Справка «Стола»: Мариам Лазаревна Анцис, жена секретаря Краснолуганского горкома ВКП(б) (Ворошиловградская область). Осуждена как член семьи изменника родины (ЧСИР), приговор - 8 лет ИТЛ. Срок отбывала в Акмолинском лагере жен изменников Родины (АЛЖИР). …
Стою у ворот дома в ожидании своей дочурки из Дворца пионеров. Сердце сжимается от боли, ноги подкашиваются, в голове словно молотками стучит. Так уже продолжается полтора месяца с момента ареста мужа моего – секретаря Краснолучского горкома ВКП(б). За всё это время огненными буквами перед моими глазами «Кто я и за что». Вся жизнь встаёт передо мной: детство, юность, молодость, совместная работа с другом-мужем, с матерью. Где мы споткнулись, где мы ошиблись, где и когда мы сделали плохое, за что мужа объявили «врагом народа»? Этого человека, сына сапожника, не сидевшего за школьной партой, с малых лет вместе с партией активно участвовавшего в строительстве Советского государства, воспитанника большевистской партии позже заклеймили «врагом народа». Нет, никогда он партию не обманывал, партии не изменил!.. А в голове, словно кто-то подсказывает: «А ведь МВД даром не берёт». Ведь ты же коммунистка, неужели не веришь органам МВД?! Не спится. Обнимаю сидящую дочурку, смотрю на спящую мать и вдруг – стук в дверь. Ещё раз… Ещё раз… Сердце замирает. Открываю – передо мной двое в форме МВД: «Мы пришли за Вами». – «Что, арест?» – вырвалось из груди. «Да. Вы арестованы. Собирайте вещи себе, ребёнку. Без шума, живо»… Словно огнём прожгло меня. Поднимаю спящую десятилетнюю дочурку, разбудила мать. Она сразу пошла и нечеловеческим голосом крикнула «Я дочь вам не дам. Если она враг народа, то и я враг народа. Берите и меня. Всех коммунистов в тюрьмы не загоните, не уничтожите. Правда выяснится». И в один час была уничтожена семья навсегда: по дороге из машины забрали дочь, и тюремные двери на 16 лет закрылись за мной…
* * *
Осенняя ночь. Ведут под конвоем на допрос. Легко дышать осенним воздухом после камеры… «В какой контрреволюционной партии состоял ваш муж?» «Расскажите о контрреволюционной работе вашей и мужа?» «Вы готовили убийство товарища Сталина?» Всё передо мной закружилось, глаза закрылись пеленой… Кто передо мной – фашисты? Так почему они говорят об убийстве Сталина. Коммунисты? Так почему же они допрашивают коммунистку? Где же правда? Правда – это моя жизнь, которую я прошла как воспитанница большевистской партии. Правда – это моя большевистская совесть, с какой работали я, товарищи, мой муж, моя мать, большевики, сидящие сейчас в тюрьме. И эту правду скажу им, сидящим передо мной в форме работников МВД... Зимняя лунная ночь. На улицах ни звука. Крытые грузовые машины въехали в ворота другой тюрьмы. Охрана выкрикивает фамилию каждой из нас. Выстраивают нас, матерей-коммунисток у стены и дикий крик охраны: «Лицом к стенке» – раздался на пространстве тюрьмы, где словно немыми свидетелями стояли тёмные тюремные корпуса. «Расстрел!» – молнией пронеслось в мозгах и тут же – «нет, не может быть расстрела», но падающие тела женщин и крики их заставили меня обернуться. Это оказалось «приёмом» охраны тюрьмы встречать «новоселов». После долгих церемоний – обыска личных вещей, проверка отпечатков пальцев нас грузят в товарные вагоны. В вагон входят работники МВД. Их много. Но выделяется один среди них. «Итак, вы осуждены как члены семьи изменников Родины. Народу будет легче дышать без вас. Дети ваши отказались от вас, а мужья ваши расстреляны как враги народа…» Больше уж ничего не слышала я. Очнулась от страшного грохота; казалось, земля расступается, и всем вагоном словно катимся в бездну. Это тронулся тяжеловесный товарный поезд, который увозил нас в неизвестном направлении. Итак, мы в этап. Горе наше сплотило нас, матерей-заключённых в крепкую семью. У каждой из нас оставались дети, о которых мы ничего не знали. Но острее всего была у нас боль морального уничтожения, лишения нас прав советских людей. И нужно было собрать все свои физические силы, всю свою волю, выключить себя мысленно от постигшего нас горя, чтобы объективно всё осмыслить, проанализировать и прийти к правильному заключению. Заключением было у нас всех – что правда восторжествует, что партия, как партия Ленина, жива, крепка, крепок народ, воспитанный партией Ленина. Так могли сделать только большевики, коммунисты, верующие в торжество большевистской ленинской партии.
