Говорят, он не любил детей. Константин Паустовский в очерке «Сказочник» среди прочих историй пишет о том, как Андерсен в гостях у Гейне «застал немецкого поэта в обществе молоденькой прелестной жены-парижанки, окружённой кучей шумных детей. Заметив растерянность Андерсена (сказочник втайне побаивался детей), Гейне сказал:
– Не пугайтесь. Это не наши дети. Мы их занимаем у соседей». Вот ведь парадокс: прекрасный детский писатель не хочет быть ни «добрым дядюшкой Хансом», ни «славным дедушкой Андерсеном», и даже на памятнике не захотел сидеть в окружении милых бронзовых деток! Это обстоятельство никогда не мешало детям ему доверять, и, похоже, сам этот автор очень доверяет своему читателю. Доверие всегда связано с риском и требует храбрости. В чём же именно храбр странный писатель, который, как рассказывают старые библиотечные мыши, страдал от множества самых уморительных фобий?
Памятник Хансу Кристиану Андерсену в Нью-Йорке. Фото: Nuno Cardoso / FlickrПрежде всего – он отважно доверяет своему читателю истории не только с хорошим концом, но и с плохим – печальным и даже трагическим. «Дети не обязаны всё время радоваться, дайте же им и опечалиться от всего сердца», – словно бы говорит Андерсен родителям, чей ребенок должен быть непременно счастливым, и желательно в каждый момент своей жизни. Этим датский сказочник напоминает ещё одного писателя и замечательного педагога – Януша Корчака, который в другой стране и в другое время в книге «Как любить ребёнка» написал шокирующую вещь: у ребёнка есть право не только на любовь, на то, чтобы быть тем, что он есть, но и право на смерть. Любящий взрослый это право принимает (и в свете последующей судьбы Корчака эти слова обитают особый вес и ценность). Здесь же Януш Корчак утверждает и право детей на общение с Богом. Права, о которых он пишет, имеют одну общую черту: они делают человека не своевольным, но свободным, даже если он ребёнок.
Оркестр под руководством Януша Корчака в доме сирот в Варшаве. Фото: WikimediaПодобным образом был свободен и Андерсен, он не отказывает ребёнку в праве сочувствовать и печалиться, в его мире нам может быть горько и страшно, но каждый, кто читает эти сказки, свободен от страха быть травмированным жалостью к девочке со спичками или стойкому оловянному солдатику. Читатель может сочувствовать и жалеть, имеет право разделить страдание другого. Волшебная морская царевна, нежнейшая в мире русалочка соглашается на ужасные мучения – и всё зря? Счастья в награду не будет? Благодаря Андерсену детское отчаянное «ну как же так!» становится доступным и взрослому – и освобождает его от непременной необходимости во всём найти прок и пользу, конечно же, по справедливости (или хотя бы какое-то моральное удовлетворение).
В сказках Андерсена есть злые персонажи, и надо сказать, что тролли со временем совсем не меняются. Гаджеты стали другими, хотя Андерсен точно угадал насчёт монитора: в зеркале тролля «чудесные пейзажи казались... варёным шпинатом, а лучшие из людей – уродами; чудилось, будто они стоят вверх ногами, без животов, а лица их так искажались, что их нельзя было узнать. Если у кого-нибудь на лице была одна-единственная веснушка, этот человек мог быть уверен, что в зеркале она расплывется во весь нос или рот». Как мы помним, после того как осколок этого зеркала попал в глаз и в сердце Кая, он формально всегда был абсолютно прав – бабушка действительно старая, а квартирка под крышей – неказистая. Однако здесь даже ребёнок увидит, как правда без любви превращается в полуправду, которая страшнее лжи:
«Все ученики тролля – а у него была своя школа – рассказывали, что свершилось чудо.
– Только теперь, – говорили они, — можно видеть мир и людей такими, какие они на самом деле».
