Жизнь талантливого человека всегда вызывает множество неразрешимых вопросов. Когда, на каком этапе раскрываются заложенные Господом дары и таланты? Почему у одних они открываются сами собой – как будто Сам Господь берёт за руку отмеченного Своим даром человека и ведёт его к славе, а у других таланты словно спят где-то глубоко – под слоем рутинной суеты и сутолоки. И какой нужен импульс извне, чтобы этот дар пробудился?
В судьбе Константина Фёдоровича Юона всё загадочно. Хотя на первый взгляд его творческий путь не был ни жестоко-тернистым испытанием, ни каким-то одухотворённым взлётом.
Биографы Юона всегда начинают рассказ о его жизни одинаково: родился в благополучной обеспеченной буржуазной семье в Москве. И вся жизнь его была безоблачной и спокойной.
Отец Теодор Фридрих Юон, швейцарец по происхождению, был директором компании по страхованию имущества в Москве, мать-немка Эмилия Алексеевна – примерной домохозяйкой и музыкантом-любителем. В благополучной европейской семье Юонов воспитывалось 11 детей, каждые выходные они ставили для гостей дома концерты и спектакли. На сцене солировал старший брат Павел – будущий композитор, которого называли «русским Брамсом». А вот декорации к спектаклям рисовал Костя, который всерьёз увлёкся живописью с восьми лет.
Фантазия уже рисует в воображении благостные картинки семейной идиллии на фоне «России, которую мы потеряли», но погодите – всё не так просто. Впрочем, об этом чуть позже.
* * *
В 1898 году Константин окончил Московское училище живописи, ваяния и зодчества. Его педагогами были Константин Коровин и Валентин Серов – два самых ярких западника во всей отечественной живописи конца позапрошлого века. Они и помогли Косте Юону найти свой стиль, который полностью соответствовал эстетике образованной публики и кормил художника всю жизнь. Всё просто: берём традиционный русский реализм и смешиваем его с хорошей долей модного импрессионизма – спасибо урокам Коровина. Но – никакого парижского декаданса с привкусом абсента и демонстративных «пощёчин общественному вкусу». Только деревенские просторы, тенистые берёзовые рощи, народные гуляния и широкие панорамы златоглавой Москвы и Троице-Сергиевой лавры. Много светлых тонов, солнца и радости, воздуха и простора, любви к России и простому народу. Это хорошо покупалось и тогда, и теперь.
* * *
Одним из любимых мест в Подмосковье художника Валентина Серова было Середниково – имение Веры Фирсановой, одной из самых богатых бизнес-леди Первопрестольной, хозяйки знаменитых Сандуновских бань. Также Вере Ивановне принадлежало 18 доходных домов, усадьба на Никитском бульваре, торговый пассаж «Петровские линии», ресторан «Прага» и мебельная фабрика в селе Лигачёво, что недалеко от нынешнего Зеленограда. Именно по части мебели Фирсанова сотрудничала с учителями Московского училища живописи, ваяния и зодчества, которые с учениками делали для её фабрики эскизы самой изящной и модной мебели. И мебельное искусство крестьянских мастеров Лигачева не знало себе равных.
Вера Фирсанова. Фото: общественное достояниеА в своей усадьбе Вера Ивановна устраивала великосветские «Середниковские четверги», на которые приглашала из Москвы художников, писателей и музыкантов. Здесь бывали Фёдор Шаляпин и Сергей Рахманинов, Леонид Собинов и скрипач Юлий Конюс – любимый ученик Чайковского.
Вместе с Серовым в Середниково стал приезжать и Юон. Тем более что в имении можно было заночевать, а наутро пойти на пленэр на берег реки Горетовки.
* * *
И вот однажды на берегу реки Константин встретил необычайно красивую девушку с роскошной длинной косой – Клавдию Никитину, дочь местных крестьян. Влюбившийся Константин предложил Клавдии руку и сердце, что родителей Юона повергло в настоящий шок. Отец запретил Косте жениться на простой крестьянке без роду и племени, сочтя свадьбу мезальянсом. Но свадьба всё равно состоялась – без родительского благословения.
