Конечно, Людвигу ван Бетховену не повезло. Будь он Моцартом или Шопеном, его день рождения отмечали бы всем миром. Ну или всей Германией. А так – очередная годовщина прославленного композитора на прошлой неделе прошла совсем не замеченной. Когда у Иоганна и Марии-Магдалины Бетховенов родился сын, они настолько не придали этому событию особого значения, что даже не потрудились записать дату рождения ребенка. Вероятно, именно поэтому она и не дошла до нас. Известно лишь, что Людвиг был крещен 17 декабря 1770 года. Появление сына нисколько не обрадовало отца, как, впрочем, за полтора года до этого его нисколько не опечалила смерть первенца, тоже Людвига, прожившего на свете всего одну неделю. Дети вообще занимали Иоганна не больше того чурбана у крыльца, на котором он любил сидеть по вечерам во дворе своего дома и медленно пить третью кружку холодного рейнского вина. Конечно, радости и горести семейной жизни заполнили бы пустоту жизни Иоганна Бетховена, если бы не одно обстоятельство: эту пустоту в душе Иоганна с самой юности заполняло только вино.
Матери маленького Луи тоже не было никакого дела до сына – все свое внимание она посвящала работе по дому и присмотру за младшими братьями. Так что Людвиг рос предоставленный самому себе, как, впрочем, и большинство детей в тогдашней Европе. В шесть лет его отдали учиться в начальную школу. Его костюм, весь в дырах и заплатах, поначалу вызвал немало насмешек среди сверстников, но только до той поры, пока одноклассники не познакомились с его крепкими кулаками: Бетховен, с малолетства привыкший к уличным драками, наотмашь бил обидчиков без всяких разговоров. Вскоре сверстники дали ему кличку «Шпаньоль» – то есть «испанец» – за его смуглое лицо и резкий темперамент. Несколько лет спустя он написал в своем дневнике: «Сила – мораль людей, отличающихся от остальных, она и моя мораль». Это убеждение он пронес и через всю свою жизнь.
За несколько лет, проведенных в школе, Людвиг выучился немногому – чтению, письму, латыни и арифметике, хотя до конца дней он писал с орфографическими ошибками (большинство официальных писем к курфюрстам писали за него его друзья). Также он не смог выучить и таблицы умножения. Когда ему, уже всемирно известному композитору, требовалось для подсчета гонорара умножить, допустим, 250 гульденов в 22 раза, он столбиком выписывал цифру 250 двадцать два раза и складывал. На всю жизнь он сохранил и недоверие к бухгалтерам – Бетховен подозревал (и часто не без оснований), что «эти ученые крысы» его обманывали. Когда Людвигу минуло семь лет, на него обратил внимание и отец, решивший, что сыну пришла пора учиться музыке. Собственно, иного выбора у мальчика и не было: игра на различных музыкальных инструментах была семейным делом Бетховенов, кормившим и его деда, и отца. Род Бетховенов происходит из маленькой деревушки Беттенховен, когда-то стоявшей между Лимбургом и Льежем. Вероятно, первые Бетховены были крестьянами, от которых прославленный композитор и унаследовал свою внешность кряжистого мужика с широким лицом рыбака и огромными руками, которые словно были созданы для тяжелой настоящей работы. Но уже к концу XV века предки Бетховена стали понемногу перебираться в города и переходить в ремесленное сословие. Так, один из дальних родственников композитора был скульптором, другой – художником, третий – торговцем. А вот его прадед Генрих Абеляр ван Бетховен был портным в Кельне. Работящий и прилежный, он вскоре обзавелся собственной мастерской, а его жена Мария Катарина де Херст родила ему дюжину детей, и всех их он сумел воспитать и поставить на ноги. Их третий сын, родившийся в 1712 году и нареченный Людвигом, посвятил свою жизнь искусству, став, таким образом, первым музыкантом в роду.
