***
Елизавета Яковлевна и её дочь Капитолина Карповна с двумя своими дочерями – Ритуськой 8 лет и старшей 15-летней Капой, названной так в честь матери – поздней осенью отправились из Кимр в эвакуацию. Промёрзшую теплушку трясло по обледенелым и заснеженным рельсам. Капитолина Карповна спала, а Елизавета Яковлевна вязала носки, чтобы было что обменивать по пути на хлеб, и вспоминала:
– Первым художником в нашем роду был мой отец – Яков Бегутов. Сын крепостной девушки – плод любви приехавшего погостить на лето к сестрицам в поместье братца, лихого офицера, не то красавца-гусара, не то бретёра и заядлого дуэлянта-драгуна. Поэтому две барыньки-сестрицы, так и оставшиеся в старых девах, рождённое дитя любви милого братца воспитывали в барском доме под присмотром нанятых для него гувернеров и учителей как племянника-барчука, которому в то же время не упускали случая время от времени напоминать, что он – крепостной мальчуган, обласканный судьбой и милостью его благодетельниц из любви к брату. Способности к рисованию проявил он ещё в раннем возрасте. И заниматься живописью начал ещё там, в усадьбе под Василь-Сурском, под присмотром другого крепостного художника, обучившего его своим навыкам и мастерству иконописи. И сметливые тётушки-барыньки усмотрели в том особый промысел судьбы: и Якову работа на оброке – свободное предпринимательство, мастерская иконописца, и им – надёжный оброк. Как-никак, а прежде всего он их крепостной. Хоть и на особом положении благодаря шалостям их любимого братца. Несмотря на положение крепостного, Яков отличался довольно бурным и независимым нравом.
Бог весть за что, но, видно, было, за что, решили барыньки укротить и строго наказать Якова Бегутова. И именно женитьбу они посчитали самым надёжным способом наказания для молодого художника. Как раз в этот момент случилась беда с их горничной, среди обязанностей которой было подавать барыням утренний чай. А чай в те времена был дорогим и особенным – лишь господам доступным напитком. Горничная, смолоду и всю жизнь прислуживавшая в их покоях, пользовалась их доверием. Да вот попутал же её бес! Уж очень захотелось ей угостить дочку Дуняшу этим экзотическим напитком-лакомством – чаем.
Улучив момент, когда, как ей казалось, никто ничего не видит, она и позволила себе недопустимую вольность – попотчевала дочку оставшимся в чайничке для заварки утренним чаем, налив его в изящную барскую чашечку.
А тут вдруг на беду и вошла барыня. Дуняша завела руку за спину и поклонилась ей.
– Это что у тебя за спиной, Дуня? – спросила барыня, углядев свою фарфоровую чашку.
Наказание было неотвратимо. Выпороли Дуняшу. Да мало того – ещё мигом и замуж выдали за буяна-художника в наказание. Поскольку отправить его на оброк в Василь-Сурск было у барынь уже делом решённым, а отпускать холостого показалось им делом ненадежным, так и получилась семья моих родителей.
Надо сказать, что семья сложилась хорошая. Вздохнув о былом, вспоминала Елизавета Яковлевна:
– Ох, как люто папенька за рисунком глядел. Привык папенька мой к тем навыкам, на которых сам вырос и стал художником. Умудрялся пороть на конюшне даже женатых сыновей за страшные, с его точки зрения, прегрешения: ошибки и леность в рисовании. Или когда без восторга писали, без должного прилежания, а особенно ошибки в анатомии крыльев ангелов и святых его раздражали. Работал он, не щадя своих сил, и сыновьям поблажки не давал. Деньги были ему нужны для того, чтобы выкупиться на свободу из крепостного права.
Положение раба всю жизнь тяготило и унижало его. Но Дуняша исправно рожала новую душу, крепостную, конечно. И выплата выкупа всей семьи из крепостного права откладывалась. Всего в их браке родилось 13 детей. Правда, я и братец мой Мишенька родились уже после того, как семья выкупилась из «крепости». А так выкуп большой семьи задержался на годы. И все же Яков собрал нужную сумму. Он выкупил всю семью! А вскоре пришел февраль 1861 года, 19 число.
