Тишина не молчит
Попробуйте оказаться в месте, где нет машин и телефонов. Сначала по ушам ударяет непривычная тишина, но через минуту понимаешь, что никакой полной тишины не существует. Лес шумит ветвями, дождь отстукивает дробь, птицы заливаются, ручей журчит. Наш мозг устроен так, что он ищет в этом хаосе закономерность – ритм, повтор, вариацию. Ему приятно, когда шум вдруг складывается в фигуру, и не менее приятно, когда эта фигура неожиданно меняется. Музыка начинается именно здесь: между повтором и изменением.
Учёные спорят, откуда взялась первая мелодия. Одни говорят, что из подражания птицам, другие, что из заклинаний и трудовых выкриков, третьи указывают на эмоциональную речь. Все версии одновременно верны и недостаточны. Музыка могла родиться из любого ритмического действия, которое было приятно сердцу и доставляло удовольствие. Шимпанзе, которую скрытая камера зафиксировала в момент, когда она с восторгом стучит камнем по пустому стволу дерева, – не для того, чтобы кого-то позвать или напугать, а просто так, – кажется ближайшей родственницей первого ударника. А всё потому, что человек – это существо, которому нужно не только выжить, но и услышать в мире порядок.
Голос, камень, кость
Первым инструментом был, конечно, голос. Голос мог убаюкать ребёнка, подать сигнал во время охоты, успокоить сердитого соседа или задобрить духа. Но параллельно с голосом появились и ударные. Ударять можно по чему угодно – по камню, по дереву, по собственной груди. В некоторых пещерах археологи находят выступы со следами ударов – такие естественные литофоны. Если по ним стукнуть, звучат разные ноты. Представьте: факелы, полумрак, шаманский ритуал и… каменные аккорды. Для наших предков это было не развлечением, а способом прикоснуться к трансцендентальному.
Древнейшие находки инструментов относятся уже к кроманьонцам, нашим прямым предкам, которые жили около сорока тысяч лет назад. У них были флейты из костей крупных птиц, в которых отверстия расположены с такой точностью, что на них можно сыграть привычную нашему уху пентатонику. Была раковина с аккуратно срезанным кончиком и следами воска для мундштука – из неё извлекали три чистые ноты с почти современным тембром. Была лопатка мамонта, по которой целый ансамбль мог выстукивать ритмы; археологи нашли её вместе с косточками, отполированными руками древних музыкантов. Этот «оркестр мамонтовых костей» даже реконструировали и записали на пластинку в 1980-е годы.
Иногда находки оказываются обманчивыми. Несколько лет мир обсуждал «самую древнюю флейту» из Словении, пока не выяснилось, что маленькая косточка с дырочками – это всего лишь остаток медвежонка, прогрызенный гиеной. Но тут же, в Германии, нашли настоящую флейту из кости грифа. И это уже выглядит правдоподобно – двадцать два сантиметра длиной, пять отверстий, пентатоника, звучание удивительно мягкое и знакомое. Я сама, конечно, не слышала, но говорят, что всё именно так.
Пещеры как концертные залы
Многие древние пещеры, например знаменитая Альтамира в Испании или Шове во Франции, использовались не для жилья, а для ритуалов. Их стены украшены рисунками, которым десятки тысяч лет. Художники выбирали рельеф так, чтобы выступ становился глазом бизона или изгибом спины оленя. Рисовать нужно было точной линией, поскольку охра не оттирается. Музыка, вероятно, сопровождала эти обряды. Только представьте себе: факелы, гулкая акустика, удары по камням, свист флейт. Современные музыканты иногда выступают в таких пещерах и поражаются акустике: звук несётся без всяких усилителей, будто камень сам помогает услышать древнее.