У Людвига-старшего от природы был чудесный сильный крепкий голос, и его карьера быстро шла вверх. Уже к 20 годам он стал певцом придворной капеллы курфюрста Кельнского, а затем и ее капельмейстером. Это была почетная должность, дававшая любому музыканту стабильное положение в обществе и хороший доход. Людвиг женился на певице Марии Иозефе Поль, а в 1740 году родился их сын Иоганн – отец будущего композитора. Он смог и с умом распорядиться деньгами, полученными за придворную службу, открыв собственный винный погребок. С годами торговля пошла бойко, и рейнское вино Бетховенов покупали даже в Нидерландах, откуда к нему специально приезжали купцы. Правда, деньги не принесли ему счастья: поскольку Людвиг большую часть своего времени отдавал службе при дворе, заведовать погребком он поручил жене, которая постепенно пристрастилась к дармовому вину. И приучила к выпивке сына Иоганна, который уже с 12 лет вел совершенно богемную жизнь: днем он пел в придворной капелле, а по вечерам пьянствовал в родительском кабаке. Попытки Людвига наставить сына на путь истинный ни к чему не привели – он так и вырос алкоголиком, хотя со временем занял пост придворного музыканта. К несчастью, Иоганну попалась и на редкость мягкая жена. Мария Магдалена Кеверих была худенькой и хрупкой девушкой и никак не походила на вдову, уже успевшую до брака с Иоганном похоронить первого ребенка. Безропотная и кроткая, она, казалось, была создана для того, чтобы ею помыкали. Много лет спустя ее сын вспоминал: «Соседи не могли припомнить, чтобы моя мать когда-нибудь улыбалась или смеялась, – она всегда была печальной или серьезной».
Кто знает, может быть, судьба ее сына сложилась бы и по-другому, но вскоре Людвиг-старший скончался, оставив Иоганну в наследство свой винный погреб. Естественно, скоро от запасов отца не осталось и следа, а спившийся Иоганн даже залез в долги к ростовщикам. Собственно, ради денег он и начал так рано учить музыке своего сына Людвига – он представлял, как растрогается курфюрст и все прочие придворные, когда на очередном балу им будет играть маленький мальчик в розовом камзольчике, маленьком парике и при маленькой шпаге. А сентиментальность курфюрста всегда имела свой денежный эквивалент. Впрочем, справедливости ради стоит отметить, что Иоганн нанял для сына лучших музыкантов того времени: придворного певца Тобиаса Пфайфера и скрипача Ровантини, которые занимались с мальчиком по восемь часов в день. Да и сам Иоганн учил сына, используя в качестве стимула тяжелую палку. Приходится лишь удивляться, что занятия, доставлявшие столько мучений, не привили ребенку отвращения к музыке, хотя сам Бетховен часто признавался, что больше хотел бы стать полководцем или даже простым солдатом, но ничего другого, кроме как музицировать, он не умел.
И вот 26 марта 1778 года состоялся первый публичный концерт Людвига ван Бетховена. Сохранилась афиша этой «академии» – так в те годы назывались открытые публичные концерты с участием нескольких исполнителей. «В зале на Штерненгассе придворный тенорист курфюрста кельнского Бетховен будет иметь честь продемонстрировать двух своих учеников, а именно – мадемуазель Авердонк, придворную певицу, и своего сынишку в возрасте 7 лет. Первая исполнит различные арии, второй будет иметь честь сыграть несколько фортепианных концертов, чем надеется доставить почтеннейшей публике полное удовольствие». Так Людвиг стал приносить в дом свои первые скромные заработки. Школу он бросил, поскольку все его время теперь занимала работа. Каждый день юный Людвиг с утра отправлялся на службу в церковь, где замещал органиста. Потом его ждали во дворце курфюрста, где он музицировал во время званых обедов, а вечером бежал в театр, где играл в оркестре на альте. Постепенно юный Бетховен стал приобретать в Бонне кое-какую известность. На четырнадцатом году жизни он был наконец принят на придворную службу, получив место органиста с жалованием в 150 флоринов. Оклад хоть и твердый, но явно недостаточный, чтобы прокормить семью, которая теперь почти целиком находилась на его иждивении. Пришлось изыскивать дополнительные заработки.