* * *
Куда едем, что нам предстоит впереди, увидим ли мужей, детей наших, родных и близких, где они сейчас? – эти вопросы сверлят мозги уже который день этапа. В соседнем с нашим вагоном этапе находятся 24 человека матерей с грудными детьми – жёны партийных и советских работников Донбасса. 24 малютки заставляют каждую из нас в большом напряжении следить за их благополучием в дороге. Сами голодные, раздетые мы собираем кусочки сахара, которые выделяются нам на день, чтобы обеспечить хоть сладостью кипяток для детей. Но как передать эту посылку в соседний вагон? Кругом решётки. Двери тяжело открываются два раза в день для передачи дорожного пайка нам, заключённым. Решаем поговорить с молодым конвоиром-комсомольцем по имени Ваня. И радости нашей не было границ, когда он согласился на эту операцию. Бережно упаковав все собранные крохи, ждём первую остановку, с замиранием сердца. Ночью никто не спит. Следим за движением поезда. И вот поезд медленно, медленно начинает тормозить. И остановился. Кругом темно. Только слышны разговоры и шаги конвоя. Поднимаемся к окну с решёткой, напрягаем наше зрение, чтоб увидеть нашего Ваню. Вдруг воздух прорезал окрик: «Проверить всех заключённых!» И вмиг зазвенели тяжёлые железные затворы вагона. И Ваня поднимается в вагон. Он один. Нет никого больше. Не слушая, кого он вызывает, одна из наших женщин суёт ему в карман шинели наш собранный подарок. Шепот стоит в вагоне: «Ваня, Ванюша, милый, голубчик, передай детям в вагон и сообщи нам». Никто из нас не чувствует стужу, которая ворвалась к нам в вагон. Все только озабочены об одном, как дети-малютки, не замёрзли ли, не заболели ли, Запоры опять загремели, двери закрылись, но никто не двигается с места. Только движение поезда заставило каждую занять своё «ложе» на нарах в вагоне. Итак, едем 25 дней. По дороге встречаем эшелоны за эшелоном с такими же «врагами народа». Товарищи все измождённые, обросшие, с влажными глазами. Только остановятся два эшелона параллельно, несмотря на охрану, начинаются расспросы: «Откуда?» К нам доносится: «Из Днепропетровска.… Из Харькова.… Из Киева…» Каждая из нас всматривается в лица товарищей по несчастью – мужчин, каждая из нас ищет дорогое для неё лицо друга-мужа, товарищей. В горле пересыхает, слёзы подступают. Но каждая из нас себя держит так, чтобы мужчинам не было тяжело. Слова надежды несутся из эшелона заключённых женщин, пока поезд не скрывается из глаз. И слёзы безграничного горя льются после этого по лицам…
* * *
22 февраля 1938 года. Раннее утро. Несколько оцепленных вагонов от эшелона паровоз везёт по узкоколейной дороге в степи. Из-за яркого солнца больно смотреть сквозь решётчатые окна вагона на степь, покрытую сверкающим снегом. Медленно поезд подходит к определённому месту, где ничего не отражает, что тут обозначено нам место для остановки. Только сильный толчок паровоза и появление охраны в сопровождении большого количества собак подсказало нам, что это конец нашего долгого пути. Опять уж знакомая нам процедура: лязг открывающихся замков на дверях вагона и вызов каждого из нас. И наконец команда выгружается. Медленно спускаемся с вагона. Ноги наши, обутые в туфли, а у кого и в тапках, погружаются в сугробы снега. Впереди одна безбрежная снежная казахстанская степь. Проверив всех нас, охрана, окружив нас, ведёт вперёд. И постепенно по дороги вдали вырисовываются чёрные точки. Идём мы медленно, молча, словно на похоронной процессии. Ноги наши озябли, но не стужу февральскую мы чувствуем, а оглядываемся на матерей, которые с детьми на руках плетутся по сугробам снега, еле передвигая ноги. Неожиданно перед нами выросли ворота. Кругом стены из колючей проволоки и струйки дыма, тянущиеся кверху из печных труб. Крыш строений не видно, всё было занесено снегом. Очутившись в помещении, мы увидели много женщин, расположенных на двухэтажных нарах, на голых досках. Это были товарищи по несчастью из Москвы, Тбилиси, прибывшие накануне этапом. Это они нас встречали песней и успели истопить печи, приготовить кипяток для прибывших. Многие из нас встретились с товарищами, с которыми были связаны