– Картина жизни поэта во многом противоречива, причём этому способствовали высказывания самого Блока, который 26 мая с гибельным сарказмом писал Чуковскому: «Слопала-таки поганая, гугнивая родимая матушка Россия, как чушка своего поросёнка», но закончил письмо всё-таки словами: «“Объективно” говоря, может быть, ещё поправимся». Помнится, в сравнительно недавнем телевизионном шоу пытались зрительским голосованием решить: от чего всё-таки умер великий поэт? В числе версий там были и такие: «от сифилиса», «от отсутствия воздуха»... Что тут скажешь. Формальный диагноз, повлекший смерть, звучит прозаично: инфекционный эндокардит. Желающие могут осведомиться о специфике данного заболевания. Но с житейской точки зрения, смерть – это всегда совокупность факторов. И здесь стоит отметить, что уже для современников Блока его гибель была событием ожидаемым, если не предсказуемым. Евлалия Казанович, в альбом которой поэт вписал одно из своих последних стихотворений – «Пушкинскому дому», сразу после смерти Блока записала в дневнике, что любые болезни – «внешние причины, они заменили в этом случае пули, убившие Пушкина и Лермонтова. Внутренние причины – глубже и серьёзнее: отчаяние и потеря той веры, которая создала “Двенадцать” и “Скифов”». Понятно, что Блок был легендой уже при жизни, поэтому всё происходившее с ним воспринималось сквозь литературную, поэтическую призму. Физический недуг подтачивал здоровье, но сказывалось и то самое «отсутствие воздуха», о котором упоминается в знаменитой пушкинской речи, и общее моральное состояние, и даже тот факт, что разрешение на выезд на лечение в Финляндию пришло слишком поздно. Через три года после гибели Блока Тынянов в статье «Промежуток» скажет, что его смерть была «слишком своевременной». Вновь приходится говорить, что у большого художника всё телесное переплетено с духовным, невозможно отделить «фактуру» от «поэзии» жизни. Он умер в 1921 году от совокупности факторов и, как сразу казалось, – не случайно.
Поэт Александр Блок (слева) и поэт и детский писатель Корней Чуковский на вечере Блока в Большом Драматическом театре. Фото: Моисей Наппельбаум / РИА Новости– И так же не случайно перестал писать стихи после революции? Перешёл на прозу?
– Перехода на прозу, в общем-то, не получилось. Блок активно защищал Андрея Белого как прозаика (заметим, уже после их конфликта и сильно осложнившихся отношений), хлопотал об издании сказок Ремизова, а про себя, не кокетничая, говорил в одном письме 1914 года: «Сам я в прозе немногого стою». В прозе всё-таки главное – повествовательное начало, а у Блока никогда не было к нему склонности. Он пробовал написать «Возмездие» как большое стихотворное повествование, подсчитывал строчки поэмы, чтобы превзойти «Евгения Онегина», но не окончил дело. Почему – многие гадают. Распространённая точка зрения, которую поддерживал и сам поэт, – поэма полна предчувствий революции, а когда та свершилась, писать стало не о чем. Я, впрочем, склонен думать, что «Возмездие» и не могло быть закончено, потому что держится на ложном идейном посыле, который постепенно стал чужд и самому поэту. Посыл этот удивительно прост и до сих пор распространён: что интеллигенция во всём виновата, и вот революция ей в наказание. Русское мыслящее меньшинство всегда было склонно к самокритике, «Возмездие» – апофеоз такого подхода. Но если мы посмотрим на нашу историю спокойнее, то увидим, что уж такой трагической вины образованных слоёв перед народом не было. И наша интеллигенция, и наше «трудоохотливое» (воспользуюсь солженицынским словечком) крестьянство – ярчайшие достижения русской цивилизации, которые в итоге смела революция.
– Интересно, уничтожение родного имения Шахматово Блок воспринял в том же духе «возмездия»?...
