Кем будешь, когда всё забудешь

Об очередных манипуляциях над многострадальным трупом исторического образования говорится с жаром. Я же убеждён: испортить что-либо уже сложно. Новость только в том, что раньше ученики не знали истории Европы и Азии, а теперь они не будут знать истории Азии и Европы

Фото: Зыков Кирилл / АГН

Фото: Зыков Кирилл / АГН

Фото: Зыков Кирилл / АГН "Москва"


Роль «делателя новостей» на школьном фронте недавно выпала на долю видного администратора исторической науки академика Александра Огановича Чубарьяна. Академик, которому недавно исполнилось 90 лет, дал несколько интервью разным изданиям. Он рассказал о синхронизации российской и всеобщей истории, выразил надежду, что «просмотры и уроки» «в музеях, библиотеках, театрах, выставках» поднимут культурный уровень наряду с уровнем исторического образования. Рассказал и о всеобщем (в мировом, не только русском контексте) желании уменьшить число изучаемых фактов и улучшить понимание. (Я уже писал о преподавании истории на страницах этого сайта и не буду повторять приведённые там доводы. Скажу только, что насколько в школе полезно мыслить, настолько же опасно имитировать мысль, и насколько необходимо приучать к предметной логике, настолько же вредно, отвлекая ученика от предметной логики, заставлять его угадывать логику учителя.)

Александр Чубарьян. Фото: Зыков Кирилл / АГН "Москва"

Общественность встревожили, однако же, не эти не слишком оригинальные соображения, а другие: «„Все прошлые учебники только о Европе, а здесь добавлена Африка, Азия, Латинская Америка. Нельзя сводить всю мировую историю только к событиям на европейском континенте“, описал Readovka новую концепцию преподавания мировой истории в школах руководитель Института всеобщей истории РАН, сопредседатель Российского исторического общества Александр Чубарьян». Иные заключили, что это продолжение строительства тоталитарного режима. Автор этих строк, убеждённый в том, что никакими мерами правительство не сможет ни улучшить, ни испортить свою массовую школу, не стал бы делать далеко идущих выводов. Какая разница: раньше ученики не знали истории Европы и Азии, теперь они не будут знать истории Азии и Европы. Но сам по себе не имеющий ни малейшего значения этот повод позволяет (сказать «заставляет» было бы преувеличением) задуматься, что у нас остаётся в принципе после школы и, в частности, что остаётся от преподавания истории?

1. Об одном афоризме, на который никто не претендует

Все мы слышали, наверное, эту знаменитую фразу: образование это то, что остаётся, когда всё забудешь. Мы привыкли к тому, что знаменитые люди не говорили того, что им приписывают: Черчилль никогда никого не хвалил за соху и атомную бомбу, Бисмарк не высказывал планов расчленения России путём развращения её населения и т. д. Но эта фраза в моём сознании (кажется, как и в общественном) жила без хозяина. Мне стало интересно, кому она всё-таки принадлежит. Нашлось трое претендентов среди физиков: Эйнштейн (ему должно приписываться всё, что физики когда-то сказали афористичного), Макс фон Лауэ и Гейзенберг (они по крайней мере высказывали эту мысль). Самое раннее упоминание, которое мне удалось найти, принадлежало Георгу Кершенштейнеру (не будучи физиком, он не мог претендовать на то, что его запомнят и будут упоминать в качестве автора). Его формулировка «Образование такое состояние души, которое сохранилось бы, если бы человек забыл все знания, посредством которых его душа получила своё состояние».

Портрет педагога Георга Кершенштейнера кисти Лео Самбергера. Фото: Мюнхенский художественный аукционный дом

Макс фон Лауэ, впрочем, конкретизирует, что у него осталось, когда он всё забыл. Это научное любопытство и научный поиск. Предмет, благодаря которому он в наибольшей степени овладел этим интеллектуальным достоянием, греческий язык. Интересно, вынес ли бы он подобное из советской школы, где греческого языка не было и быть не могло?

2. Об одном исследовании, которое никогда не будет проведено

Недавно Александр Бастрыкин заинтриговал публику, попросив вернуть «лучшее в мире советское образование». Он отметил: то, что оно было лучшим, «признавали все». Мне было бы очень любопытно узнать, кто такие эти «все», с чьими мнениями он ознакомился перед тем, как сделать такое обобщение, но у меня, к сожалению, нет возможности задать ему эти вопросы. Но ещё больше мне хотелось бы порасспросить его о другом. Или, если угодно, не порасспросить…

Человеку, который утверждает, что советское образование лучшее в мире, нужно устроить examen rigorosum по пройденным программам. Без подготовки и по всем предметам. Пусть назовёт валентность гелия и хлора, перечислит представителей семейства паслёновых, изложит правило буравчика. Пусть докажет (или хотя бы сформулирует) теорему Виета. У меня есть, разумеется, предположение о результате этого экзамена; но я не буду его высказывать. Однако в запланированном мной мероприятии это будет только первый этап.