И Людвиг наряду со службой при дворе и в театре становится учителем музыки в домах богатых жителей Бонна – труд неблагодарный, изнурительный, иссушающий ум и душу. Но, как это часто бывает, плохое несет в себе и долю хорошего. Уроки привели Людвига в дом вдовы Елены Брейнинг. Ее муж, придворный советник, погиб при пожаре. Бетховен стал обучать игре на рояле ее детей – Элеонору и Лоренца. Вскоре между учителем и его учениками – Бетховен был лишь немногим старше их – установилась прочная дружба, которая продлилась всю жизнь композитора. Лорхен и Ленц – так их звал Бетховен – стали единственными его друзьями, которым он полностью доверял. Собственно, многие подробности из жизни замкнутого и нелюдимого Бетховена стали известны его биографам лишь потому, что Людвиг описал их в своих письмах к Брейнингам.
Еще более теплые воспоминания связывали его с Еленой Брейнинг, которую Бетховен часто именовал «ангелом-хранителем» и «моей второй матерью». Чуткая и тактичная, Елена Бреннинг тонко чувствовала и понимала особенности натуры Людвига. Когда он внезапно, казалось, ни с того ни с сего становился колючим, вызывающе дерзким, она уводила детей в другие комнаты и оставляла Людвига наедине с самим собой. – Не трогайте его, – мягко говорила она, – сегодня на него снова напал его раптус (иными словами, на него снова нашла дурь). Позже, уже находясь в зените славы, великий композитор писал Лорхен: «Вас и Вашу дорогу мать я никогда не забуду». Другим его учеником стал Фердинанд Рис – сын придворного скрипача Франца Риса. Когда имя Бетховена уже стало известно всей Европе, именно Фердинанд стал лучшим другом и его личным секретарем, который был со своим учителем всю свою жизнь.
Вскоре Кельн стал тесен для Людвига, и в марте 1787 года Бетховен решает отправиться в Вену, чтобы учиться у самого Моцарта. Они встретились лишь один раз, когда Бетховен пришел домой к великому гению. Послушав игру Бетховена, Моцарт сказал друзьям: «Обратите внимание на этого паренька – со временем о нем заговорит весь мир». Но едва Людвиг взял у Моцарта пару уроков, как из дома прибыло письмо, разрушившее все его планы: его мать Мария Магдалена скончалась от чахотки. Жизнь Бетховена стала еще тяжелее: отец пил беспробудно, но теперь уже с горя. Во время болезни жены он заложил и продал почти все свое имущество и, едва успев похоронить Марию, отправился на рынок, где, обливаясь пьяными слезами, бойко торговал вещами покойницы. Этого Людвиг стерпеть уже не мог. На его иждивении остались двое младших братьев, и он решился на крайние меры: угрюмо сдвинув брови, он явился в придворную канцелярию с просьбой выслать отца из Бонна, а его жалование передать семье. Но курфюрст – в Бонне тогда правил Максимилиан Франц, слывший либералом – принял половинчатое решение: он оставил Иоганна в Бонне, но половину его жалования стал отдавать сыну на содержание младших братьев.
Так 17-летний Людвиг официально стал главой большого семейства, которое ему пришлось содержать почти всю свою жизнь. Может быть, именно из-за этого он и не поспешил обзавестись собственной семьей, предпочитая жить нелюдимым холостяком. Да и первый его опыт общения с прекрасным полом также нельзя было назвать удачным. Случилось это на постоялом дворе, где друзья Людвига по оркестру подговорили служанку проникнуть к нему в комнату и лишить их угрюмого альтиста невинности. Девушка за скромную оплату согласилась, но от этой близости у Бетховена остались самые неприятные воспоминания. «Чувственное наслаждение без воссоединения душ есть и остается скотским, – писал он в своем дневнике. – После него не испытываешь ни малейшего намека на благородное чувство. Больше того, испытываешь раскаяние».