долгие годы по работе на Украине, вместе учились в 20-х годах в университете имени Свердлова. Это была встреча боевых подруг, которые многие годы шли вместе по пути строительства новой социалистической жизни, много пережившие, закалённые на фронтах Гражданской войны, получившие опыт в работе под руководством своих старших товарищей – плеяды старых большевиков. Радость встречи и общее наше горе сомкнуло в объятие. И долго никто из нас не мог вымолвить ни слова. Вопросы, которые у нас вырывались: «Знаешь ли что-нибудь о детях, о родителях, о мужьях?» И один печальный ответ был у всех: «Ничего». Такие встречи происходили в течение десяти дней, пока не собралось несколько тысяч человек. Как потом оказалось, это был только привал для нас, а вдали нас ждал лагерь со всем его режимом. Ознакомились с обстановкой вокруг нас, долго не могла находиться в бараке и вышла во двор. Кругом колючая проволока, бегающие собаки на цепях. Чувство отчаяния охватило меня. И ощущение – будто клеточки начали двигаться в мозгу. «Эта проволока и собаки – не для нас» – вырвался крик. И испугавшись его закрывала лицо руками. Долго ли стояла, не знаю.
* * *
Рано утром к этапному пункту прибыло много открытых грузовых машин. Они были предназначены для перевозки нас с этапного пункта в лагерь. Усаживаясь плотно друг к другу (в сопровождении охраны и собак), чтобы нам было теплее, смотрели мы вдаль, и была у нас одна мысль: хоть бы не замёрзнуть, не простудиться, ибо каждая из нас понимала, что нужно жить, во что бы то ни стало, ибо нас ждут дети, родные, близкие. Через пять часов тяжёлого пути, замёрзшие, голодные мы прибыли в лагерь. Безбрежная снежная степь. Темнеет. Нас под конвоем вводят в зону, отгороженную колючей проволокой. По бокам и вдали видны вышки для охраны и слышен вой собак, охранявших зону заключённых. Тяжело передвигая застывшие ноги, медленно входим в длинное помещение, где по стенам расположены нары в два этажа. Тусклый свет от фонаря не давал возможность разглядеть хорошо громадную площадь. При входе чувствовалось тепло, и только через несколько минут заметили передвигавшуюся высокую фигуру и несколько колышущихся теней, несколько ярких огневых точек. Как потом оказалось, в этом бараке уже жили товарищи несколько дней, прибывшие из Ленинграда. Это они топили печи камышом для обогрева барака к нашему приезду. Послышался голос: «Староста, принимай заключённых!» Перед нами с фонарём в руке предстала женщина высокого роста с коротко стрижеными волосами и грубым голосом обратилась к нам: «Товарищи, занимайте места на нарах. Помоложе – поднимайтесь на верхние нары, постарше занимайте места внизу. Положите свои вещи на нарах, и каждая подойдите ко мне». Это была староста барака №14 Ольга Матрёнина. До поздней ночи в бараке не умолкал шум и говор людской. Разместились на двухъярусных нарах. Каждая из нас заняла место на матах, изготовленных до нашего приезда. После тяжёлого месячного пути в этапе тело всё ныло от боли. Хотелось вытянуть ноги, закрыть глаза и забыться. Но от жесткости досок боли не утихали. Сон не приходил. Постепенно стало тише, и в воздухе каждый раз слышались новые всхлипывания. Это плакали в ночной тишине матери из Грузии, Азербайджана, Москвы, Украины. С чем можно сравнить их горечь, горечь этих слёз матерей, не знавших ничего о своих детях. Глубоко за полночь в бараке наступила полная тишина. И слышен был лишь вой собак за колючей проволокой лагеря. Так началась жизнь в Казахстанской степи 6,5 тысяч советских женщин в спецотделении №17, среди которых в большинстве были члены семей осуждённых участников трех революций.
+++
30 октября, в День памяти жертв политических репрессий, с 11:00 и до позднего вечера на улицах Москвы и других городов России и мира мы молитвенно вспоминаем убитых и пострадавших от советской власти. «Молитва памяти» — это не политическая акция, не попытка разделить общество на тех, чьи близкие были расстреляны или арестованы, и тех, чьи родственники причастны к организации репрессий — это наша общая память. И она не только обличает нас, но и призывает к действию, к выходу из тьмы к свету.