Второй будет заключаться в том, чтобы посадить экзаменуемого на восемь часов с перерывом на приём пищи в отдельную комнату без связи с внешним миром, дать ему ручку и неограниченное количество бумаги. Пусть он в свободной форме вспомнит и запишет всё, что получил от школы. Если объём усвоенного велик, я согласился бы продлить время.

Однако же одного А. Бастрыкина было бы недостаточно. Необходимо устроить на стогнах градов и весей полицейскую облаву и поймать представительную подборку граждан, которые учились там же и тому же. Ну, в качестве верхнего предела можно установить 1985 год, поскольку потом всё по крайней мере в идеологической области   пошло вразнос, и, вычитая из 1985-го 17, получаем верхний год рождения 1968 (эти люди младше меня на год). Разумеется, мы не будем выдвигать к ним требование, чтобы они считали своё образование лучшим в мире; потому их нужно денежно стимулировать. Возможности подготовиться не давать, но, чем больше вспомнят, тем больше заплатить. Впрочем, если будут проведены такие мероприятия отдельно с теми, кто считает своё образование лучшим в мире, и отдельно с теми, кто так не считает, результаты тоже будут интересны. Единственное условие, которое нужно оговорить, можно исключить из исследования ту область, которой человек занимался профессионально и которая поддерживается его служебными обязанностями. Если нам попадётся доктор физических наук, физику у него мы спрашивать не будем.

Председатель СК РФ Александр Бастрыкин на международном научно-практическом форуме «Уроки Нюрнберга». Фото: Гришкин Денис / АГН "Москва"

3. Автобиографическое отступление

У меня нет в распоряжении полицейских сил, которые предоставили бы мне материал для исследования. Пока просканирую свою голову.

В принципе, я помню (не имея в том никакой служебной надобности) математическую программу. Математика мне нравилась. Я учился ей охотно, хотя она была мне практически не нужна. Это классический пример успешности школьного обучения: знания получены в основном именно в школе, не использовались после неё и при этом не рассыпались.

Я учился во французской спецшколе, кажется, неплохой. Уже тогда я выходил за школьные рамки. В учебнике были (прости, Господи!) воспоминания М. Прилежаевой о вожде мирового пролетариата, а я для себя читал Бодлера и Верлена. (Кстати, поделюсь в скобках одним недоумением: зачем было помещать в учебнике такие стихи Гюго: «О солдаты второго года! о войны! эпопеи! Против королей, вместе обнажающих мечи, пруссаков, австрийцев, против всех Тиров и Содомов, против северного царя, охотника на людей, в сопровождении всех его псов!» Гюго был одним из самых словоохотливых графоманов в истории мировой литературы, при желании у него можно было найти что-то не столь гнусное.)

Про русский язык я уже писал. Трудно найти столь же бесполезный предмет. Что касается литературы и истории, то… Я не знаю, каков был бы список произведений русской классической литературы, прочитанных мной, если бы не было школьной программы. Почти весь двадцатый век и читать не стоит, это было напрасно потраченное время, да ещё и с отвращением. Из более раннего не прочёл бы одно прочёл бы что-нибудь другое. Но да, о шитой белыми нитками истории Платона Каратаева в «Войне и мире» я помню, кое-что осталось. Отвращения к русской классике, в отличие от многих, не приобрёл, сказалось то, что сам предмет оказал на меня очень мало влияния. Что же до истории, то либо я не знаю о стране и эпохе почти или совсем ничего, либо мне нужно знать о них в таких подробностях, что школа не может послужить даже канвой.

Но у гуманитарных предметов была ещё одна сторона, не связанная с вопросами эрудиции. Они преподавались с точки зрения марксистской идеологии, к которой я уже в том возрасте относился резко отрицательно. Ненависть и презрение, которые я испытывал к этим предметам, распространились и на страну, которая сделала эту идеологию своим знаменем; оставь она меня в покое и не пытайся воспитывать и я относился бы к ней гораздо спокойнее.

К сказанному можно добавить, что я был отличником и хорошим учеником. Мои результаты в области, где отсутствовал интерес или не было неприятия попыток навязывать мне неприемлемые взгляды, можно рассматривать как верхнюю границу возможностей массовой школы.