И в то время, как его сверстники предавались разврату и разгулу, Бетховен начал усиленно строить карьеру. В 1788 году он становится студентом Боннского университета – за него похлопотал сам курфюрст. Людвиг записывается слушателем философского факультета, ходит на лекции по логике, греческой литературе и кантовской философии. Науки даются с трудом, но на одном из занятий он знакомится с самим Иосифом Гайдном: прославленный композитор заехал в Бонн на пару дней, чтобы прочитать лекцию. Бетховен играет Гайдну пару кантат собственного сочинения, и тот приглашает Людвига учиться в Вену. И даже обещает помочь с жильем и деньгами, ведь с отъездом из Бонна он терял часть доходов как придворный музыкант. Именно Гайдн и сделал из Бетховена того, кем он стал в последующие годы. Слухи о новом необыкновенном ученике «старика Гайдна» мигом распространились по Вене, и хозяева всех великосветских музыкальных салонов стремились заполучить к себе на вечер Бетховена – этого «коренастого мужика с внешностью грузчика, играющего как сам ангел Божий». Особенно утонченных аристократов XVIII века, воспитанных в духе сентиментализма, восхищали мужиковатые манеры Бетховена и его простонародная площадная брань, которой он щедро осыпал своих богатых поклонников, если те не выказывали ему должного уважения.
Похоже, именно Людвиг ван Бетховен изобрел стиль поведения многих современных «звезд», когда обязательной частью представления стало ритуальное захлопывание крышки рояля: взбешенный (или изображающий бешенство) Бетховен вскакивал со стула и с криком: «Свиньи! Я не буду играть для таких свиней, как вы!», кидался к выходу. Завсегдатаи млели от удовольствия – до Бетховена никто не смел так запросто орать на изнеженных аристократов, гости же салонов лишались чувств от возмущения и ужаса. А потом, закатывая глаза, пересказывали подробности скандала всем знакомым. Собственно, такого эффекта и добивался Бетховен со своими покровителями. Главным же покровителем Бетховена в тот момент стал сам князь Карл Лихновский, который взял его на службу, выплачивая ему ежемесячное жалование в 60 гульденов только за то, что раз в неделю Людвиг играл на званых вечерах в доме князя. Это были неплохие деньги – примерно столько же составляло и жалованье профессоров в крупнейших вузах того времени, а профессора в то время могли содержать собственные дома с прислугой. Что, впрочем, не помешало однажды Бетховену закатить публичный скандал своему покровителю, когда тот во время концерта шепотом заговорил с какой-то гостьей:
– Князь! Всем, чего вы достигли, вы обязаны случайности своего рождения. Всем, чего я достиг, я обязан только самому себе. Запомните, князей были и будут тысячи, а Бетховен только один!
Столь же сурово он относился и к особам императорской фамилии. Однажды императрица прислала к нему камер-лакея со всемилостивейшим приглашением прибыть во дворец. На это Бетховен раздраженно ответил, что сегодня занят и прийти не сможет. Если же завтра выберет время, то, может быть, зайдет. В Вене он сошелся и с Антонио Сольери, который приобщил Бетховена к искусству музыкального театра. Маститый итальянец, глава итальянской оперы в Вене, был внимательным педагогом. Не беря ни гроша за свои уроки, он делился с учениками всем, что знал. Бетховен надолго сохранил чувство благодарности к своему великому учителю – именно Сольери он посвятил несколько своих сонат. «Сочинения мои, – писал Бетховен в письме Лорхен, – приносят мне много. Я получаю столько заказов, что не в состоянии выполнить их. На каждую пьесу я имею по шесть–семь издателей, а пожелал бы, так их было бы еще больше. Ныне со мной не торгуются. Я требую, и мне платят. Ты видишь, как это хорошо».