Диорама в музее археологии Каталонии в Барселоне. Фото: Jordiferrer/WikipediaСтруна и резонатор
Есть у древней музыки и догадка в отношении струнных инструментов. На одной из наскальных картин изображён шаман с кривой палочкой во рту. Учёные предположили, что это музыкальный лук. Охотники наверняка слышали, как тетива после выстрела издаёт звонкий звук, и заметили: высота зависит от длины и натяжения. У современных народов до сих пор существуют «поющие луки», где голова исполнителя служит резонатором, поскольку человеческий череп – это естественная акустическая коробка. В Африке играют на таких луках с деревянными или тыквенными резонаторами, и этот звук кажется одновременно простым и завораживающим.
Живая древность
Что-то из этой музыки сохранилось и сегодня. Африканские деревни и австралийские племена до сих пор играют на поющих луках и барабанах, обтянутых кожей. Пигмеи поют многоголосно, удивляясь тому, что человек может петь один. Их же представление о гармонии – это всегда диалог, многоголосие леса. Русские северные бабушки выводят свои былинные попевки на трёх-четырёх нотах, сохраняя интонации, которым сотни лет. Венгерский фольклорист Бела Барток заметил, что чем глубже мы погружаемся в древние слои народной музыки, тем больше схожести между народами. Как будто на первичном уровне у всех нас общие ритмы и интонации.
В начале XX века фольклористы записывали на фонографы стариков с Русского Севера. Один из певцов, которому было под сто лет, родился ещё во времена Наполеона. Его голос, зафиксированный на восковом валике, переносит слушателей в век, когда электричества ещё не было, а вся музыка существовала только в памяти.
Двадцатый век и возвращение к истокам
Современные композиторы неожиданно нашли дорогу к этим истокам. Джон Кейдж написал знаменитое сочинение «4′33″», где музыкант просто сидит на сцене, а слушатели слышат только звуки зала. Стив Райх строил целые опусы из трёх-четырёх нот, которые то смещаются, то наслаиваются друг на друга, создавая медитативный настрой. Их музыка не рассказывает истории, не рисует пейзажи, а вводит слушателя в состояние, знакомое древним шаманам, когда повторяющиеся круги ритмов то совпадают, то расходятся, и кажется, что ничего не происходит, а на самом деле всё время меняется рисунок – как в жизни, где день за днём повторяются, но ни один не одинаков.
Ударные инструменты, долго остававшиеся в тени, стали самостоятельными героями. У Шостаковича в опере «Нос» есть целый антракт только для ударных. Музыканты играют на десятках предметов, создавая сложнейшие фактуры из шорохов, скрипов, глухих ударов. Это не просто эффектность – это признание древнего права ритма быть основой музыки.
Отпечатки рук
В Аргентине есть пещера, она так и называется «пещере рук», где сохранились отпечатки ладоней. Им двенадцать тысяч лет. Кто-то когда-то приложил руки к стене, обсыпал их краской и оставил знак: «Здесь был Вася». Можно долго спорить, зачем они это сделали: ритуал инициации, молитва, игра детей. Но для нас важно другое, мы можем приложить свою ладонь к этому силуэту и ощутить, как тонко соединяются времена. Между той ладонью и нашей пролегает вся история человечества, но жест остаётся узнаваемым.
И музыка – это такой же жест, когда каждое поколение словно прикладывает свою руку к стене времени. Миллионы ладоней хлопают в ладоши, бьют в барабаны, зажимают струну между пальцами. Миллионы голосов выводят колыбельные, боевые кличи, любовные серенады. И каждый раз музыка рождается заново, потому что человек – это тот, кто умеет еёслушать.
Вместо заключения
Музыка – не украшение жизни, а её ткань. Она возникла не для красоты и не для досуга, а как способ почувствовать себя частью мира, настроить внутренний ритм на ритм мира вокруг. Древний охотник, ударяющий палкой по камню в полумраке пещеры, и подросток с наушниками в метро делают одно и то же – ищут порядок в шуме. И, может быть, именно в этом – в умении слышать – и заключается то, что делает нас людьми.
Материал подготовлен по материалам лекции Сергея и Татьяны Левиных «”…И вместе с человеком родилась”. Доисторическая музыка», прошедшей в культурном центре «Боголюбский».