Произведения Леонида Андреева часто называли «образцовой гнусностью», но читали запоем. Первый русский экспрессионист, поклонник Ницше и Шопенгауэра, писатель-философ с противоречивыми взглядами на мораль и религию, революцию и войну, талантливый драматург, пьесы которого запрещали и критиковали, человек очень сложного нрава и судьбы спустя 150 лет кажется типичным русским интеллигентом того поколения. Пережившим несколько войн, попавшим между двух революций, испытавшим воодушевление и разочарование в борьбе. Постоянно ищущим и не находящим ответа на вопрос: «Зачем?».
«Леонид Андреев задавал этот вопрос от самой глубины своей, неотступно и бессознательно… была в нём эта драгоценная, непочатая, хаотическая, мутная глубь, из которой кто-то, в нём сидящий, спрашивал: “Зачем?” “Зачем?”, “Зачем?” и бился головой о стену большой, модно обставленной, постылой хоромины, в которой жил известный писатель Леонид Андреев, среди мебелей нового стиля», – писал Александр Блок в книге «О Леониде Андрееве», где собраны воспоминания о писателе.
Что касается тёмных сторон жизни
Леонид Андреев родился в Орле. Свою Пушкарную улицу, где писатель провёл детство, «ясное, беззаботное», он описал в рассказе «Баргамот и Гараська»: «Населённая сапожниками, пенькотрепальщиками… и иных свободных профессий представителями, обладая двумя кабаками, воскресеньями и понедельниками все свои часы досуга Пушкарская посвящала гомерической драке». Эта пасхальная абсолютно диккенсовская история про полицейского, который вместо участка повёл пьянчужку к себе домой разговляться, сделала из молодого юриста, подрабатывающего судебным репортёром, писателя. Именно этот рассказ, опубликованный в газете «Гудок», заметил Максим Горький и сразу, по его словам, «почуял крепкое дуновение таланта».
«Всем своим нескладным нутром он ощущал не то жалость, не то совесть. Где-то, в самых отдалённых недрах его дюжего тела, что-то назойливо сверлило и мучило», – так описывает Андреев чувства, охватившие полицейского Баргамота по отношению к бродяге. Он и сам не знал, откуда они и что с ними делать. Во всех своих произведениях писатель будет искать истинную причину, побудившую человека на тот или иной поступок: будь то подвиг или предательство – как в «Иуде Искариоте». Но только света, как в этом рассказе, уже больше у Андреева ни в одном произведении не будет. Максим Горький скажет про Андреева: «Талантлив особенно в том, что касается тёмных сторон жизни».
В шесть лет он научился читать и «читал чрезвычайно много, всё, что попадалось под руку». Но особенно увлекала его новая философия: «Ещё в гимназии начитался он Шопенгауэра. И нас замучил прямо. Ты, говорит, думаешь, что вся Вселенная существует, а ведь это только твоё представление, да и сама-то ты, может, не существуешь, потому что ты – тоже только моё представление. Его ворожила Мировая воля – все “проявления одной загадочной и безумно-злой силы, желающей погубить человека”, – вспоминала Зоя Пацковская, двоюродная сестра Леонида Андреева. Восхищался Ницше и уважал Молешотта с его “вульгарным материализмом”».
Плоды просвещения оказались для юного Андреева весьма печальными, увлечение «философией пессимизма», все эти «проклятые вопросы» в прямом смысле чуть не привели к трагедии:- решив проверить учения о воле провидения, в 16 лет он лёг между рельсами перед приближающимся поездом. К счастью, судьба была благосклонна на этот раз: поезд прошёл, чудом не задев юношу.
Юный Андреев дал себе обещание разрушить собственными произведениями любовь, мораль, религию и «закончить свою жизнь всеразрушением». И тщательным образом старался воплотить в реальность эти безумные обещания: уходил в запои, несколько раз пытался покончить жизнь самоубийством из-за несчастной любви. Выжил, совершил церковное покаяние, дважды был женат, родил пятерых детей. Но в своём творчестве так и застрял в шоппенгауэрском «наихудшем из возможных миров».
Леонид Андреев и Александра Андреева (Велигорская). Фото:Karl Bulla / State Museum of History
Большой ребёнок
«Было очень много Андреевых, и каждый был настоящий», – вспоминал Корней Чуковский. В книге воспоминаний о писателе его рассказ самый живой и человечный. Чуковский увидел в Андрееве большого ребёнка. Всякий раз, приезжая в его дом, гости встречали всё время другого человека: то это был капитан, курил трубку и читал журнал «Рулевой» – у Андреева на Балтике был целый яхтенный флот. В другой раз хозяин превращался в живописца с длинными волосами, острой эстетской бородкой и наряженного в бархатную чёрную куртку. «Его кабинет преображён в мастерскую. Он плодовит, как Рубенс: не расстаётся с кистями весь день. Вы ходите из комнаты в комнату, он показывает вам свои золотистые, зелёно-жёлтые картины. Вот сцена из “Жизни Человека”. Вот портрет Ивана Белоусова. Вот большая византийская икона, изображающая с наивным кощунством Иуду Искариотского и Христа. Оба похожи, как близнецы, у обоих над главами общий венчик».