Постепенно Бетховен завоевал Вену. У Людвига появились деньги, и он смог позволить себе шить фраки у самого модного портного Вены и носить рубашки из тончайшего голландского полотна. Он даже приобрел лошадь – для прогулок верхом. А после смерти отца Людвиг помог и братьям перебраться в столицу, где они получили приличное образование. Позже Каспар Антон Карл фон Бетховен стал мелким чиновником при императорской канцелярии, а Никалаус Иоганн избрал профессию аптекаря. Когда Бетховену исполнилось 29 лет, он сделал вторую попытку устроить личную жизнь. Он повстречался с певицей Магдаленой Вильман, знакомой ему еще по Бонну. Но, вернувшись из заграничного турне, Магдалена стала примадонной Венской придворной оперы. Вокруг прославленной артистки, привлеченные ее яркой и броской красотой, роились чуть ли не все щеголи столицы. Бетховен сделал ей предложение руки и сердца. Та в ответ расхохоталась в лицо. И, поджав презрительно тонкие губы, заявила, что лучше умрет, чем свяжет свою жизнь с таким буйно помешанным психопатом.
С тех пор Бетховен менял женщин как перчатки, тем более что дам самих влекло к этому экстравагантному гению. Прельщала соблазнительная честь хотя бы на время, ну конечно же, на время (у всех у них была своя жизнь, и рушить ее они никак не собирались), оказаться связанной с ним. Ведь Бетховен был в моде. Стоит хоть как-нибудь приблизиться нему, и ты тоже станешь модной, и на тебя с завистью начнут смотреть дамы из всех аристократических салонов. Впрочем, из той череды мимолетных романов можно выделить и несколько серьезных, окончательно разбивших сердце Бетховену. Среди них была и графиня Джульетта Гвиччарде. Мало кто знает, что широко известное произведение Бетховена «Лунная соната» стало называться «Лунной сонатой» уже после смерти Бетховена. Сам же композитор называл ее «Сонатой для Джульетты» – это сочинение было посвящено как раз графине, которая приходилась двоюродной сестрой его ученицы Терезы Брунсвик. [
Через несколько месяцев их тайного романа они расстались – Джульетта выходила замуж за графа Галленберга. Вновь они увиделись с Бетховеном лишь много лет спустя, когда Джульетта вернулась в Вену вместе с мужем, поступившим на службу в императорскую оперную труппу. Впрочем, Джульетта вспомнила о Бетховене не только потому, что их связывали сладостные воспоминания прошлого, но и по весьма прозаической причине: ей постоянно не хватало денег. Следующей пассией композитора стала берлинская певица Амалия Зебальд. Это был, пожалуй, самый нестандартный роман в жизни Людвига, который то заканчивался, то вспыхивал с новой силой. Удивительно, но Людвиг так и не нашел в себе силы сделать Амалии новое предложение: видимо, он был заранее уверен в отказе. (Интересно, что ужен после смерти фрау Зебальд ее внуки нашли в ее бумагах локон волос Бетховена, который Амалия хранила всю свою жизнь в тайнике.)
В конце концов Бетховен в своем дневнике признался: «Я очень рад, что не вступил в брак с теми женщинами, которых любил и с которыми надеялся заключить союз на всю жизнь. Они того не стоили…» Но Бетховен не стал монахом. Его друг Фердинанд Рис вспоминал: «Бетховен очень любил заглядываться на женщин, особенно на молодых и красивых. Когда мы проходили мимо какой-нибудь юной очаровательной особы, он оборачивался в ее сторону, рассматривал ее сквозь очки и, если я замечал это, улыбался или хохотал. Он очень часто влюблялся, но, как правило, на очень короткий срок. Самая длительная его привязанность продолжалась не более семи месяцев».
Одна из этих женщин стала самой настоящей загадкой. Как выяснилось, Бетховен в специальном тайнике всю свою жизнь хранил три неотправленных письма, озаглавленных «К Бессмертной Возлюбленной». Именно этой женщине Людвиг и посвящал все свои произведения, но имя своей музы и возлюбленной он так никому и не открыл. Новый, XIX век, принес Бетховену новые проблемы. В 1802 году композитор испытал первые приступы страшной болезни – он потерял слух. Вернее, произошла частичная потеря слуха: к примеру, при разговоре до него доносились отдельные слова, но он не мог уловить смысл речи собеседника. А когда люди начинали говорить слишком громко или кричать, его бросало в жар и дрожь, и он с великим трудом удерживался от того, чтобы не разрыдаться у всех на глазах.