Поэтому объявление отмены крепостного права оказалась для него вовсе не радостной вестью, а сердечной досадой, что напрасно выкупался у тётушек-барынь. Сказалось уже и пошатнувшееся здоровье, и без того подорванное наступавшей слепотой. Но он гордился созданной им иконописной артелью. И иконы наши тогда хорошо покупали. Нужны были людям иконы. И росписью храмов всей артелью зарабатывали. Сколько храмов на берегах Волги украшали росписи нашей семьи!
Мы – его дети – все тринадцать душ, независимо от пола, работали единой артелью: расписывали храмы и писали иконы. Правда, дочери приличия ради большей частью расписывали иконы дома. Не лазить же нам в юбках по деревянным сколоченным лесам, расписывая стены церкви, ведь тогда мужского ничего женщины на себя не надевали.
Работали мы вдоль по Волге. И всей семьей поднимались и ехали, если отец наш получал заказ на роспись церкви. Правда, переезжать часто приходилось, потому и жили мы, снимая жилье на всю семью. Отец наш, Яков Бегутов, как только выгодный заказ найдет с росписью или обновлением храма, как услышит, что новый храм строят, так сразу же сначала сам туда съездит, чтобы всё разузнать. И если получит он заказ на роспись храма, так уж и мы всем семейством поднимаемся с насиженного места. Так мы всю Россию объездили. Кочевали мы. Но жили хорошо. И в праздник у нас был стол праздничный, и праздник добрый, веселый – всё по-людски было. И в будни все сыты были, и босыми никто из нас не ходил.
Тут проснулась мать девочек – Капитолина Карповна. Она была тяжело больна. Эвакуация сильно подорвала её здоровье: сутки напролёт в грохоте и холоде теплушки. Теперь уж не ехали, а проживали, двигаясь в неизвестность в жестоком холоде и на сквозняках теплушки. Сестры Капа и Рита что-то рисовали, слушая бабушкины воспоминания. Отложив вязание, Елизавета Яковлевна стала править их рисунки, отметив про себя, что когда младшая Ритуська подрастёт, нужно будет её серьёзно учить рисовать. Продолжила рассказ:
– Когда ещё жили мы нашей большой семьей – видела я, как люди по-разному живут. И вроде как присмотрела я для себя, как мне хотелось бы жизнь прожить. И очень мне нравились учителя – благородные господа. И не очень богаты, а в почёте и уважении живут. С прислугой. И уж очень мне захотелось, чтобы и моя Капочка стала учительницей. Вот и старалась – зарабатывала копеечку, чтобы дочку выучить. Ведь до революции и простому народу давали ход в жизни. И образование давали. Даже в деревнях до революции уж четыре-то класса школы обязательны были для деревенских детишек. А талантливым давали возможность в гимназии учиться, чтобы могли и в высшее учебное заведение поступать. Так и я мою доченьку до революции определила учиться в епархиальное училище. Ведь мы – люди церковного круга по работе своей были до революции: иконописная мастерская, в церквях работали. А епархиальное училище готовило учителей младших классов. Учили бесплатно. Хорошо учили, благородно. Это уж потом, после революции, никому наши иконы не нужны стали. Да и опасно стало всё, что связано с церковью. Потому что всё, что с церковью связано, после революции новой власти было враждебно. И заикнуться о том, что мы иконописная мастерская, – нельзя было. Стал народ жечь иконы, а не покупать. И пришлось всему нашему семейству разбрестись кто куда в поисках куска хлеба, спасаться. Точно осколки рассыпались по жизни – разметала нас судьба. Благо что навыки к кочевой жизни у нас крепкие были. Я в прислуги пошла к новым богачам работать. Кухаркой была. Мне ведь главное было доченьку Капочку вырастить и на ноги поставить. Так что успела я до революции доченьке – вашей маме – образование дать, хотя и растила её одна.