Разгневанный отец, узнав о женитьбе, выгнал Константина из дома и в течение ряда лет не желал его видеть. Более того, родители избегали встреч с семьёй сына, не желали знать внуков – Бориса и Игоря.
Только смерть в юном возрасте старшего Бориса смогла растопить сердце Теодора Фридриха, и он стал искать примирения с сыном.
* * *
Лишившись родительской поддержки, Константину Юону пришлось заботиться о пропитании семьи самостоятельно. Он не только продавал картины. Параллельно он оформлял в Париже спектакли «Русских сезонов» Сергея Дягилева, создал эскизы костюмов и декорации для оперы Модеста Мусоргского «Борис Годунов». Также он вместе с живописцем Иваном Дудиным открыл «Классы рисования и живописи» – собственную частную школу наподобие художественных студий-мастерских. «Классы» работали до 1917 года, и в них училось более трёх тысяч учеников (среди них скульптор Вера Мухина, пейзажист Александр Куприн, участник «Бубнового валета» Роберт Фальк, график Владимир Фаворский и другие известные художники).
Жили они с семьёй в Подмосковье – в том же Лигачёве, где Вера Ивановна подарила молодожёнам солидный участок земли, а Юон стал преподавателем филиала училища живописи, ваяния и зодчества, открытого в селе Алексеевском для обучения детей местных краснодеревщиков художественному ремеслу.
На участке земли он построил дом-мастерскую, постепенно обросшую террасками и флигельками. Для огородничества земля оказалась непригодной, поэтому новый хозяин засадил её молодыми деревцами, за которыми сам с большой любовью ухаживал.
В следующие полвека Лигачёво стало в творчестве художника постоянным пейзажным мотивом. Далёкая от городской суеты деревня запечатлена на многих полотнах. Здесь написано большинство прославивших Юона зимних пейзажей.
Майское утро. Соловьиное место. Лигачёво Московской губернии. Фото: Государственная Третьяковская галереяМежду тем наступил 1917 год. Февральская революция 1917 года и последовавший большевистский переворот до устоев потрясли жизнь Середникова. У Веры Фирсановой отобрали всё имущество. При помощи её друга Фёдора Шаляпина она смогла уехать в Париж, где даже смогла вернуть часть своего капитала.
Юон тоже покинул деревню, опасаясь погромов. При новой власти он стал совслужащим – поступил на работу в МОНО (Московский отдел народного образования) и получил, по собственному выражению, длинный титул «инструктора-организатора по изобразительному искусству в трудовой школе и по внешкольному образованию». И в этот момент к нему поступил заказ из Большого Театра – на новый занавес.
* * *
С самого большевистского переворота Большой императорский театр Москвы находился под угрозой закрытия. И дело тут не в глубокой пропасти между победившим пролетариатом и балетным искусством – как раз напротив, после ноября 1917 года выяснилось, что никакой пропасти и нет. Уже в январе 1918 года в Большом поставили революционные балеты «Красная звезда» и «Третий Интернационал», а также оперы «Броненосец “Потёмкин”» и «Нефть».
Нет, дело в другом – на содержание огромной труппы в казне не было денег, а само здание Большого театра понравилось Ленину для проведения партийных съездов.
И нарком просвещения Луначарский заказал для Большого новый занавес вместо прежнего, на котором был изображён Аполлон в окружении муз – покровительниц искусств. Представляете себе: Ленин с трибуны читает доклад о положении в стране и всё это на фоне полуобнажённых прелестниц.
Юон попросил за работу над эскизом занавеса немного – 26 тысяч рублей. Столько получала в месяц прима-балерина Большого.