Врачи ничего не могли сделать, и тогда Бетховен просто сбежал из Вены в деревню Хейлигенштадт – популярный в Австрии курорт, где аристократия лечилась целебной водой из минеральных источников. Здесь он снял маленький домик с крохотными подслеповатыми оконцами, едва пропускавшими дневной свет, и добровольно отрезал себя от внешнего мира. Никого, кроме старика слуги, подававшего ему еду, Бетховен не видел и не хотел видеть. Друзья и ученики, приезжавшие в Хейлигенштадт, каждый раз наталкивались на запертую дверь и вскоре оставили всякие попытки увидеться с Бетховеном, который жил в совершенном одиночестве, взаперти, лицом к лицу со своей бедой, страшась узнать от врача то, что уже и сам знал: болезнь неизлечима и угрожает полной потерей слуха. Более полугода Бетховен провел в добровольном заточении в Хейлигенштадте. Он писал в дневнике: «целиком отданный на произвол болезни и мрачных дум, я временами доводил себя до полного исступления, когда самоубийство казалось мне единственным возможным выходом».
Именно там Бетховен и написал свое знаменитое завещание: «С радостью спешу я навстречу смерти… Разве она не избавит меня от бесконечных страданий? Прощайте и после моей смерти не совсем забывайте обо мне. Я этого заслужил. При жизни я часто думал о вас и о том, чтобы сделать вас счастливыми: так будьте счастливы!» Избавление пришло неожиданно. Он нашел его в музыке. Как выяснилось, даже глохнущий, он продолжал ее слышать. И даже не хуже, чем тогда, когда был здоров. Феноменальный «внутренний слух» помогал ему слышать музыку так же явственно и так же отчетливо, как если бы ее исполнял оркестр. И он вернулся в Вену, где обзавелся слуховыми трубками – прообразом нынешнего слухового аппарата. Правда, теперь уже он был вынужден садиться в театре вплотную к оркестру – он почти не слышал верхних тонов, и мелодия, когда пели или играли тихо, доходила до него урывками.
Постепенно Бетховен вернулся к жизни. В 1805 году он получил предложение написать оперу для придворного театра Австро-Венгрии. Бетховен согласился, и уже через несколько месяцев пьеса «Фиделио» была готова. Но каково же было удивление композитора, когда он узнал, что первые представления его оперы принесли ничтожную сумму. Возмущенный, он бросился к барону Брауну, директору театра, и потребовал наказать недобросовестных бухгалтеров и кассиров, обсчитывающих автора. Но барон никого не собирался наказывать. Напротив, он с холодной иронией заметил, что персонал не виноват. Что опера не делает сборов. Да, ложи и кресла в партере действительно были полны, но вот балконы пустовали. Возможно, маэстро, находясь в оркестре и дирижируя своей оперой, не заметил этого.
Но это факт – точно такой же факт, как и небольшой сбор. Да иначе и не могло быть: не ложи и кресла наполняют кассу. Главные деньги текут с балконов. Доход приносит не образованная публика, а толпа, расхватывающая все места.
– Я пишу не для толпы! – взревел Бетховен. – Я пишу для образованных!
– Но не они заполняют зал, – возразил Браун. – Для хороших сборов нужна толпа…
Дальше Бетховен слушать не стал. Вскочив со стула, он размашисто стукнул кулаком по столешнице и потребовал:
– Отдайте мою партитуру! Я хочу получить свою партитуру!
Испуганный барон отдал Людвигу партитуру «Фиделио», и с того дня эта опера долгие годы лежала в сундуке у кровати композитора. Но этот случай навсегда отвратил Бетховена от каких-либо компромиссов и попыток потрафить вкусам публики ради коммерческих сборов. В своем дневнике он писал: «Мой «Фиделио» не понят, но я знаю, что его еще оценят по достоинству. И хотя я прекрасно понимаю, чего стоит эта опера, я также прекрасно сознаю, что моя стихия – симфония». Затем разразилось новая беда – Австрия была завоевана войсками Наполеона. Спасаясь от французов, Бетховен переехал к друзьям в поместье Мартонвашар в Венгрии, где он написал свое самое известное произведение – сонату-опус № 57, или Аппассионату.
