гоголевского круга? Где-то Гоголь наоборот предлагает кому-то из друзей вырваться за рамки профессии – например, посмотреть на театр, на искусство с разных сторон.
– Конечно. Там есть много глав, которые выходят за узкопрофессиональные пределы. Гоголь размышляет о том, каким может и каким должно быть христианство в современном мире. И, действительно, глава об одностороннем взгляде на театр – это глава, которая определяет взгляд писателя на проблему отношений церкви и культуры. Для времени, когда граница между ними была проведена довольно жёстко, это достаточно оригинальный взгляд. Ведь священнослужителям, например, долгое время нельзя было ходить в театр, потому что это греховное позорное зрелище. А Гоголь пытается взглянуть на театр и вообще на искусство шире – как на ступень, которая может вести человека к познанию веры. Своим творчеством он пытается снять это противостояние церкви и искусства, которое возникло внутри секулярной культуры.
В книге много глав, конечно, про смысл литературы, про назначение писателя с христианских евангельских позиций. Он говорит: «Пушкин прав», – и ссылается на его фразу, что «слова поэта суть уже его дела», добавляя: «поэт на поприще слова должен быть так же безукоризнен, как и всякий другой на своём поприще». Призвание литератора по Гоголю – не просто какие-то эстетические игры, а так писать, чтоб словом созидать жизнь и давать людям основания для их жизни. Такие пассажи, конечно, чреваты морализаторством, в чём Гоголя, понятно, обвиняли. Но в то же время нельзя не сказать, что в целом это характерно для русского искусства, для русской культуры, для того же Пушкина – понимание, что писатель не может гнилое слово пустить в мир. Что нужно своим словом людей вдохновлять, пробуждать лирой «чувства добрые». В конечном итоге для Гоголя это вопрос о том, что слово писателя должно вести человека ко Христу.
Портрет Николая Васильевича Гоголя кисти Федора Моллера. Фото: Ивановский областной художественный музей– Интересно, что в одной из глав он защищает Пушкина как христианина и его творчество как не противоречащее вере. Был ли Гоголь наследником творчества, взглядов Пушкина на жизнь, на веру, на мир, на Россию?
– В отношении того, что Россию нужно любить и ей нужно служить – безусловно. И в том, что Россия невозможна без государства. Гоголь предлагает каждому образованному человеку взять должность в государстве и изнутри неё попытаться что-то удобрить, что-то преобразить. Необходимость для России крепкой государственной структуры не вызывает у него никаких сомнений, хотя он очень трезвенно видит все её недостатки. Порой какие-то места в описании состояния России читаешь и думаешь: «Ну надо же! Как похоже!». «Много злоупотреблений; завелись такие лихоимства, которых истребить нет никаких средств человеческих. Знаю и то, что образовался другой незаконный ход действий мимо законов государства и уже обратился почти в законный, так что законы остаются только для вида».
Но всё-таки Пушкин не был таким откровенным проповедником христианства. То есть внутри Пушкина, безусловно, совершался какой-то путь осознания своей жизни и своего призвания как христианского, но для него это был путь сокровенный, он его мало кому предъявлял, мы часто только по каким-то намекам догадываемся, что это христианское самосознание у него нарастало.
– А тебе какой путь ближе?
– Я не люблю, когда мне что-нибудь навязывают, и предпочитаю до всего доходить сама. У Пушкина мир философских и нравственных смыслов не лежит на поверхности. Нужно войти в глубину для того, чтобы он стал раскрываться, чтобы это в тебе «заработало» и принесло какой-то плод. Ну подумаешь, какую-то историю рассказали про старика, да про рыбку, да про злую старуху. И что? А то, что это глубочайшая философская притча о смысле власти, об отношениях человека и высших сил, – это нужно увидеть, раскрыть в тексте сказки. Мне кажется, что сейчас, в настоящее время, те задачи, которые решал Гоголь, тоже очень важны. Люди пушкинского и гоголевского времени жили внутри сложившейся устойчивой системы нравственных ценностей. Какие бы там ни были отклонения от неё, они понимали, что это отклонения. А люди нынешнего века эту нравственную систему ценностей по преимуществу утратили. И что такое хорошо, и что такое плохо – всё стало неявно. Согласно какой этике мы сегодня живём – новой этике, советской этике, постсоветской, дореволюционной, европейской – никому не понятно. Поэтому мне кажется, что иногда неплохо, если сегодня прозвучали бы конкретные рекомендации, какие даёт Гоголь.
– А с другой стороны, могу представить, как человек читает эти долгие рекомендации и просто утомляется от назидания. Должно быть какое-то большее вдохновление для людей. Ну, может быть, мне, человеку, не дочитавшему «Выбранные места», так показалось. То ли дело: «Славная бекеша у Ивана Ивановича! отличнейшая! А какие смушки! Фу ты, пропасть, какие смушки! сизые с морозом!»
– Владимир Набоков, который очень любил Гоголя, говорил, что между комическим и космическим разница всего в одну букву, и этот переход от одного к другому есть у Гоголя. Мы бы сказали, не космическое, но мистическое, христианское – некий высший идеал, который есть в любых его произведениях: и в «Ревизоре», и в «Мёртвых душах», уж не говоря о ранних текстах, где он вообще в этом отношении более откровенен.
Иллюстрация Сергея Алимова "Приезд Чичикова" к поэме Н. В. Гоголя ''Мертвые души''. Фото: museum.ru«Выбранные места» начинаются завещанием, темой смерти, безнадежности, отчаяния, но заканчиваются-то Воскресением. Для Гоголя это принципиально, потому он видел, что жизнь можно узнать как путь, как выход из того болезненного душевного мрака, в котором в какой-то момент жизни он оказался и может оказаться любой человек, может оказаться вся Россия.
Действительно, только на нравственности жизнь не построишь, это и скучно, и трудно: чтобы выполнять эти нравственные рекомендации, нужны какие-то ресурсы, нужно какое-то вдохновение, нужны силы, которых-то как раз и нет у человека отчаявшегося и заблудившегося. И поэтому мне очень важно, что он выводит к этой теме Воскресения, которая для него уже не сугубо нравственная – она имеет какое-то мистическое начало, связанное и с тайной христианства, и с тайной русского народа, сохраняющего особую общительность, способность открыться другому человеку: «в такие минуты всякие ссоры, ненависти, вражды – всё бывает позабыто, брат повиснет на груди у брата, и вся Россия – один человек». Гоголь пишет о том, что праздник Светлого Христова Воскресения празднуется в России так, как он нигде не празднуется. Люди ещё способны в этот день открыться друг другу в доверии, любви – не только формально дать пасхальный поцелуй, но и реально пережить общность народа, который вдруг в Пасху начинает ощущать себя единым. Быть может, и сегодня это свойство в нас не утрачено.