– Усадьба ведь была разорена и разграблена в ноябре 1917 года. Эта рана оказалась настолько глубокой для поэта, что со стороны Маяковского (при всём уважении к пролетарскому поэту) было довольно низко писать в поэме «Хорошо» о бессмысленности страданий из-за «библиотеки в усадьбе». Блок страдал не из-за библиотеки просто (хотя на обрывках рукописей и черновиков, как он выразился, после разгрома имения были «следы человечьих копыт», дневник Любови Дмитриевны пропал), а из-за предательства. У нас очень часто обличают тех, кто «предал свой народ», а Блок тогда познал, что и народ способен на предательство. Крестьяне, с которыми так гуманно, так по-человечески обращались Бекетовы и Блоки, разгромили хозяйский дом. После этого разорения иные пытались утешать Блока, но он не принимал никаких утешений; в каком-то смысле уже тогда для него началось «прощание с жизнью».
– Всё склоняет нас к мысли о неизбежности гибели поэта в 1921 году: роковое стечение обстоятельств и судеб.
– После революции Блок, разумеется, переживал и творческий, и личностный кризис. Но я скажу так: не каждый кризис художника становится его концом. Блок планировал собрать новый том стихотворений (после своей легендарной трилогии), который хотел назвать очень символично – «Чёрный день». Туда, конечно, вошла бы и поэма «Двенадцать», и «Скифы», и, возможно, некоторые стихотворные экспромты, которые дошли до нас благодаря стараниям Корнея Ивановича Чуковского, сохранившего мимолётные строки Блока в легендарной «Чукоккале». Экспромты, впрочем, носили по обыкновению шуточный характер, но часто именно из таких «домашних» стихов и рождается новая поэзия, как это произошло с обэриутами. 15 марта 1921 года Блоком написан последний стихотворный текст – «Как всегда были смешаны чувства…», в котором бездна иронии и самоиронии. Например, к строке «на Дворцовую площадь брели» поэт сделал сноску: «Урицкую», подчёркивая безумие новейших переименований. Далее строки: «Вдруг – среди приёмной советской, // Где “все могут быть сожжены”» – это цитата из рекламы крематориев, распространившихся в первые годы советской власти. «Все могут быть сожжены» – с таким лозунгом вступали в силу большевики; Блок умел это увидеть и осмеять уже тогда. Помимо всего прочего, это говорит нам о том, что «стиховой механизм» в поэте продолжал действовать как часы. Сидел он с Чуковским на заседаниях редакции «Всемирной литературы» (где он заведовал немецким отделом), а сам бурлил прекрасными экспромтами. Но жизнь оборвалась. Не то чтобы неизбежно, а именно что – не случайно, как я уже говорил.
– Хочется ещё немножко расспросить о «прозе жизни»: как революция повлияла на уклад жизни поэта, его быт? Приходилось слышать, что он «разгружал мешки с мороженой картошкой».
– Такого, конечно, скорее всего не было. В 1917 году поэт вернулся из армии, устроился на работу в Чрезвычайную следственную комиссию Временного правительства, которая расследовала «должностные преступления» царских министров и прочих чинов. Потом к этому добавилась литературно-театральная комиссия, вплоть до того, что Блока избрали председателем Управления Большого драматического театра, ещё ранее – тот самый немецкий отдел в издательстве «Всемирная литература», созданном Горьким. Конечно, весь этот интеллигентский труд приносил мало дохода, и по сравнению со своей дореволюционной жизнью Блок оказался в бедственной ситуации. Кроме того, он, конечно, был не очень расторопным в получении пайков и других благ, которые определяли достаток человека при Советах. Но, скажем так, не это привело к смерти и не это стало её основной причиной.
Поэт Александр Блок, член Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства. Фото: Институт русской литературы Российской академии наук– В последние годы жизни Блок воссоединился со своей Прекрасной Дамой – Любовью Менделеевой-Блок. Так что его уход происходил, скажем так, в кругу родных?..