Едва он закончил работать над сонатой, как пришло приглашение от князя Лихновского посетить его поместье в соседнем Грэце. Встреча с покровителем оказалась для Людвига неприятной – у князя гостили несколько высших офицеров из армии Наполеона. Но это еще было не самым неприятным. Он случайно проговорился князю о новой сонате, а тот громогласно объявил гостям, что прославленный композитор и артист потешит господ офицеров своей музыкой. Но Бетховен наотрез отказался играть – никогда и ни за что он не станет выступать перед захватчиками родины. Исключено. Князь упрашивал, настаивал, требовал, а когда и это не помогло, стал угрожать. Но в разгар ссоры Бетховен, как бы ни был горяч, оказался куда благоразумнее князя. Он покинул зал и заперся в своей комнате. Тогда разъяренный князь велел сломать двери. Генералы подали знак адъютантам, и двери в мгновение ока были снесены. Но в комнате уже никого не было: как оказалось, Бетховен, воспользовавшись всеобщей заминкой в зале, бежал из поместья и теперь пешком сквозь непогоду пробирался в городок Тропау, откуда первой же каретой он умчался в Вену. С собой он унес единственное свое сокровище – нотную тетрадь с записью Аппассионаты. После этого инцидента весь свет разом отвернулся от Бетховена. Конечно, свою роль сыграли и интриги князя Лихновского, который вовсе не собирался прощать этому «музыкантишке» то, как он выставил его дураком перед французскими генералами. Но главная причина бойкота заключалась в том, что непримиримый Бетховен стал настоящим символом немецкого сопротивления наполеоновской тирании. И господа аристократы боялись даже здороваться с Бетховеном.
Постепенно у композитора закончились деньги. Униженный, он написал прошение в дирекцию театра придворной оперы ан дер Вин, которой теперь вместо барона Брауна заправляли близкие друзья композитора – князья Лобковиц, Шварценберг, Эстергази, Пальфи – все любители муз, просвещенные эстеты. Бетховен предложил им за скромные деньги купить у него несколько произведений. В ответ же он не дождался ничего – вчерашние его «друзья» не сочли нужным даже облечь свой отказ в форму письменной резолюции. Одновременно, и это было тяжелее всего, от Людвига отвернулся и его брат Иоганн. Этот юркий аптекарь в отличие от большинства людей не проклинал, а благословлял войну, которая принесла ему капиталы и должность поставщика лекарств для императорской армии. После разгрома австрийцев он стал служить французам и даже удостоился похвалы от какого-то наполеоновского генерала. Но, разбогатев, братец Иоганн весьма своеобразно отблагодарил Людвига, который все эти годы содержал семью и оплачивал его обучение. Иоганн скупил все долговые векселя и расписки композитора и, угрожая брату долговой тюрьмой, стал требовать от него писать гимны по его личному заказу. В качестве первого заказа был гимн во славу французского оружия. Бетховен со скандалом отказался. И тогда братец потащил его в суд, потрясая в руке пачкой долговых бумаг. Бетховену грозил порядочный срок, но тут выяснилось, что далеко не все люди отвернулись от Людвига. Долг был погашен, и в своем дневнике Людвиг записал: «Избави меня, Боже, от милостей братца!»
Спасителем Бетховена оказался русский посланник граф Александр Кириллович Разумовский – что удивительно, родственник князя Лихновского (они были женаты на сестрах). Этот изнеженный сибарит, пресыщенный наслаждением и женщинами, был настоящим ценителем музыки, и трудно было даже сказать, чему он отдавал больше сил – защите интересов Российской империи при австрийском дворе или придворным музыкантам. Во всяком случае, одно время граф Разумовский был полностью поглощен переманиванием у графа Лихновского его придворного квартета. Услышав про «инцидент» в Грэце, граф Разумовский не мог отказать себе в удовольствии «сделать» своего родственничка. И он пошел на беспрецедентный шаг – официально нанял Людвига Бетховена на службу Российской империи. И от имени императора заказал композитору написать несколько музыкальных произведений – любые. Какие ему больше понравятся. Итогом «госслужбы» Бетховена стал опус № 59 – три струнных квартета, которые сегодня известны как «квартеты Разумовского».