Естественные науки меня не интересовали (за исключением отчасти биологии). Что касается физики, я воспринимал задачи как математические и решал легко, а отбарабанивать определения позволяла кратковременная память. Так что я без особого труда получал свою пятёрку, не давая предмету хотя бы оцарапать свой ум. Большинство преподавателей, скорее всего, просто не заметили бы проблемы, а кто заметил бы уже в силу своего уровня поняли бы, что вторгаться не следует; интерес вещь непродажная, танцами с бубнами он не зарождается, а отчётность я уж во всяком случае не портил. Хотя я не исключаю, что при ином преподавании мог бы и заинтересоваться (по крайней мере настолько, чтобы не отвергать даваемые знания). То, что я усвоил из курса физики, можно записать на одном тетрадном листе. Примерно то же самое можно сказать и о химии. Она требовала меньше математики и (в пропорции) больше памяти, чем физика. Зачатки биологических интересов умерли под влиянием специализации.

Фото: Сандурская Софья / АГН "Москва"

Таким образом, для меня оказалось мусором всё, кроме трёх предметов. Естественнонаучный мусор просто заставлял тратить время и силы на то, что потом никак не выстрелило (и было понятно, что не выстрелит, изначально; проще было дать мне в четвёртом классе научно-популярную книжку, содержащую факты, которые надо усвоить джентльмену, примерно 10 % тогдашней программы, и в последнем классе устроить собеседование по этой книжке). Гуманитарный мусор в дополнение к тому воспитывал вещи, противоположные тем, к которым вроде бы стремились. Поскольку я довольно часто слышу, что школьные уроки литературы привили тому или иному человеку отвращение к русской классике, я полагаю, что мы можем, если соберём материал, найти в нём и какие-нибудь закономерности. И, как мне кажется, они не обрадуют школьных деятелей.

4. За рамками автобиографии и вместо заключения

Я всё-таки позволю себе сформулировать одно робкое предположение универсального характера. Человеческая память устроена таким образом, что большой объём учебного материала, которым мы не пользуемся, рассыпается. А что остаётся? Остаются внушённые преподаванием схемы мысли и мыслеблоки (ну и эмоциональные реакции, конечно, но мы сейчас не о них). Я неоднократно сталкивался с тем, что люди, прекрасно понимавшие лживость школьного исторического курса, тем не менее полагают, что революции происходят там, где плохо. Это, по-видимому, самое мощное интеллектуальное достижение советской школы. Но это «мыслеблок», а не способ мыслить. Что касается последнего, то, наверное, то, к чему приучают наших школьников, одновременно и интеллектуальный, и социальный навык угадывать учительственную (начальственную) логику… Это весьма далеко от того, что внушил греческий язык Максу фон Лауэ с соответствующими последствиями для развития науки и общества.

Физик Макс фон Лауэ. Фото: Nobel Foundation archive

P. S. Пока я писал эту статью, в забайкальском селе Любовь возник конфликт между учеником и преподавателем истории, прогремевший на всю страну. Учитель пытался (вероятно, довольно жёсткими по современным меркам способами) поставить на место ученика, вслух усомнившегося в полководческих талантах М.И. Кутузова. Ученик обратился за защитой к известному блогеру Евгению Понасенкову, чьи труды, как пишут, и зародили в юношеском уме непатриотичные сомнения; тот натравил на школьную администрацию надзорные ведомства, учитель (преподававший труд и ставший обучать истории после курсов повышения квалификации) и директор уволились.

Я воздержусь от оценок самой личности известного блогера: то, что на поверхности, и так достаточно очевидно, а то, что не на поверхности, остаётся в рамках догадок и предположений. Кстати, Понасенков успел выступить и против концепции Чубарьяна. Но в связи со всем произошедшим у меня возникает два вопроса.

1. Отечественная война 1812 года современному официозу неинтересна. А что было бы, если бы юноша начитался не Евгения Понасенкова, а Виктора Суворова, и стал подвергать сомнению полководческие таланты не М.И. Кутузова, а Г.К. Жукова?

2. Здесь мы имеем дело с крайним случаем: историю преподавал переквалифицировавшийся трудовик. Но, зная общий уровень наших педагогических кадров, как представляет себе образовательная администрация поведение наставника в подобных ситуациях? Что будут делать учителя, не найдя рациональных аргументов? Далеко не о каждом таком случае станет известно широкой общественности, скорее наоборот…


Читайте также