* * *
Пожалуй, впервые он не мог понять, чего же от него ждёт заказчик. Какой стиль больше по душе новой власти, объявившей беспощадную борьбу всему старому миру? И Юон с нарушением всех законов классической композиции написал нечто страшное и жуткое, которое завораживает и сегодня. Разрыв реальности, трещину в самой планете, из которой разят ослепительные лучи света. И восходят на небосвод новые планеты – две больших и три маленькие.
Эскиз занавеса. Фото: общественное достояниеНо все взгляды приковывает к себе красная планета. И совершенно непонятно, то ли это символ грядущей мировой революции и рождение в муках нового мира, то ли гибель старой России, разорванной революцией. То ли всё одновременно.
Схожие настроения тогда озвучил Владимир Маяковский в стихотворении «Красное знамение»:
Комета с хвостом –
«Вся власть Советам» –
Несётся над старым и новым светом.
Буржуй, не удержишь! Напрасно не тужься!
Беги от красной кометы в ужасе.
И скоро весь мир пойдёт, конечно,
За красной звездой пятиконечной.
А на самом краю этой пропасти – как муравьи – в панике мечутся люди. Кто-то радуется, кто-то падает в страхе, есть и те, кто уже никогда и не встанет.
Но обратите внимание на три фигуры слева – двое вооружённых людей тащат куда-то сопротивляющегося человека. Куда тащат – было понятно и без лишних слов.
* * *
Но эскиз занавеса Луначарскому не понравился. Слишком уж много появлялось ненужных вопросов. В итоге новый эскиз поручили сделать художнику Большого театра Фёдору Фёдоровскому – будущему творцу известных на весь мир рубиновых звёзд на башнях Кремля и постановщику физкультурных парадов на Красной площади. Фёдоровский не стал гадать со стилями, а поступил предельно просто – на красном бархате белой краской вывел все значимые даты: День Парижской Коммуны, День английской революции, День Коминтерна, Кровавое воскресенье в Росии etc.
Федор Федоровский. Фото: общественное достояниеИ – выстрелило!
Отвергнутый же эскиз превратился в полноценную картину, которая открыла «затворнику» путь из деревенской глуши в Ассоциацию художников революционной России (АХРРа), на самую вершину русского авангарда и космизма. Но Юон снова решил показать большевикам фигу за пазухой.
* * *
Он написал полотно «Люди», на котором изобразил узников СЛОН – Соловецкого лагеря особого назначения. На оскверненный монастырь указывало и расчерченное световыми лучами прожекторов звёздное небо.
А затем Константин Фёдорович решил вновь вернуться к реализму. Только теперь вместе бодрых пейзажей он писал революционных рабочих, штурмующих Кремль.
«Будучи очевидцем происходившей в Москве борьбы рабочих, солдат, матросов и крестьян, я тотчас после окончания боёв и сдачи юнкерами Кремля пошёл смотреть места недавних битв, – писал сам Юон. – Под влиянием увиденного у меня зародилась мысль запечатлеть в картинах последние моменты этой борьбы».
Но писал он так, что картины хотелось рассматривать и рассматривать. О чём они? Эти массы народа – несущая хаос толпа или проявление народного гнева? То есть это зло или же всё-таки добро? Или же в нашем мире эти понятия размылись до полного неразличения?
Но с течением времени количество желающих знать ответы на эти вопросы становилось всё меньше и меньше. Зато регалий у художника всё больше и больше: народный художник, лауреат Сталинской премии I степени, академик, первый секретарь правления Союза художников СССР.
Террор 30-х обошёл его стороной. Более того, в советском искусстве он стал примером того, как органично представитель «старой школы» может вписаться в «новую действительность». «Только один мастер, – утверждал журнал “Искусство – трудящимся”, – сохранил свои силы и является звеном между реализмом дореволюционным и октябрьским, – это К.Ф. Юон. Своеобразное упрямство таланта дало ему возможность сохранить и традиции реализма, и своё самостоятельное лицо в них от всех пагубных влияний эстетства, хотя он никогда их не чуждался, поскольку они казались смелым новаторством, открывающим новые горизонты в живописи».