Если бы сказки Андерсена умели говорить (сами тексты в книжках с картинками), они бы рассказали много интересного: о своих бесценных друзьях – переводчиках Анне и Петре Ганзен, о серьёзном томе из «Литературных памятников» в тёмно-зелёном камзоле и о чумазых, зачитанных до дыр, залитых какао или микстурой от кашля книжках сказок в переложении для детей. Это была бы запутанная история: представим, как «Литературные памятники» тихо, но твёрдо убеждают, что Герда побеждает холод и страх молитвой и поёт о Христе (открытым текстом, ещё в 1983 году!), а детские книжки не верят, что такое было в этой сказке, как не может быть, что «Дочь болотного царя» – история про священника-христианина в плену у викингов.
Ханс Кристиан Андерсен. Фото: Thora Hallager / museum.odense.dkВ некоторых сказках Андерсена нет грозных злодеев, но есть неявные зло и неправда. Этот тип персонажа не страшен с виду – пустышка, самодовольный болтун, глупый, смешной и смешливый или, наоборот, убийственно важный ...С ним невозможно всерьёз сражаться и даже спорить, он никого, кроме себя, не слышит, да и что ему скажешь?.. Тень одного учёного, человека вполне доброго и достойного, не сражалась с ним за свою независимость, просто потихоньку вытесняла его из жизни, и это ей удалось. Она смогла даже жениться на принцессе – сплошное разочарование, в конце сказки никакой радости от свадьбы! Читатель может огорчиться, но не отчаяться – история успеха бессовестной тени рассказана, и тем самым ложь разоблачена. Сказки Андерсена («Принцесса и свинопас», «Голый король», «Снежная королева», «Тень») стали основой пьес Евгения Шварца, в которых слово правды прозвучало достаточно громко, чтобы его было хорошо слышно. Время создания этих пьес – 1934–1940 гг. «Тень! Знай свое место», – говорит учёный у Шварца, и он не просто учёный, а историк, и зовут его Христиан-Теодор.
Андерсен отваживается на особенную, сказочную полноту правды о том, как устроен мир. Он даёт возможность каждому стороннику рационального мышления взять оказавшегося под рукой ребёнка, раскрыть книжку и – ведь надо же приобщать детей к сокровищам мировой литературы! – найти время со всей серьёзностью вникнуть в то, что говорит, например, мокрый и грязный лоскуток свиной кожи в сказке «Старый дом». Почитать внимательно, о чём беседуют воротничок и, простите, подвязка, болтают стриж, утка и прочие обычно неразговорчивые персонажи. Они много ворчат или важничают, но читателю уже некуда деться, ему показали чудесность обыденного и реалистичность чудесного – именно так, главное здесь ничего не перепутать. Вот какая-то привычная домашняя вещь, а то и её остатки, а ведь когда-то она была создана мастером – появилась из небытия, это ли не чудо! В самом её облике – характер, да такой, что только держись, у каждой щётки или поварёшки есть история, только внимательно слушай... Истории выдуманные (поварёшки и кочерёжки частенько привирают), зато опыт внутренней жизни – настоящий.
Андерсен открывает своему читателю правду о том, каково это – быть настоящим. Настоящая любовь делает тебя жертвенным и уязвимым, и ведь никто не оценит (Русалочка даже не может сказать, что это она спасла принца!). С такой любовью будет сложно устроить свою жизнь, и, наверное, однажды на книгах с полным текстом сказок Андерсена появятся специальные наклейки с надписью «Осторожно: ребёнок может расстроиться от жалости к горю ближнего» или «Внимание, родители: книга содержит информацию, используя которую, ребёнок может научиться отдавать своё сердце другим полностью, без остатка».
Иллюстрация Берталла к сказке "Русалочка". Фото: Wikimedia«Любовь не ищет своего» – как, неужели совсем-совсем не ищет? Когда покажется, что такого в реальной жизни не бывает, давайте позовём стойкого оловянного солдатика, да и спросим у него.
Иллюстрация Вильгельма Педерсена к сказке "Стойкий оловянный солдатик". Фото: Wikimedia