– Блок сам о себе говорил, что у него было две женщины: «Люба и все остальные». Поэтому личную жизнь поэта в двух словах не перескажешь. С февраля 1920 года он жил в одной квартире вместе с Любовью Дмитриевной и своей матерью, что порождало свои сложности: двум ярким женщинам было не так просто поладить друг с другом. При этом у поэта продолжались встречи с певицей Дельмас, случались и новые романтические увлечения, вплоть до того, что незадолго до кончины, в мае, у него родилась дочь от одной сестры милосердия – потом эта женщина работала театральной художницей, никогда не афишируя своё происхождение. Иными словами, личная жизнь оставалась по-прежнему сложной, но дружеское, какое-то духовно-душевное родство с Любой тоже стало очевидным; они правда были вместе.
Александр Блок и Любовь Менделеева-Блок. Фото: Wikimedia– Вы упомянули, что свой вклад в трагическую кончину поэта внесло промедление с его выпуском на лечение за рубеж. Это бюрократическая случайность или злонамеренность?
– О разрешении на выпуск в Финляндию хлопотал сам Горький, но по большей части без результата. Как мы знаем, это разрешение было получено 6 августа, то есть за день до кончины поэта. Я бы не стал говорить, что всё дело просто в бюрократии. Советская власть опасалась, что, оказавшись за границей, Блок будет говорить о ней правду и нанесёт тем самым урон. Здесь очень показательно сравнение с Бальмонтом: того как-то выпустили, а Блока – нет. Есть и конкретные фамилии граждан, «проявивших бдительность», например Менжинского. Все они повлияли на исход драмы.
– До сих пор о Блоке не принято говорить как о поэте, не принявшем советскую власть. Наоборот, часто подчёркивается его призыв слушать «музыку революции». Вы же высказываетесь здесь определённо: он был опасен для Советов.
– Очень важно помнить о переломе, который произошёл с поэтом в 1919 году. Часто из записных книжек или дневников Блока берут отдельные цитаты, не подумав, не встроив их в контекст, поэтому возникают мифы о «сложном отношении» поэта к советской власти, о сочувствии ей и т.д. Если же рассматривать всё последовательно, то станет ясно, что ещё в 1918 году Блок позволял себе сочувственные высказывания о большевиках, о Ленине, пережившем покушение, но после февраля 1919 года ни одного доброго слова о них мы уже не встретим. Потому что 15 февраля 1919 года поэт вернулся с прогулки домой, а там его уже ждал конвой. Он пробыл под арестом сравнительно мало: 17 февраля его уже освободили, но этого было вполне достаточно, чтобы получить опыт отношений с новой властью. В канун 1920 года Блок напишет: «В советский Новый год я сломал конторку Менделеева», потому что в «советское» время ничего хорошего не случается (заметим, сам он с семьёй отмечал праздники по старому стилю). Слово «советский» для него стало сугубо негативным, даже при разговоре о бытовых вещах, календаре и т.д. Кроме того, естественное для нас отождествление революции с большевиками отнюдь не было естественно для Блока: по сути, разогнав Учредительное собрание и захватив власть, большевики стали как раз первыми контрреволюционерами. Музыка революции, которую и раньше призывал слушать поэт, – это вовсе не гимн новому режиму. Даже в поэме «Двенадцать»: впереди – не Ленин, впереди всё равно Христос. Просто мы плохо понимаем то время и даже словоупотребление, характерное для начала ХХ века
– Вы говорили, что трагической развязки судьбы поэта многие ждали. Чем его кончина стала для современников?
– Я полагаю, что смерть Блока легла в онтологию российской истории, в комплексе с расстрелом Гумилёва и будущими трагедиями поэтов ХХ века. Бесстрастно говорить о ней было невозможно ни тогда, ни сейчас – хорошо уже, что сегодня мы можем говорить чуть больше правды о событиях, предшествовавших 7 августа 1921 года, по возможности ничего не замалчивая. Понять Блока можно только эмоционально, вживаясь в образ лирического героя – в этом и сила поэта, именно поэтому он стал достоянием не только интеллигенции, но и гораздо более широких масс. Когда его называют поэтом Серебряного века, я всегда ощущаю неправду этого высказывания; к Блоку такие узкие аттестации не пристают. Он настоящий русский поэт, разделивший судьбу народа.
