Евгений Вахтангов, 1910-е годы. Фото. wikimedia.org«Хочу образовать Студию, где мы учились бы. Принцип – всего добиваться самим… Проверить систему К.С. [Константина Станиславского] на самих себе. Принять или отвергнуть её. Исправить, дополнить или убрать ложь. Все пришедшие в студию должны любить искусство вообще и сценическое в частности. Радость искать в творчестве. Забыть публику. Творить для себя. Наслаждаться для себя. Сами себе судьи», – с такими планами молодой режиссёр, преподаватель, проводник системы Станиславского Евгений Вахтангов затевал этот кружок.
Студийцы репетировали по ночам, так как днём режиссёр работал в МХТ, а артисты учились. Недоедали, ругались, обижались и уходили, а первый же их спектакль ждал полный провал. Настолько громкий, что Станиславский чуть было не отрёкся от своего ученика и хотел навсегда запретить ему работать режиссёром.
Константин Станиславский. Фото: wikimedia.orgИ тем не менее 13 ноября 1921 года, когда на сцене восстановленного силами студийцев здания на Арбате был показан «Святой Антоний», стало понятно, что произошло рождение нового театра – ни на что не похожего, непревзойдённого, который уже 100 лет занимает совершенно особое место в культуре.
Самое любопытное, что за эти сто лет ещё никому не удалось чётко сформулировать, в чём, собственно, главное отличие «вахтанговского театра» от других. Лучше всего эту «невозможность объяснить» объяснил типичный вахтанговец Юрий Яковлев. Он вспоминал, как актёры, которые играли в первом составе «Принцессы Турандот», помогали им, молодым тогда артистам, репетировать восстановленный в 1963 году спектакль:
«Репетировавшие с нами актёры не нагружали нас теорией: система Вахтангова – до сих пор тайна за семью печатями. Написано колоссальное количество исследований о его “фантастическом реализме”, но ни один из авторов не может точно объяснить, что это такое. Никаких определений, одни интуитивные домыслы. Иногда “старики” говорили о какой-нибудь постановке: “Это вахтанговский спектакль”. Наверное, в том случае, если при глубочайшем проникновении в смысл роли присутствовал выразительный внешний рисунок».
Здание 3-й студии МХАТ на Арбате в Москве, 1926 год. Фото: wikimedia.orgОчевидно, в становлении театра, в обретении им своего особого лица важную роль сыграла не столько система, сколько личность Вахтангова.
«Основной чертой его натуры является солнечная весёлость. Он был человеком плохого здоровья и рано умер от тяжёлой болезни, но частые физические страдания нисколько не заслонили в нём эту его основную солнечность». Самое удивительное, но эти слова о Вахтангове написал не актёр или товарищ по творчеству, а нарком просвещения Анатолий Луначарский в статье, которая должна была предварять издание литературного наследия режиссёра. «Жизнерадостность, веселье в Вахтангове неразрывно связаны с фантазией. Весёлость его в том и заключается, что ему приходят в голову курьёзные идеи, курьёзные сочетания слов, смешные выходки. Ему хочется смеяться и возбуждать вокруг себя смех. Поэтому актёрское в натуре Вахтангова заложено необычайно глубоко. Актёрство в нём есть именно желание, умение принять события повседневности как материал, который нужно преобразить в нечто приятное, блещущее, красочное. Он мастер преобразования жизни».
Весной 1911 года Евгений Вахтангов был принят в труппу МХТ как режиссёр и педагог, проводник идей и разработки «системы» Станиславского. На его же собственную театральную «систему», точнее, мировоззрение, большее влияние оказал другой его учитель и коллега по «Первой студии МХТ» Леопольд Сулержицкий. Это был удивительный человек, с биографией, достойной приключенческого романа, близкий друг Льва Толстого, называвшего его «святым».