То вдруг увлекался цветной фотографией. «Ночью, шагая по огромному своему кабинету, он говорил монологи о великом Люмьере, изобретателе цветной фотографии, о серной кислоте и поташе... Вы сидели на диване и слушали». Андреев одним из первых в России стал делать цветное фото в технике «автохром». Огромная коллекция этих уникальных снимков до сих пор хранится в России и за границей.
То он увлекался игрой в городки, то коллекционированием граммофонов. Так же, с головой, он окунался и в писательство: «Он не просто писал свои вещи, он был охвачен ими как пожаром. Он становился на время маньяком, не видел ничего, кроме неё; как бы мала она ни была, он придавал ей грандиозные размеры, насыщая её гигантскими образами, ибо и в творчестве, как в жизни, был чрезмерен; недаром любимые слова в его книгах “огромный”, “необыкновенный”, “чудовищный”. Каждая тема становилась у него колоссальной, гораздо больше его самого, и застилала перед ним всю вселенную, – писал Чуковский. – Он был из тех талантливых, честолюбивых, помпезных людей, которые жаждут быть на каждом корабле капитанами, архиереями в каждом соборе. Вторых ролей он не выносил во всём, даже в игре в городки он хотел быть первым и единственным. Шествовать бы ему во главе какой-нибудь пышной процессии, при свете факелов, под звон колоколов».
Автопортрет Леонида Андреева. Фото: из личного архива Леонида АндрееваКстати, все эти недешёвые увлечения и огромный дом в Финляндии Леонид Андреев мог себе позволить, так как был одним из самых высокооплачиваемых в то время писателей в России. Он был единственным прозаиком, которому платили построчно, как поэтам. Его гонорары были выше, чем у Горького, который в те годы находился в зените славы. А ведь именно он в 1901 году в своём издательстве «Знание» выпустил первый сборник рассказов Андреева. «Имя Леонида Андреева стало сразу известным и вскоре заблистало в литературе. Все журналы и газеты заговорили о нём. Книга его, что называется, “полетела”», – писал Николай Телешов.
И понятно: деритесь!
Пьесы Андреева тоже шли с успехом в лучших театрах, при этом периодически запрещались или подвергались суровой критике.
«Хочется выбросить из уст тот непроизвольный, краткий и выразительный звук, которым выражается отвращение: тьфу, тьфу, тьфу!», – писал публицист Виктор Буренин о пьесе «Царь голод». Она стала во многом переломной и для самого писателя. Горячо приветствовал он революционные настроения в 1905 году, выступал против жестокого разгона демонстрации, даже умудрился попасть в Таганскую тюрьму, где сидел в соседней камере с Горьким, пока Савва Морозов не внёс за них большой залог.
Но после разочаровался в революционном движении. Уже в этой пьесе, написанной в 1907 году, бунт представлялся Андрееву не геройством, а хаосом, потому что революционерами двигали не идеи, а голод. И результатом стали убийства и разрушения.
В 1909 году он пишет пьесу «Анатэма», где главный герой раздаёт всё наследство нищим. Ожидая чуда, толпа забивает Лейзера камнями.
Открытка к пьесе Леонида Андреева «Анатэма». Фото: Московский художественный театрЕщё более жёстко мысль о разрушительности протеста Андреев проводит в романе «Дневник Сатаны», который начинает писать уже после 1917 года.
«Революция – столь же малоудовлетворительный способ разрешать человеческие споры, как и война. Только низкое состояние Двуногого допускает и частью оправдывает эти способы. Раз нельзя победить враждебную мысль, не разбив заключающего её черепа, раз невозможно смирить злое сердце, не проткнув его ножом, то и понятно: деритесь!», – пишет Андреев в дневнике 3 апреля 1918 года.
Он дважды оказался эмигрантом: один раз – спасаясь от преследований царской охранки, другой – от большевистского террора. В 1919 году он умер в своём огромном доме, оказавшемся на территории Финляндии.
Максим Горький по другую сторону баррикад написал проникновенное: «Л.Н. Андреев чувствовал иначе. Но не я поставлю это в вину ему, ибо он был таков, каким хотел и умел быть – человеком редкой оригинальности, редкого таланта и достаточно мужественным в своих поисках истины».