Позже при участии Разумовского была проведена и «вестфальская интрига»: курфюрст только что образованного королевства Вестфальского направил Бетховену приглашение переехать в город Кассель и стать придворным капельмейстером. Конечно, по сравнению с Веной городок Кассель казался полной провинциальной дырой, но там по крайней мере Бетховена ждало приличное жалование – 600 дукатов золотом. И тут уже нервы австрийских аристократов не выдержали: угроза отъезда Бетховена из Вены могла сильно ударить по престижу двора. В конце концов аристократы пошли на мировую, организовав в складчину специальный фонд Бетховена, из которого они платили Людвигу жалованье в размере 4 тысяч гульденов золотом в год. Но окончательно отношение к Бетховену поменялось после разгрома армии Наполеона в России. Французская империя распадалась на части, а Бетховен стал настоящим героем движения республиканцев. Теперь уже он в каждом дворце стал званым гостем, весь высший свет раскрыл перед ним объятия, он мог выбирать себе какую угодно должность при дворе…
Но наученный горьким опытом Бетховен остался верен себе. Он с презрением отвернулся от света и придворной роскоши предпочел суровую жизнь отшельника, наполненную творчеством. Он остался жить в Вене, но все свободное время он, напуганный приближением полной глухоты, теперь посвящал творчеству. Полностью отречься от этого мира Бетховену помешал его племянник Карл – сын его младшего брата Карла, умершего в 1815 году. Бетховен взял Карла-младшего на воспитание, но из этого ничего путного не получилось: Карл словно впитал в себя все самые худшие гены его деда Иоганна. Он рано начал пить, потом пристрастился к карточной игре, и на всем свете не было силы, способной заставить его учиться или заниматься какой-то работой. Он «под имя» своего знаменитого дядя брал деньги в долг у ростовщиков, а когда пришло время расплаты, то он начал воровать книги и партитуры из бетховенской библиотеки и продавать их антикварам. Однажды, запутавшись в долгах, Карл даже попытался покончить с собой, выстрелив в висок из пистолета, но промахнулся: руки от волнения ходили ходуном, и пуля только оцарапала ему кожу. И тогда Карл пошел на последнюю гнусность – он обвинил дядю в попытке убийства, очевидно, рассчитывая, что после того, как «старого дурака» вздернут на виселице, все его состояние перейдет к нему. От суда Бетховена спас сын Лорхен Брейнинг, ставший известным адвокатом. Но больше терпеть Карла он уже не мог. Выход предложил брат Иоганн, все это время искавший повода помириться с Людвигом. Он пригласил Карла и его дядю отдохнуть к себе в поместье.
Но полгода проживания Карла заставили Иоганна пожалеть о своем гостеприимстве: Карл соблазнил свою собственную тетку, жену Иоганна, и потребовал у дяди, чтобы тот стал ему платить за «удовлетворение похотливых желаний» его супруги. В итоге в декабре 1827 года вспыхнул новый грандиозный скандал, и Людвиг, взяв за шкирку беспутного племянника, отправился с ним в Вену с твердым намерением отдать его в самое суровое офицерское училище. Дорога была неблизкой, и 57-летний Бетховен заболел – уже в Вене врачи обнаружили у него воспаление легких. Три месяца он сопротивлялся болезни изо всех сил, но постепенно недуг одолел этого сильного человека. Бетховен умер 26 марта 1827 года во время грозы, и, как вспоминал его врач Ансельм Хюттенбреннер, перед смертью к нему удивительным образом вернулся его слух: видимо, природа решила дать послушать мастеру симфонии свое стихийное творение.