«Сулержицкий исходит из убеждения, что каждый человек хорош. Надо показать в человеке светлое, показать, что разные уродства жизни, разные тяжёлые складки её – это наносное, нужно уметь побеждать эту неприятную внешность, нужно уметь отбросить шелуху, и тогда заблестит настоящее золото гуманности. Театр этим-то и должен заниматься», – пишет о Сулержицком Луначарский.
Леопольд Сулержицкий, 1910 год. Фото: wikimedia.orgВахтангов же говорит вслед за учителем: «Цель искусства – нравственное совершенствование общества. Студия – община единомышленников, актёрская игра –правда переживаний, спектакль – проповедь добра и красоты».
По мнению режиссёра, театр должен быть праздником. Зритель приходит на спектакль за радостью, что не исключает, что его заставят там думать об «очень скорбных проблемах», трагический театр – тоже праздник.
Ещё в 1911 году Вахтангов записывает: «Я хочу, чтобы зритель в театре не мог разобраться в своих ощущениях, принёс их домой и жил ими долго. Так можно сделать только тогда, когда исполнители (не актёры) раскроют в пьесе друг перед другом свои души без лжи (каждый раз новые приспособления). Нужно изгнать из театра театральное, из пьесы актёра. Изгнать грубое и узкое».
В своих спектаклях он стремился подчеркнуть условность происходящего на сцене: театральные костюмы вахтанговцы надевали поверх своей одежды, причём прямо на сцене, для декораций использовали обычные бытовые предметы, которые обыгрывались с помощью света и тканевых драпировок.
«Искусство состоит в том, что актёр чужое, данное ему автором пьесы, делает своим собственным», – говорил Вахтангов.
Он считал, что артиста нужно «не обучать, а воспитывать». По сути, «вахтанговская система» заключается в строительстве личности. Николай Горчаков, участник «Третьей студии МХТ», в своей книге «Режиссёрские уроки Вахтангова» вспоминает такую сцену: «– А откуда же его взять, это творческое самочувствие актёра? – раздался чей-то голос. – Откуда? Откуда? – ожесточённо повторил Вахтангов. – А откуда всё приходит – от призвания! От того, что репетиция – это праздник, а не урок! От смелости! От гордого сознания, что я художник! От того, что я наделён волей, темпераментом, юмором, голосом, великолепной дикцией! От того, что я знаю, чего я хочу в жизни! От того, что я владею законами сцены. От того, что я мастер театра, профессионал, а не случайный любитель или родственник тётки моей тещи, протащивших меня всеми правдами и неправдами на сцену. От того, что мне на сцене всегда легко, весело, радостно. От того, что я люблю зрителя, а не боюсь его, как вы! Нет, я решительно не понимаю, зачем вы идёте в театр, работаете в нём, если вы не умеете привести себя в творческое состояние и пробыть в нём столько, сколько вам надо!».
Евгений Вахтангов в роли Тэкльтона. Спектакль «Сверчок на печи», 1-ой студии Художественного театра, 1914—1918 года. Фото: wikimedia.orgДобиваясь от артистов подлинных чувств, он говорил, что если этих чувств не будет, то спектакль станет просто «монпансье».
Будучи уже очень тяжело болен, Вахтангов решил поставить «современный, светлый, красивый, молодой спектакль». Так родилась «Принцесса Турандот» – настоящий порыв к радости. И вот уже 100 лет она является олицетворением вахтанговского театра-праздника, о котором мечтал Евгений Багратионович, праздника, но без «монпансье».
«“Принцесса Турандот” стала ярким, как фейерверк, спектаклем. Люди приходили на неё не просто сопереживать героям. Их поражал удивительный праздник театральности в мизансценах и в каждом персонаже. И костюмы у нас были яркие, выразительные, почти карнавальные, – вспоминает Юрий Яковлев о восстановленном в 1963 году спектакле. – Но эта зрелищность сочеталась с сильными внутренними переживаниями, некоторые герои по-настоящему плакали, выходя на сцену, и не боялись демонстрировать свои слёзы публике».