Как сложилась судьба Елизаветы Яковлевны Бегутовой, что осталась она одна с маленькой дочерью на руках, об этом она только вздохнула и стала вспоминать, но уже молча. Потому что – ох уж не для детских ушей этот отрезок её жизни.
Выдали Лизоньку – самую младшую в семействе – замуж в 16 лет. Ясноглазая с точёным, точно алебастровым, лицом, стройная красавица с изящным росчерком горделивых бровей и тонких норовистых ноздрей вышла замуж не по своей воле, не по любви, а как папенька приказал.
Решил так распорядиться судьбой своей младшей дочери Яков Бегутов от страха перед жизнью, потому что опасался за будущее своей семьи и Лизонькино будущее, ведь и он, и жена начали уже слепнуть. А Лизонька была ребёнком у них поздним, и боялся Яков, что не сможет защитить от житейских невзгод свою младшенькую. Вот и поторопился дочку пристроить замуж.
Но молодую романтичную девушку в бурной, полной шального революционного брожения Казани в конце XIX века тоже задела волна вихря времени большого соблазна умов. И как уж такой грех случился, но случилась пылкая влюблённость у замужней Лизоньки, соблазнённой молодым революционером по имени Карп. И в одну из тёмных ночей Лизонька с приготовленным накануне узелком своей одежды вылезла из окошка мужниного дома и сбежала со своим любимым смутьяном Карпом.
И началась у Лизоньки – Елизаветы Яковлевны – совсем иная жизнь. Скрываясь от мужа, она проживала по поддельным документам с любимым на съёмных квартирах, которые время от времени приходилось менять не только из-за нелегального положения молодой влюблённой пары, но и потому, что её любимый Карп был занят опасной революционной деятельностью. А квартира была местом, где собирались на сходку революционеры, чтобы готовить России будущую смуту 1917 года.
Когда собиралась сходка революционеров, она стояла «на шухере», чтобы в случае облавы – появления полицейских – предупредить революционеров. Но, видимо, всё это она воспринимала как нечто окружённое ореолом романтичности с особым привкусом сладости запретного плода её любви, не было отягощено грузом реальной и объективной оценки всего происходящего вокруг неё. Когда её возлюбленного Карпа всё же арестовали, она сделала из случившегося неожиданно категорический вывод: «Приличных людей в тюрьмы не сажают!»
И когда Карп – бывший муж и отец её дочери Капитолины – вернулся с царской каторги, повторила то же самое и наотрез отказалась продолжать прежнюю революционную жизнь, полную риска и опасности.
Дочь Капочку бывший политкаторжанин поддерживал и материально, и по-человечески – всегда помогал, хотя на каторге, как выяснилось, у него появилась близкая ему по духу подруга, также из политических ссыльных. Но с дочерью встречался, а помощь его стала просто необходимой, потому что разразившиеся в 1917 году обе революции окончательно уничтожили привычный уклад жизни. Тот уклад жизни, который был особенно дорог Елизавете Яковлевне, рухнул, похоронив под обломками её надежды и мечты на спокойную добротную жизнь в семье дочери-учительницы.
Безработица и голод, тиф и все ужасы революции обрушились на людей. Всё это пришлось испытать и Елизавете Яковлевне с дочерью – молоденькой учительницей. А революционер и бывший политкаторжанин Карп был близок к ленинскому кругу и занимал какую-то высокую должность в новом революционном правительстве.
Когда в 1918 году возникла ситуация с белочехами, пришлось Елизавете Яковлевне с дочерью бежать из Казани в Москву, где в это время находился её отец – пламенный революционер. Благодаря хлопотам Карпа Капитолина была принята лично Крупской как молодой педагог младших классов с полученным до революции образованием в епархиальном училище.
Крупская доверила молоденькой учительнице сформировать из беспризорников детский дом под Дмитровом в деревне Подъячево.
Повязав красную косынку, в кожаной куртке, молоденькая Капитолина Карповна с помощниками организовывала рейды по поимке беспризорников, которых потом свозили в организованный детдом в Подъячево.
Это было очень трудное дело со всех сторон. И голод, и болезни, и полностью утраченная культура нормальной жизни у тех несчастных детей. Но и другая беда осложняла все попытки выстраивать новую жизнь. Вынужденное уголовное прошлое тех сирот-беспризорников, вышвырнутых революцией и гражданской войной на улицу, изменило их сознание, что мешало войти в новую жизнь, принять предлагаемые им новые правила жизни в детских домах, детских коммунах. Так что в детской коммуне не только девочки боялись выходить с наступлением темноты в туалет, находящийся на улице, но даже и молодые учительницы. Воровство, драки – словом, весь флёр беспризорной жизни перекочевал и в детские дома.
Но Капитолина Карповна, поселившаяся в Подъячеве вместе с матерью Елизаветой Яковлевной, и её сотрудники работали и боролись с последствием разрухи, вторгшейся в жизнь страны на волне революции 1917 года. До 1925 года Капитолина Карповна Григорьева, а после замужества в 1923 году по мужу Белякова, работала там с удостоверением, в котором значилось «Ликвидатор безграмотности».
Довязывая носки, чтобы обменять их на одной из бесчисленных станций по пути в эвакуацию, всё вспоминала и вспоминала прошлое Елизавета Яковлевна с запоздалыми сожалениями о былом. Печально размышляла о том, что – как всякий потоп по капельке собирается, так и грехи людские по капельке слагаются в одну большую беду. Запоздалые сожаления и раскаяние об участии в тех революционных сходках, которые и были теми каплями и её греховности в общем потоке, который потопил, убил всю прежнюю жизнь, весь уклад жизни, выстроенный трудом и судьбами поколений, облегчения её душе не приносили.
Тут Капитолина Карповна проснулась и увидев, что её мать достала икону архангела Михаила, которую написала сама ещё в иконописной мастерской своего отца, и учит дочерей рисовать ангелов, насторожилась и поспешила остановить этот урок рисования:
– Опять Вы, мама! Спрячьте икону! И умоляю: только не рисуйте иконы. Как давно всё едем и едем, – тяжело вздохнув и закашляв, пробормотала она.
Елизавета Яковлевна, смутившись, забрала у внучек их рисунки, убрала их себе под подушку и, словно оправдываясь перед дочерью за оплошность, пояснила:
– Так я же просто показать Капе, как я писала иконы. Ведь и этого архангела Михаила я сама написала ещё в иконописной мастерской моего отца. Хорошо нам тогда было. Все вместе! Вся семья! Хочу поучить их рисовать.
– Поймите, мама! Их отец теперь даже не директор школы, как было до войны, а начальник отдела пропаганды города Кимры! Ляпнут лишнее девочки где-нибудь, просочится и дальше пойдет, что дочери номенклатурного работника иконы рисуют! И что с нами со всеми за это будет? Опасно!
Елизавета Яковлевна, желая замять неприятный разговор, вскрикнула:
– Ой! А кажется, подъезжаем к какой-то станции! А я носок-то не довязала!
И с этими словами Елизавета Яковлевна стала торопливо довязывать носок, пока поезд замедлял ход. Другой, уже готовый, лежал рядом.
Стихийный рынок около вагона возник неожиданно быстро. Елизавета Яковлевна устремилась туда. Зацепившись за её подол, едва поспевая за нею, побежала и маленькая Маргарита, что-то держащая в ручонке.
Елизавета Яковлевна, держа в руках те самые носки, встала с ними в ряд торгующих. Рядом встала Рита. Подбежала к ним и Капа с чудесными кружевами Елизаветы Яковлевны. Капа развернула их и держала на вытянутых руках.
Но Елизавета Яковлевна отнюдь не похвалила ее:
– Внученька! Да кто же теперь кружева возьмёт? Кому они нужны?
Теперь война! Кругом теперь война.
